Михаил Гиголашвили - Дезертиры
В 5 утра на улице темно, холодно, туман, мутные влажные лампионы. Еду в поезде под детский щебет. Вагоны учениками набиты - по школам разъезжаются. Шумят, но сонно, а некоторые вообще полудремлют, в окна смотрят, думают о своем... Кто-то тетрадки перебирает, кто-то в тамбуре девчонок смешит, усатый проводник у всех билеты проверяет, даже у полуспящих второклашек дотошно требует. Ничего, пусть к дисциплине привыкают. А они и не ропщут, покорно копаются в сумках, ищут проездные. Детей едва видно за гигантскими ранцами и рюкзаками, которые каждый европейский ребенок таскает с детства.
Станция маленькая, вокзал обшарпан и попахивает. Жизнь на площади кипит: в булочной дети толпятся, первыми сосисками закусывают, чтоб в школу не так противно было идти. Газетный киоск светится, машины ездят, тумана меньше стало. Дело к семи.
Спросил у киоскера, где лагерь. Тот сразу выдал весь свой русский набор:
- Драствуи, да-нет, карашо, водка! - и объяснил, что пешком идти далековато, а автобусы туда не ходят.
- Почему?
- А чтоб они меньше в город вылезали, - дружелюбно объясняет он. Воровства много стало. Недавно вот девочку изнасиловали. Албанцы из Косово, наверное. Или другие кто. Так что лучше пусть там, в лагере сидят! - И он обвел пальцем круг и замкнул его точкой посередине.
Осмотрев меня внимательнее, он поинтересовался:
- И вы тоже туда?.. Нет, не похоже... Да и по-немецки хорошо говорите.
- Знакомые там мои, навестить хочу. Значит, на такси?
- Вон там остановка. Через минуту Фрицхен подъедет, его смена начинается.
Ровно через минуту появился Фрицхен. Он по дороге сообщил, что вчера полиция нашла в лагере самогонный аппарат:
- Удивляться нечему. Вот русские тут кафе открыли. Пьют до свинства. Мне официантка объяснила: "Водка - это часть нашей культуры". Правда это?.. Такая бескультурная вещь - и культура?..
- А когда 35° мороза, что будешь делать? - защитил я святой напиток и веско добавил, дабы окончательно убедить его в ценности этого продукта: Водка войну выиграла.
- А, ну да, - сразу кисловато согласился он, съезжая с шоссе и углубляясь в темноту дороги. - Вот это все уже - лагерь!.. Вам к администрации?..
Я начал озираться: похоже на наши новостройки, дома старые, бывшие казармы, что ли... Ограждений нет. Фонарей мало. Кое-где маячат расплывчатые фигуры. На углу сидят на корточках четверо. Все ясно. Впереди на стене засветился черный двуглавый орел на желтом фоне, администрация, и Фрицхен свернул к входу, где за стеклом сидел вахтер - багрово-опухший, толстый, таких тут называют бирбаух1, пивное брюхо.
Он мельком взглянул на меня:
- В первый раз? Переводить? - выписал данные из паспорта и на часы посмотрел, что-то на листе отметив: - Ваше время пошло!
В этот момент какой-то пожилой носач протиснулся сквозь вертушку. Бирбаух любезно приветствовал его, пояснив для меня:
- Это тоже наш переводчик. Вот он вам все и покажет.
- Хуссейн, из Ирака, - носач приветливо пожал мою руку.
Напротив бирбауха, в комнате ожидания, сидели старик со старухой, темные, морщинистые, худые, молчаливые, мрачные. Хуссейн мельком взглянул на них:
- Наверняка мои, - и что-то с клекотом спросил их по-арабски, они закивали в ответ сухими головами.
Идем дальше. Вот комната: два стола, четыре стула, календарь на стене. Уже светло, в окно видны дома, крыши. И дальше - пустырь, поля, шпиль и башни кирхи.
- Это наша комната, переводчиков. А там - "музыкальная гостиная", на "пианино" отпечатки пальцев берут. Я буду тут работать, а вы, наверно, наверх пойдете. Сейчас фрау Грюн вам все объяснит.
Вот и она, миловидная и симпатичная, но по-мужски жилистая и хваткая, в темном костюме, с папками в руке, знакомится со мной:
- Фрау Грюн. Что надо делать?.. Придет беженец, мы у него снимем отпечатки пальцев, сфотографируем, потом вы заполните с ним анкету, а потом будете переводить вопросы-ответы - вот и все, очень просто.
Ничего себе - отпечатки пальцев снимать! - это мне совсем не понравилось. - Не хватает еще на старости вертухаем в тюрьме крутиться!..
Фрау Грюн как будто прочла мои мысли:
- Не бойтесь, делать все буду я, вы только переводите. Ну, пошли?
Мы оказались в "музыкальной гостиной". Она побольше, светлее и просторнее, стоит стол с полосой для снятия отпечатков, фотоаппарат на штативе, раковина, стулья, второй стол, календарь на стене.
- Вы подождите, я его сейчас приведу. Надо перепроверить сопроводительные документы из полиции. Вы должны заново опросить беженца по анкетным данным, внести их в этот формуляр. У него самого документов, разумеется, никаких. Обычная история. Дезертир. Переслали из Дюссельдорфа, где он в полицию сдался.
На фото: квадратное лицо, надбровные дуги, одна бровь разбита, взгляд мрачно-угрюмый. Под фотографией - столбиком данные:
фамилия: Витас
имя: Жукаускас
год рождения: 1975
место рождения: г. Грозный, Чечня
национальность: русский
язык(и): русский, литовский
вероисповедание: католик
Я выглянул на звуки шагов: фрау Грюн идет впереди, за ней движется что-то большое и темное; в полутьме коридора плохо видно, но хорошо слышно сопение и скрежет подков. Он одет во все черное, на ногах кованые башмаки, руки в татуировках. Наголо брит, левая бровь свеже-искорежена, еще розового цвета. Один глаз сильно косит.
- Скажите ему, что вы переводчик, - сказала фрау Грюн, направляя фотоаппарат на экран.
- Доброе утро, я твой переводчик, - сказал я как можно дружелюбнее.
- А, переводчик, хорошо, а то ни хрена не понять, что им надо на х... (потом он почти каждую фразу снабжал этим энергичным и коротким выражением, звучащим, как долгое придыхательное "наххху...", похожее на шуршание змеи перед броском).
- Сядем. Надо кое-что уточнить, - предложил я.
- Уточняй.
- Тут записано: имя Жукаускас, а фамилия Витас. Разве не наоборот?
- Да ты чего, в натуре? Что я, Жучкой жил?.. Наоборот.
- Национальность?
- Русак.
- Фамилия не очень-то...
- Это папаша у меня был литовец, а матушка русская, наххху...
Говорил он медленно и твердо, закругляя слова и удваивая согласные, как это свойственно прибалтам (паппашша, мматтушшка). Один глаз смотрит в сторону, второй неподвижно уставлен в меня.
- Тут записано - родился в Чечне. Правильно?
- Точняк. В Грозной жил всегда.
- Вера?
- Вера? - усмехнулся он. - Нету веры.
- Что-то надо записать. Католик?
- Ну, пусть так...
- Теперь языки... Какой родной язык?
- Русский. И литовский.
- Его-то зачем вписывать? Начнут копаться, скажут, из Литвы, - сдуру вырвалось у меня.
- Правильно... Не пиши. Это я сболтнул. Совсем запарился тут, котелок не варит, крыша едет, наххху... - попытался улыбнуться он, вращая глазами в разные стороны.
"Пианино" было налажено, и фрау Грюн попросила его вымыть руки и насухо их вытереть.
- Знаю, не в первый раз, - как-то радостно ухмыльнулся он.
- Сидел?
- Три года. За дезертирство.
- Спортсмен? - приветливо спросила фрау Грюн, указывая на его разбитую бровь.
- Был. Теперь уже нет, - ответил он. - Отбегался.
Пока фрау Грюн поочередно прикладывала к бумаге его корявые пальцы в татуированных перстнях, он косился на нее, вздыхал, щурился и наконец сказал:
- Милая немочка...
Потом фрау Грюн вкладывает в сканер лист с отпечатками пальцев и набирает на компьютере короткую комбинацию:
- Все. Теперь они уже в Висбадене, в картотеке, - поясняет она.
Я перевожу. Витас кривится:
- Пусть себе. Я гастроль окончил...
Витас отправился в комнату ожидания, а мы пошли по коридору дальше. Какие-то люди чиновничьего вида сидели в комнатах, двери повсюду открыты, а некоторые проемы лестниц - за решетками. Сквозь бронированную дверь поднявшись на второй этаж, мы очутились возле кабинета; на двери - табличка: "Einzelentscheider"2.
"Что бы это значило? Сам все решающий?" - подумалось мне, а фрау Грюн уже знакомит с господином Шнайдером, улыбчивым, вежливым, приличным, седовласым и румяным. Он сидит у стола и перелистывает дела в оранжевых обложках. По стенам идут полки с толстыми папками, на видном месте, конечно, календарь. Шнайдер охотно поясняет суть предстоящего:
- Вначале надо отметить начало вашей работы. Ведь это деньги. Всякий труд должен быть оплачен. Давайте сюда ваш обходной лист. Так. Знаком вам этот аппарат? - Он указывает на диктофонное устройство с трубкой. - Хорошо. Значит, работаем так: я задаю беженцу вопросы, вы их переводите на русский язык, потом переводите на немецкий его ответы, я их окончательно формулирую и записываю на пленку. После этого секретарша перенесет запись с ленты на бумагу, а потом вы с листа переведете протокол беженцу на русский, чтобы он знал, что там написано. Если у него возникнут дополнения, возражения или замечания - надо внести. Все должно быть по закону. Тут список опорных вопросов. Прочтите.
Я читаю вопросы (анкетные данные, причины бегства), а Шнайдер, просматривая тонкую папку Витаса, бормочет:
