Владимир Тендряков - Проселочные беседы
- Нет, человечество!
- А вы недавно называли человека носителем разума, - напомнил я.
- Носителем, а не генератором. Дискретной частицей. Один электрон источником электричества быть не может.
- И все-таки человечество состоит из таких, как вы, генерирующих.
- Да, - согласился он, - но не я заряжаю общество своей генерацией, а общество меня.
- Это еще следует доказать.
- Будь иначе, я бы вкупе с другими генераторами диктовал характер общественной деятельности: так действуй, согласно нашей генерации. Но, увы, никто из усиленно генерирующих людей не может похвастаться, что именно они создали рабовладельческий, феодальный или капиталистический способ производства. Сие самопроизвольно возникло!
Некоторое время мы идем молча. Я перевариваю услышанное.
- Характер труда возникает самопроизвольно, - заговорил я. - Труд в некотором роде, как признано, создал человека. Не получается ли, что деятельность возникла раньше деятеля?
- А что раньше появилось - Солнце или солнечный свет? - спросил Алексей Николаевич.
- Разумеется, Солнце. Не сразу же оно разогрелось, чтоб светиться.
- Ну, а можно ли несветящийся сгусток материи называть Солнцем?
И я сдался:
- Все! Спускаюсь на грешную землю... Здесь приличная кашка. Из-за наших "жомини да жомини" черепаха может оказаться без ужина.
Алексей Николаевич послушно присел - острые колени выше плеч, в позе самосозерцающего кузнечика. А над землей, отягощенной зеленью, топился вечер, яростно пламенный и обморочно тихий одновременно. Наморщив лоб, с вдумчивой сосредоточенностью представитель генерирующего человечества выщипывал из травянистой обочины кашку.
Беседа. Одна из многих. Заранее оговариваюсь - мои отрывочные записи никак не стенографический отчет. Да и нелепо было бы передавать неизбежный сумбур, случайные необязательные отступления, словесную шелуху, сопровождающие обычно любой разговор. Я лишь добросовестно пытаюсь выразить наиболее характерное из того, что осело в моей памяти, свое впечатление, прошедшее проверку временем.
Коллегам профессора Лсонтьева, ученым-психологам, по существу наша беседа может показаться поверхностно наивной. Скорей всего, оно так и есть. Не надо забывать, что это не было изложением взглядов как таковых, их последовательной аргументацией, а не более чем разговором на отдыхе двух людей, по-разному воспринимающих жизнь, радующихся тому, что находятся точки соприкосновения.
Покопавшись в памяти, поднатужившись, я, возможно, и смог бы припомнить нечто более содержательное из наших вольных прогулок с Алексеем Николаевичем. Однако случайный разговор, метавшийся от отрубленной головы профессора Доуэля к роли деятельности в сознании, для меня незримо связан с другим... уже последним нашим разговором.
Кто-то заметил, что время после победы коварно для победителя. У Алексея Николаевича выходит книга - результат поисков, собственно, всей его жизни. Но в предисловии он пишет: "...Не могу считать ее законченной слишком многое осталось в ней... только намеченным". Ему семьдесят два года, чтоб достигнуть намеченного, надо спешить, однако силы на исходе, нелегко начать повое восхождение, а помимо всего основная забота по факультету психологии по-прежнему лежит на его плечах. Отдых в санатории "Узкое" лишь как-то подправил Алексея Николаевича. Началась тревожная и тяжелая зима. И она кончается больницей. Одно время состояние угрожающее, но кризис проходит, мне даже удается навестить его. Алексей Николаевич бодрится, шутит, но впоследствии мне признается: помнит нашу встречу смутно, как далекий сон.
В последнее лето мы видимся крайне редко, урывками. Нам мешают не только болезни Алексея Николаевича, житейская суета, мои летние отъезды, но и затяжные дожди. Алексей Николаевич отсиживался в Москве, в наших сырых хвойных местах ему тяжело дышалось.
И в тот день поутру тоже прошел дождь, ветра не было, низко висели тучи, лужи на асфальте блестели тревожно и неуютно. Алексей Николаевич чувствовал себя подавленно, сутулился, глядел в ноги, молчал, выдавливал из себя через силу: "Да, нет..."
Но мы давно не виделись, и я стал его расспрашивать о замыслах. О своих же замыслах Алексей Николаевич спокойно говорить не мог, они, как дрожжи, всегда вызывали в нем брожение. Сейчас - тоже... Слово за слово, голова поднялась, спина распрямилась, голос окреп, в глазах появился блеск, и передо мной, как обычно, начало ветвиться древо познания.
Он заговорил о том, что у него давно уже вызывало сомнение великое противопоставление, на котором держится наше сознание - я сам и весь остальной, окружающий меня мир, субъект и объект, жестко разделенные между собой, не подлежащие смешению. Объект воздействует на субъект, субъект проявляет себя - просто и ясно, знакомо со школьной скамьи.
- Так вот, - продолжал Алексей Николаевич, - заблуждение, что мое "Я" противостоит окружающему миру, бессмысленно рассматривать как то, так и другое по отдельности. Как сила гравитации без массы, как квант света без движения, так и субъект в отрыве от объекта - абсурд!..
Он говорил, а искры падали на сухой порох. Мне не давал покою, так сказать, один пунктик, мешающий соглашаться с общепринятым взглядом на происхождение человека. Да, "вся история есть не что иное, как образование человека человеческим трудом", однако создание первых орудий мне вовсе не кажется знамением антропогенеза. Атропологи вкупе с археологами даже австралопмтека подозревают в использовании орудий, а уж чуть-чуть более развитый презинджантроп назван "умелым", хотя мозг его все еще остается скорей обезьяньим. И грубо сколотая галька и неуклюжее зубило могли в лучшем случае стать только признаком человекоподобия, но еще не человека. На каком этапе мастеровитости - нанесения ретуши, миниатюризации, шлифовки камня возник тот уровень сознания, который без оговорок можно назвать человеческим? Мне кажется, по орудиям его установить невозможно, но существует признак, который указывает на воистину революционный переворот в мировосприятии. Этот признак - могила, захоронение!
Для того чтобы наш далекий предок не бросил умершего родича, а совершил над его телом примитивный обряд (хотя бы только привалил землю), он должен был прежде выделить самого себя из окружения. Если он прежде мир воспринимал просто как источник пищи и опасностей, то теперь уже объединяет все находящееся вне себя. То есть он противопоставляет себя миру, осознает свое "Я". А это может означать, что наш предок перестал быть особью, превратился в личность.
Осознав себя, нельзя не осознавать и своих родичей, не признавать их столь же обособленными и значительными в мире сем, как и ты сам. Это осознание наиболее остро должно проявляться со смертью родича, переноситься на его останки. Появление захоронений - результат самосознания. Появление захоронений - признак возникновения нового, никому из животных не свойственного мировосприятия, где все сущее резко делится на "Я" и на то, что меня окружает, на субъект и объект. Такое мировосприятие стало основой жизнедеятельности человека - реализация субъективных нужд за счет объективно существующего окружения. А сейчас я вот слышу: мое "Я" не противостоит окружению, субъект в отрыве от объекта - абсурд.
Алексей Николаевич обводит длинной рукой аллею начинающих желтеть лип, дорожку с лужами, едко голубую дачу за забором:
- Меня и вас сейчас окружает одно и то же - объект, так сказать, подмосковно-дачного образца. Представим, что каким-то образом удается зафиксировать и мое и ваше восприятие этого объекта. Как вы думаете - отличались бы они?
Ну, тут у меня сомнения нет.
- Да,- отвечаю я.- Когда я учился на художественном факультете, мы обычно все скопом писали какой-нибудь один кувшин с яблоками и драпировками. Двадцать с лишком человек! А не случалось, чтобы мы изобразили похожими хотя бы два кувшина.
- Ага! - подхватил Алексей Николаевич. - Мир, существующий вне, объективен, но только не для нас. Мы его воспринимаем - вы так, я эдак, каждый по-своему. Независимый от нас объект для нас с вами - фикция. Мир вне нас для нас субъективен. А вот мы сами, субъекты, так ли уж мы субъективны?.. Возьмем для примера некоего конкретного субъекта, того же Алексея Николаевича Леонтьева с его потребностями и влечениями. В данный момент этот субъект устал, потребности и влечения его сходятся на одном: надо отдохнуть, спрятаться от дел, пошататься вот так хотя бы недельку. Но... завтра еду. На совещание, где я услышу не только пустопорожние речи, но и колкости и выпады по своему адресу, на совещание, которое выбьет меня из колеи, по крайней мере, на неделю. Еду вопреки своим потребностям и влечениям! Объективные обстоятельства заставляют. Я - субъект? Да нет, - я выразитель объективного! И это всегда и всюду. В первых веках нашей эры миллионы христиан искренне желали бы любить ближнего своего, но мир, в котором они находились, был расколот на господ и рабов, одни погоняли других палкой. Люби тут...
