Виктория Токарева - Один из нас
В результате проделанных ошибок Алик получил восемь лет тюрьмы за нанесение тяжелых телесных повреждений.
Как это все происходило: суд и приговор, чувства Алика и чувства его матери - я не знаю. Но это легко предположить - что испытывает мать, провожая сына в тюрьму на восемь лет.
Из чего состоит человеческая жизнь? Еда, сон, труд, секс, общение. Что такое тюрьма? Это плохая еда. Сон в переполненной камере или бараке. Тяжелый бездуховный труд. Отсутствие секса или навязанный секс. Вынужденное общение.
Во всем плохом, что происходит с детьми, виноваты родители. Даже если это уже большой мальчик - все равно виновата мать. Мать Алика, кстати, была очень крупным ученым. В какой области, я не знаю, да это и не важно. Я помню эту женщину. Она постоянно торопилась. Куда? В свою науку. Там ей было интереснее всего. Об отце я никогда не слышала. Такое впечатление, что его не было вообще. Алика растила только мать. Она любила сына, но не всем существом, а только той частью, которая оставалась от науки. Когда женщина занята, она воспитывает ребенка по линии наименьшего сопротивления, а именно: все разрешает. Так легче всего. Воспитывать - это значит противостоять, на чем-то настаивать, запрещать, тратить энергию. А энергия нужна для другого.
Вседозволенность привела к тому, что Алик легко взял ледоруб и легко опустил его на темя живого человека. И сел в тюрьму.
А может быть, вседозволенность ни при чем. Просто в Алика попал ген отца, которого мы не знали. Мать - работоспособная, одаренная, тихая некрасивая женщина, похожая на крестьянку. С ее генами Алик в свои двадцать пять лет стал бы доктором наук, а не скакал из одного учебного заведения в другое с одинаковым, примерно нулевым результатом. К тому же Алик был аристократично красив, изысканно нежен. В нем явно просвечивал какой-то таинственный папаша.
А может быть, дело не в наследственности и не в воспитании, а в роковой любви. Такая любовь приносит испытания, а иногда даже забирает жизнь.
Алик сел в тюрьму. Но любовь не потерял. Карина терпеливо и преданно его ждала. С ее стороны тоже была настоящая любовь, а может быть, она видела Алика в действии и боялась получить по голове.
Карина ждала. Училась в институте. Ездила к жениху в ссылку. Писала письма. Получала письма. Это были хорошие времена, как ни странно. Все было ясно. Она - любит и ждет. Он - любим и страдает из-за любви. Вокруг его головы незримо мерцал нимб мученика. Впереди - маяк свободы. Оковы тяжкие падут, и Алик упадет в объятия Карины. Они будут нежно любить друг друга всю жизнь, до старости и в старости. И умрут в один день, чтобы не мучиться друг без друга. Ради такой перспективы стоит переждать в неволе пусть даже восемь лет. Но Алик вышел раньше - через пять. Его выкупила мать. Не сумела воспитать - плати. Мать заплатила все деньги, заработанные в науке.
Алик вышел из тюрьмы тридцатилетним человеком. Вся жизнь впереди.
Алик и Карина поженились. Начались новые времена, не лучше тюремных. Алик не работал, ему не давали снимать. Он был человеком с пятном, с испорченной анкетой.
Алик тыркался, мучился, ничего не выходило. Он по целым дням сидел дома на тахте и спал с открытыми глазами. Он научился так спать в тюрьме: глаза открыты, но какие-то слюдяные, как у свежемороженой рыбы трески.
Карина тем временем ходила на работу в свое конструкторское бюро, зарабатывала деньги на семью. Холить свою красоту было некогда, да и настроение не то. Она ходила с ломаными ногтями, унылым лицом и не могла понять: когда это кончится? Сколько он будет так сидеть, а все вокруг его кормить? Алику помогала мама. Но как можно уважать мужчину, который в тридцать пять лет берет у мамы деньги?
С тюрьмой все было ясно - восемь лет. А эта новая каторга бессрочная. До конца дней.
Особенно обидным казалось то, что Карина до двадцати пяти лет сохраняла девственность и отдала ее Алику. Уж лучше бы тогда... С красавцем Архитектором.
А что делает Красавец? Красавец - больше не красавец, а инвалид. Проломанную теменную кость пришлось заместить куском пластмассы. Пластмасса не дышит в отличие от кости. У Красавца начались жуткие головные боли, нарушение мозгового давления и все, что с этим связано. Из хозяина жизни он превратился в беспомощного свидетеля, который может только наблюдать, а сам не участвует.
Если бы Красавец верил в Бога, то, может быть, вера привела бы его к смирению. Вера бы посоветовала: "Смири гордыню". И он бы смирил. Простил обидчика.
Если бы Красавец внимательно читал Льва Толстого, то он бы подставил Алику правую щеку. Но в Бога Красавец не верил, Толстого читал невнимательно и никак не мог уразуметь: почему по вине, какой-то сволочи должен потерять здоровье и практически жизнь, потому что такое полупарализованное состояние с палкой - это не жизнь.
За что, спрашивается? За Карину? Но у них ничего не было. Он захотел поухаживать, позвал. Она пришла. Не хотела бы - не пришла. Для того его родила мать, собирала по каплям, чтобы все рухнуло от одного взмаха ревнивого идиота...
Православие учит прощать врагов своих. А иудаизм настоятельно советует мстить: око за око, зуб за зуб... Архитектор не был иудеем, но идея мщения была ему ближе, чем идея прощения. Более того, желание мстить сообщало ему жизненную энергию, держало на плаву. Каждое утро, проснувшись, он думал о способе мщения. И он его нашел. Одолжил у приятеля ружье для подводной охоты. Ружье посылает не пулю, а стрелу. Если пустить эту стрелу в лицо, от затылка ничего не останется. Что-то останется, но будет лежать на полу рядом с головой.
Архитектор спрашивал себя: а что изменится? И отвечал себе: изменится. Будет восстановлена справедливость. Я без головы, и он без головы. А иначе что получается? Архитектор - инвалид, на обеспечении у государства. А Алик, отсидев пять лет, вернулся здоровый и невредимый, женился на этой же Карине и вдобавок ко всему собирается ставить фильм. В случае удачи окажется на гребне славы.
Значит, у одного - одиночество и нищенская пенсия по инвалидности, а у другого - жена, ребенок и слава...
Однако до славы было далеко. Карина была - это правда. Ребенок тоже родился - мальчик. Но не было работы, не было денег. А безделье и бедность никого не украшают.
Алик приходил к Доработчику и сидел у него на тахте со слюдяными глазами. Он ничего не просил, но все было ясно и так. Доработчик решил ему помочь.
Но как можно помочь? Написать сценарий. Пробить постановку. Осуществить художественное руководство.
Для написания сценария была приглашена я. Почему я? Очень просто. Я не опаздывала, не пила, могла работать сколько угодно. Мой организм защищали молодость и потребность в творческом труде.
Доработчик тоже был вполне молод, ослепительно талантлив. Его талант обжигал, как южное солнце. Нам было тепло, светло и весело. Алик сидел тут же, на тахте, спал и просыпался с одинаково открытыми глазами. Он вроде бы не сочинял, но был зачем-то нужен. Как фон. С ним лучше придумывалось. Алик тоже внес свой вклад, почерпнутый из тюремной жизни: воровской язык, блатную феню, кое-какие подробности, которых мы с Доработчиком не знали и знать не могли. А именно детали и подробности делают искусство.
У Доработчика были свои творческие дела, которые он отодвинул из-за Алика. Доработчик торопился. Мы работали с утра до вечера.
Я могу сочинять только три часа в день. Приходилось - десять. Нормальные люди так не работают. Я уставала. Меня била нервная дрожь. Шапка Мономаха оказалась тяжела. Ее несут те, кто жаждет власти. Но ведь слава тоже власть.
Однажды Доработчик поехал проводить меня домой. Я в то время жила на краю Москвы, возле леса. Мы решили немного погулять. Продышаться. Доработчик начал сочинять, не мог остановиться, но я его не поддержала. В меня не проникало ни одного слова. Я была как сосуд, наполненный до краев.
В темном небе пролетел самолет с огоньками. Доработчик стоял, смотрел в небо. Потом зажмурил глаза и проговорил:
- Голова закружилась...
Мне стало его жаль, я вдруг сказала какие-то слова, не имеющие к сценарию никакого отношения. Он молчал. Потом проговорил:
- Ты хорошая...
Я и в самом деле была хорошая, работящая и доверчивая.
Мы расстались в тот вечер - молодые и яркие, однако в туманной дымке, где ничего не видно и не понятно.
На другой день мы работали у Алика. Когда я вошла, Алик заорал на меня с вытаращенными глазами. Оказывается, пока мы гуляли весь вечер, ему звонила Надя - жена Доработчика и волновалась: куда это мы запропастились? Алик явно держал сторону Нади.
В этот момент явился Доработчик в замечательном настроении. Алик выразил свое неудовольствие и ему.
Доработчику не было стыдно. Мне тоже. Мы не чувствовали своей вины перед Надей, может, были просто бессовестные. Или срабатывал эгоизм молодости... У нас было приподнятое настроение, а в этом состоянии работается особенно хорошо. Это состояние переходило на страницы сценария. И в конце концов, когда фильм был готов, - передалось и на экран. Фильм получился ясным, смешным и добрым.
