Петр Оленин-Волгарь - О маленькой Хайрибэ
— Селям алейкюм, — сказал невольно Дмитрий, припомнив татарское приветствие.
Женщина засмеялась, помедлила немного и потом быстро сказала: «алейкюм селям», ускорила шаг и направилась к кибиткам. Постояв ещё немного, пока не зажглись в синеве яркие звёзды, Дмитрий вернулся в кибитку Сеида-Казы. Там шёл пир горой. Сеид-Казы угощал редких гостей лучшими снедями кочевой кухни. Вкусный шашлык из баранины чередовался с мясом молодого жеребёнка; в котле варился кирпичный чай — этот обычный суп прикаспийских кочевников. Маленькие лепёшки, приготовленные на верблюжьих сливках, так и таяли во рту, жирный «каймак» [7] дополнял эти кушанья, а миска возбуждающего кумыса переходила из рук в руки… Хитрый хозяин иногда подменивал его предательской «бузой», которая уже успела порядочно отуманить головы.
В кибитке шёл говор: щёлкающие звуки киргизской речи мешались с русской, и лихой Яшка еле успевал переводить — или, вернее, сочинять фразы.
VII
Раззадоренный «бузой» и коньяком, который Сеид-Казы пил, как бы не ведал, что этот напиток есть запрещённый пророком «Тентяйк-су» [8], он вздумал довести своё степное гостеприимство до крайних пределов. Привыкнув быть первым в своём роде и ни от кого не слышать противоречий, Сеид-Казы мог исполнить всё, что бы ни задумал.
Когда сам управляющий выразил желание лично передать жёнам Сеида-Казы привезённые им подарки, то Сеид-Казы не стал долго отнекиваться и приказал привести в кибитку жён. При этом он предупредил, что лица открывать им не позволяет закон — «большой закон — и всякий человек должен исполнять свой большой закон» — так перевёл Яшка слова Сеида-Казы.
Жёны вошли в кибитку одна за другой. Принимая подарки, они прикладывали руки к сердцу и лбу и безмолвно уходили в глубь кибитки. На всех были неудобные, мешающие движениям одеяния, лица у всех были закрыты.
Дмитрий, вглядываясь в них, старался угадать, кто та, с которой он обменялся приветствием. Он надеялся узнать её по расту, но они все были невысоки. Жён было семь, и в своих костюмах они до странности были похожи одна на другую.
Когда одна из них принимала свой подарок, Дмитрию показалось, что это-то и есть его незнакомка: свет зажжённой лампы упал на её лицо, закутанное фатой, которая оказалась настолько прозрачной, что не помешала разглядеть хорошенькое личико, а чёрные глаза опять напомнили ему глаза пленной сайги. Он невольно улыбнулся, и маленькая жена ответила ему мимолётной улыбкой. Дмитрию показалось даже, что, поднося свою маленькую руку ко лбу, его незнакомка точно нечаянно приложила её к губам.
Затем она так же как и другие прошла в глубь кибитки…
Было уже поздно, но, несмотря на это, оживление продолжалось. Когда гости вышли из кибитки, новое зрелище ожидало их. Из степи на лёгких скакунах примчались молодые киргизы и стали кружиться вокруг аула, гикая и размахивая руками. Взяв из костров горящие головни, эти лихие наездники понеслись в тёмную степь, рассыпая искры и махая своими огненными факелами. Что-то странное и дикое было в этом неожиданном зрелище…
VIII
Как это случилось!..
Целый месяц после степной поездки Дмитрий был как в угаре. Какое-то странное чувство, дразнящее и неотвязное, тянуло его туда, где раскинулся бедный аул, в котором жила маленькая Хайрибэ.
Дмитрию приходилось много плавать в лодке. Хитрые ловцы ставили свои сети и снасти в запретных устьях «ериков», не пропуская рыбу выше, а потому с промыслов каждую ночь выплывали разъезды — несколько лодок «косных» — которые и несли сторожевую службу. Тихо плывёт «косная», беззвучно опускаются вёсла в тихую воду; тёмными громадами стоят камыши, в которых извиваются «ерики». С кормы косной спущена в воду «кошка-подготовка» — маленький якорёк. Тащась по песчаному дну, «кошка» захватывает сети и снасти: тогда «косная» останавливается, и команда её забирает добычу. Много сетей и снастей пропадает у контрабандистов-ловцов, но та рыбная добыча, которая как-нибудь избегнет захвата дозором, окупает эти убытки.
Идёт настоящая война в низовьях Волги: каких только хитростей не выдумывают обе враждующие стороны, и бывает, что дело доходит до открытой борьбы: оживают камыши, из потаённых заливчиков как птицы вылетают «лодочки-бударки» и окружают «косные»… Обыкновенно, слабейшая сторона уступает. Лёжа под закроем лодки, убаюкиваемый тихим журчанием скользящей вдоль бортов воды, Дмитрий думал о маленькой Хайрибэ, о своей весёлой дикарке. Странная прелесть обстановки, в которой он её увидел впервые, усиливала обаяние, овладевшее юной душой Дмитрия… и часто, часто его «косная» плыла в те ерики, которые были близки от аула… С первыми лучами зари Дмитрий останавливался где-нибудь у берега, приказывал варить киргизский чай, а сам, вскинув на плечо ружьё, уходил на охоту в сопровождении молодого Саркэ, своего неизменного «кормщика» [9]… Как-то всегда случалось так, что больше всего уток, караваек и другой водяной дичи было в окрестностях аула, красивые фазаны тоже преимущественно держались в ближних камышах… Тем не менее Дмитрий, обыкновенно, возвращался с лёгким ягдташем, но зато… не раз удавалось ему увидеть маленькую Хайрибэ, которая тоже с первыми лучами зари ходила за водой и любила посидеть на берегу, глядя, как разгорается восток.
Около того же времени Дмитрию пришла охота поучиться киргизскому языку, и он записывал в книжку разные слова и фразы, которые узнавал у своего Саркэ… Маленькая Хайрибэ нарочно старалась говорить медленно, когда ей приходилось обменяться приветствием с красивым русским, чтобы он мог понять её… Когда Хайрибэ ходила за водой, то она не скрывала слишком тщательно своё лицо под фатой: кому было видеть её на заре? И, ведь, не знала же она, что, гоняясь за фазанами, молодой русский непременно придёт к тому месту, где она черпает воду…
IX
Саркэ вырос в этой местности и все тропинки, затерявшиеся в камышах, были ему знакомы: он знал даже, как можно проехать к аулу верхом… Такой путь был значительно короче водяного, и приходилось перебраться только через два брода… Но что значит брод для привычной киргизской лошадки?
Саркэ давно уже проживал в русской среде. Он много перенял от русских. Саркэ был очень хитрый и смышлёный «джигит» [10]. Он был не прочь стянуть и украсть, что угодно, но только не у своих. Дмитрий мог бы ему доверить какое угодно сокровище — но зато беда была «чужим» уткам и гусям, которых Саркэ ловил посредством особых дудочек во время ночных разъездов, проезжая близ сонных деревушек. Но Саркэ любил Дмитрия и не имел причин любить чужих, незнакомых людей… Саркэ видел, что его Дмитрий стал какой-то странный, задумчивый, и ему жаль стало Дмитрия. По своему он думал, что это оттого, что у Дмитрия нет жены, а так как Саркэ знал, что у Сеида-Казы жён несколько, то, однажды, ночью показал Дмитрию конный путь к аулу…
X
Скучно зимой на Каспийском промысле. Нет того оживления, которое кипит там весной и осенью, во время главного лова рыбы. Не поют весёлые «резалки» [11] — разудалые или заунывные волжские песни о том, как «Матанечку бедную приголубить некому», как «на Чурке проклято?й нету воли никакой»…
Белый саван лежит и на реке, и на степи, белыми клочьями висит снег на корявых ивах и сухих камышах… На промысле народу мало, лов почти совсем прекратился, и приказчикам, «матерьяльным» [12] и кормщикам делать нечего. Скучают они в своих квартирах, ходят друг к другу в гости, пьют, закусывают, да поглядывают в окошки на белую реку, где ветер вздымает снежную пыль, где гуляют проворные «корсаки» [13], не боясь близости человеческого жилья.
Однако, Дмитрий не скучал в свою первую каспийскую зиму. Маленькая Хайрибэ, ставшая хозяйкой его квартиры, не давала ему скучать. Целый день она была в движении: то стряпала незатейливый обед, то принималась за какое-нибудь рукоделие…
Первое время она очень боялась, чтобы не пришёл Сеид-Казы, но просты киргизские обычаи, и Сеид-Казы отступился от своей маленькой жены. Он только потребовал, чтобы соблюдён был закон, и чтобы развод состоялся, как следует. Он получил свой «калым» [14] обратно и, вероятно, с процентами и покорился своей судьбе. Так как Сеид-Казы мог жениться на стольких жёнах, скольких в состоянии был прокормить, то жалеть его особенно не стоило, потому что он скоро утешился, как настоящий степной философ, знающий, что «женщина подобна ветру».
XI
Маленькая Хайрибэ очень любила Дмитрия: её любовь похожа была на тёплый луч весеннего солнца, ласкающий и греющий, на дыханье зюйд-оста [15], нагретое полуденным зноем… Ласки хорошенькой дикарки наполняли скучную зимнюю жизнь Дмитрия. Но нельзя же только и делать, что ласкаться: хотелось и наговориться вдоволь. Вот тут-то и было затруднение. Те несколько фраз, которые заучил Дмитрий, были совершенно недостаточны для продолжительного разговора, а маленькая Хайрибэ так часто забывалась и начинала не говорить, а тараторить по-киргизски, что Дмитрий иногда совсем не мог уловить смысл её речи.
