Игнатий Потапенко - Не простит...
С глубоким смущением стоял перед нею Чигринский и мечтал о том, чтобы ему как-нибудь провалиться сквозь землю.
— Да, да, в таком виде нельзя, конечно! — говорила Лопатина. — Но послушайте, я хочу пойти на вечер! Вы должны проводить меня.
— Марья Петровна, — отвечал Чигринский, — ведь вы же знаете, как я хотел бы этого, вы знаете мои чувства…
— Ах, Господи! Зачем тут чувства! Тут надо сюртук и рубашку, а вы говорите о чувствах… Чтоб пойти на вечер, вовсе не надо никаких чувств.
— Но что мне делать! Что ж я могу поделать? — восклицал Чигринский.
— Почём же я знаю? Не могу же я доставать вам сюртук! Согласитесь сами, что это невозможно.
Чигринский начал задумчиво и нервно ходить по комнате. Лопатина уселась за стол, подпёрла голову руками и, видимо, испытывала страшную досаду. Его шаги раздражали её, и она, сидя к нему спиной и не подымая головы, нервным голосом промолвила:
— Слушайте, если вам так уж очень хочется ходить, то вы можете делать это в своей комнате.
Чигринский остановился, скорбно посмотрел на неё, потом направился к двери и вышел. Он прошёл по тёмному коридору, в котором горела прибитая к стене маленькая лампочка, дававшая, однако, очень много копоти и мало света. Он вошёл в свою комнату и зажёг свечу. Здесь было очень трудно шагать, но всё-таки он не мог обойтись без этого. Он не мог сидеть или лежать на месте, и его прогулка походила на какие-то безумные прыжки: сделав три шага в одном направлении, он должен был возвращаться.
«Странное существо женщина, — философски размышлял Чигринский, — до какой степени она зависит от каприза, от случайности… Не будь этого билета, ведь она спокойно просидела бы весь вечер дома!» Но затем он представлял себе Лопатину сидящею за столом в той позе, в которой он её оставил; воображал, какое она переживает негодование по отношению к нему, и ему казалось невозможным оставлять дело в таком положении. Он очень дорожил её расположением. «После этого она меня совсем возненавидит», — с отчаянием думал Чигринский.
Рядом, сквозь наглухо запертую дверь, слышалось лёгкое похрапывание. Соседнюю комнату занимал студент-техник, хохол, по фамилии Булыга. Он уже дня два не выходил из комнаты. Булыга был очень мнителен и вечно воображал себя опасно-больным; на этот раз он схватил лёгкую простуду и, по обыкновению, вёл себя так, как будто ему предстояла верная смерть.
У Чигринского вдруг мелькнула мысль попросить у него одежду. Он постучался в дверь.
— А что вам? — болезненным голосом отозвался Булыга.
— Можно к вам зайти на минутку? — спросил Чигринский.
— Зайдите.
Чигринский быстро перебежал из своей комнаты в соседнюю. Булыга лежал на кровати, натянув на себя одеяло до подбородка. На стуле, стоявшем у изголовья, были какие-то лекарственные пузырьки с рецептами и горящая свечка.
— Как ваше здоровье? — спросил Чигринский больше для того, чтобы как-нибудь обнаружить участие и этим расположить Булыгу в свою пользу.
— Скверно! — ответил Булыга. — Кашляю. Должно быть, туберкулы…
— Слушайте, не можете ли вы мне сделать одолжение?
Булыга уже после этих слов посмотрел на него испуганными глазами. Дело в том, что он был сравнительно с другими порядочно обеспечен. Он правильно получал из дому деньги и мог бы жить в гораздо лучшей квартире, но из экономии поселился здесь. Чигринский, положим, не любил брать взаймы, потому что не рассчитывал на исправную отдачу; но Булыге было хорошо известно, что у соседа никогда денег не бывает, поэтому он тотчас же заподозрил, что у него хотят просить денег.
— Ох, знаете, я просто не знаю, что делать, — сказал Булыга, желая наперёд отвадить соседа от просьбы. — Вот уже неделя прошла, как должен получить из деревни, а ничего не шлют…
— Пришлют! — успокоительно заметил Чигринский, — вам ведь всегда присылают. Скажите, Булыга, ведь вы сегодня никуда не идёте?
— Куда же я могу выйти? Разве что-нибудь экстренное?
— Ну, что же может быть теперь экстренное, вечером? Так, значит, вы никуда не едете?
— Да что вам за дело до этого, еду я или нет?
— Да уж, значит, есть дело, коли спрашиваю. Тут, видите ли, такое обстоятельство… Мне надо пойти сегодня в одно место… приличное… А костюм мой, сами видите, каков.
— Так вы хотите в мой одеться?
— Да, если вы позволите.
— Ну, знаете, я этого никогда не делаю. Во-первых, вы длинный, а я короткий.
— Да это ничего… Тут главное, чтобы там, где полагается сюртук, был сюртук, а уж какой — это неважно…
— Нет уж, оставьте, пожалуйста! Терпеть не могу, когда мои вещи кто-нибудь носит.
— Так не дадите?
— Нет.
Чигринский ушёл к себе. Минут через десять после этого в дверь его постучались, и затем раздался голос Марьи Петровны:
— Слушайте, Чигринский, идите сюда.
Чигринский побежал в её комнату.
— Мне страшно хочется поехать, я должна пойти сегодня! Я бы сама пошла, но это ужасно далеко, я боюсь…
— Может быть, я проводил бы вас, а оттуда вы как-нибудь сами, что ли…
— Нет! как же! А вдруг я там не встречу знакомых… Нет, вы уж лучше достаньте как-нибудь себе.
— Я просил Булыгу, он не даёт.
— Ах, Булыга! Постойте-ка, я у него попрошу…
— Не даст!..
— А, может быть, и даст…
Марья Петровна в этом случае припомнила, что Булыга тоже не совсем был равнодушен к её глазкам. Она отправилась к его двери и постучала.
— Ах, ты, Господи! Да ведь я же сказал, что не могу! — крайне недовольным голосом отозвался Булыга, по-видимому, совершенно уверенный, что это Чигринский возобновляет свои домогательства.
— Послушайте, Булыга, это я! — промолвила Марья Петровна.
— Ах, вы? то есть… Это вы? — воскликнул Булыга и, несмотря на то, что дверь была затворена, из вежливости встал с кровати.
— Ну, да, я! к вам можно?
— Да, пожалуйста. Только у меня не совсем тут в порядке! Впрочем, ничего, войдите.
Лопатина вошла к нему и тотчас же сделала кислую мину от сильного запаха лекарств. Она не рассчитывала здесь долго оставаться и потому сразу сказала:
— Слушайте, сделайте мне удовольствие: дайте, пожалуйста, ваш сюртук.
Булыга с удивлением посмотрел на неё.
— Сюртук? то есть, как же? вам сюртук?
— Ах, нет, конечно, не мне. Чигринский обещал проводить меня на вечер, понимаете? А у него сюртука нет.
— Гм… Так я уже говорил ему… У меня, видите ли, только один сюртук…
— Да вы как-нибудь посидите так.
— Гм… Как же так? Да оно, пожалуй… вам я не могу отказать… Возьмите, пожалуй.
Он стоял перед нею и, по-видимому, чего-то ждал, а она по рассеянности не сообразила, что так как у него сюртук только один, то он должен снять его с плеч, чего он не мог сделать при ней, и тоже ждала.
— Так уж вы, пожалуйста, выйдите! — сказал он, наконец, — я должен снять сюртук.
— Ах, да, в самом деле! Ну, спасибо.
И она ласково посмотрела на него, очевидно, в награду за его любезность.
Минуты через две после того, как она пришла к себе, появился Чигринский в сюртуке, который был ему короток, но, несмотря на столь торжественный костюм, лицо его выражало отчаяние.
— Ну, вы готовы? — спросила его Лопатина.
— Слушайте, я не знаю уж, как вам это и сказать… — промолвил Чигринский.
— А что ещё?
— Да ведь сюртука одного мало…
— Зачем же вам два сюртука? — сострила и засмеялась Лопатина.
— Не в том дело. А нужно ещё…
Она взглянула на Чигринского и только теперь увидела, до какой степени лицо у него смущённое.
— Господи! — воскликнул он тоном отчаяния и опустился на стул, — что я за несчастный человек! Ведь нельзя же так идти, сами согласитесь! Ведь вы же понимаете, до какой степени я желаю проводить вас!
— Ну, уж действительно… Знаете, ещё сюртук я могла достать вам, но…
Чигринский на это не сказал ни слова. Он запустил обе руки себе в волосы и мрачно смотрел вниз. Между тем, Марья Петровна в это время была уже совсем готова к вечеру. Её русые волосы были завиты, новая кофточка блистала белизной, появились бантики, брошечка, шпильки.
— Что ж мне с вами делать? — промолвила она, — послушайте, Анчаров дома?
— Кажется, дома, — раздалось точно откуда-то из-под полу.
— Попросите у него.
— Не даст. Мне не даст. Мы с ним в натянутых отношениях.
— Фу-ты, какой вы! Послушайте, да не могу же я, не могу я просить… брюки…
— Как хотите! — уже окончательно безнадёжно ответил Чигринский.
— Он в четвёртом номере?
— Он перебрался в пятый.
— Пойду. Это невероятно, но я пойду!
И она пошла к пятому номеру. У Анчарова в комнате был свет. Она тихонько нажала ручку двери и отворила её.
— К вам можно?
— Ах, это вы, Марья Петровна! — радостно откликнулся Анчаров. — Чем могу служить?..
Марья Петровна совсем отворила дверь и остановилась на пороге.
