Владимир Одоевский - Петербургские письма
Письмо 3
ВЯЧЕСЛАВ К ВИКТОРУ
Вчера дядюшка меня возил к князю Воротынскому. Не могу тебе описать неприятного впечатления, которое сделал на меня этот человек: представь себе высокого сухощавого старика, лицо важное до равнодушия; взор спокойный до нечувствительности, размеренные движения; бесцветные слова; не улыбку – но какое-то желание улыбаться. Он сделал мне почти те же вопросы, что и дядюшка; не дождался ни на один ответа; обещал представить своей жене; пригласил меня к себе ездить по вторникам; позвал одного из своих секретарей, поручил меня ему, велел приготовить просьбу, все это приправил несколькими пошлыми истинами и комплиментами и, отошедши с дядею к окошку, поклоном своим дал мне знать, чтобы я оставил их одних. Я побрел за моим начальником под нумером вторым в княжескую канцелярию. Надобно было пройти несколько комнат, и ты не можешь себе представить, как мой Иван Гаврилович Глинцев (так называют моего будущего начальника) извивался передо мной во всю дорогу; как мне расхваливал то моего дядюшку, то князя; то князя, то дядюшку, то поручал себя моему расположению, то обещал мне свою дружбу, тряс мою руку – но вошли мы в канцелярию – и все переменилось: мой Иван Гаврилович, низенький, толстенький человечек, с кудрявыми, чопорно расчесанными волосами, краснощекий, без всякого выражения в лице, прищурил глаза, закинул голову назад, обдернул манжеты, поправил на них свой Анненский крест, опустил руки в карманы и вошел преважно в двери первый. Все засуетилось при его входе; низшие чиновники, мои будущие товарищи, вытянулись в струнку, едва он удостаивал их внимания, говорил, не смотря на них, отвечал, не слушая; – со мною, правда сказать, он обращался ласково и благосклонно, но все не так, как в ближней комнате. Мои товарищи уже все смекнули – и чей я племянник, и кто мой дядюшка и подавали мне бумагу для написания просьбы и уступали мне место. Все это показалось мне довольно гадко, но я скрепил сердце и, когда дядюшка, вышел от князя, позвал меня ехать с собою, я утешал себя мыслию, что c'est une conse-quence[4], необходимое следствие.
ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА ВИКТОРА К ВЯЧЕСЛАВУ
…Душевно радуюсь, любезный мой Вячеслав, что ты упорствуешь в твоем намерении служить. Такая решительность – чудо, оно в первый раз с тобою случается. Сердись на меня, как хочешь, но я тебе повторю то же, что несколько раз говорил: я так же, как и ты, постигаю пользу и необходимость служить, и, если бы не мои больные глаза, то, верно, променял теперешние мои занятия на какое-либо место, где бы я деятельнее мог быть полезным государю и Отечеству. Но ты – совсем другое дело: ты не имеешь той твердости характера, того сосредоточенного внимания, той деятельности, той постоянной привычки к занятиям, которой требует служба, без которой ты будешь весьма плохим и неисправным чиновником, в тягость начальнику, предметом ненависти для твоих товарищей, упреком для твоих покровителей. Ты теперь уверен в противном, но ты обманываешь самого себя, тебе и служба нравится потому, что ты ее поэтизировал, ибо ты Поэт, мой друг, и больше ничего: твоя мечтательность и рассеянность погубят тебя, беспрерывные и сначала, может быть, мелочные занятия скоро надоедят тебе, ты промечтаешь в своей постеле и опоздаешь в канцелярию, промечтаешь над какою-нибудь ведомостью и не подашь ее к сроку; тут ты будешь принужден извиняться, унижаться, что совсем не в твоем характере, а потом, когда какой-нибудь из твоих товарищей, низший тебя и по способностям, и по познаниям, опередит тебя, твое пиитическое самолюбие будет оскорблено и – увы, мой друг! – прежде, нежели ты достигнешь той степени, где служба становится в самом деле поэзией – если и достанет в тебе столько твердости, и если и не выгонят тебя со службы, – ты непроизвольно испытаешь и зависть, и желание повредить своим соперникам и желание поддержать свою лень покровителями, – словом, все те мелкие страсти, которые тебе непонятны и – которые в порядке вещей. Дай Бог, чтобы мое пророчество не сбылось, – я могу ошибаться, ибо знаю свет только понаслышке, но одно, в ем я уверен, это то, что твое отступничество от Поэзии не долго продлится, и сверх того всего, что я выше говорил, я нахожу доказательство в самом твоем последнем письме; находясь в Петербурге, ты вообразил себе, что ты в иностранном городе и – ну восхищаться. Помилуй! такая дребедень прилична ли важному, хладнокровному чиновнику? Смотри, душа, чтобы это чувство не отразилось и в твоих занятиях по службе, чтобы ты о русских делах не стал судить немецким умом, русские правила подгонять под немецкие принципы и русский дух не сделался бы тебе непонятен потому, что ты будешь искать в нем немецкого. Космополитизм, моя душа, хорош в филантропической диссертации, а в службе не только никуда не годится, но даже вреден…
Примечания
1
По обязанности (лат.). – Ред.
2
Спасите меня от рутинеров, а я займусь теоретиками (фр.). – Ред.
3
По-русски (фр.). – Ред.
4
Это следствие (фр.). – Ред.
