Иван Панаев - Барышня
— Распоряжайтесь всем по своей воле, — говорила Лизавета Ивановна мужу, — но уж это село оставьте неприкосновенным. В нем родилась я, в нем и умереть хочу.
Тут лежит прах моих родителей. Так, если б мы его продали, нас бы громом убило, да и люди в глаза бы нам наплевали.
Умилительно было видеть картину домашней жизни Лизаветы Ивановны в первые года замужества. Супруги, казалось, созданы были друг для друга.
Они ни в чем не противоречили друг другу, так сходны были их понятия и образ мыслей… Только однажды и то нечаянно супруг огорчил супругу. Лизавета Ивановна вязала чулок, Евграф Матвеич раскладывал гран-пасьянс. Он первый прервал молчание.
— А знаете, голубчик, ведь то, о чем я загадал, вышло… Он всегда звал супругу голубчиком, а она звала его голубушкой или дружочком.
— А о чем вы загадали, дружочек?
— Будто уж вы не догадываетесь?
Евграф Матвеич пришел в замешательство и покраснел.
— Нет, не догадываюсь.
— Насчет того, понимаете?
— Насчет чего?
Евграф Матвеич наклонился к уху Лизаветы Ивановны и сказал шепотом:
— Насчет того, голубчик, чем нас бог обрадует — сынком или дочкой.
Лизавета Ивановна в свою очередь пришла в замешательство и покраснела.
— Что же вышло? — робко прошептала она, — сынок или дочка?
— Сынок.
— Неужто сынок?.. Так, стало быть, вам бы хотелось сынка?
— Признаюсь откровенно.
— Отчего же сынка? Ну, а если будет дочка, так, стало быть, вы ее и любить не станете?
— Как же это можно? За какое вы чудовище меня принимаете! Чтоб я не любил свое дитя!.. А, видите ли, сынка я натурально больше потому желаю, что это по моей части… Я бы его сам обучал… всему, чему следует… и определил бы его в тот полк, в котором сам начал службу…
Воображение Евграфа Матвеича разыгралось… маленькие, сонные глазки его одушевились… Он продолжал:
— И вышел бы он в офицеры… этот клоп-то, которого вы на руках носили…
Представьте себе: офицер, со шпагой и с эполетами и в шарфе!.. ну, словом, офицер в полной форме, как следует!.. Этакий молодец рослый, плечистый!..
— Чтоб я отдала его в военную службу! — вскрикнула Лизавета Ивановна. — Сохрани господи!.. Чтоб он в поход пошел да чтоб его на сражении убили!..
Евграф Матвеич посмотрел на супругу с упреком.
— Так чем же ему быть, с позволения сказать, приказной строкой, что ли, чтобы у него руки были в чернилах измараны?.. Как же это можно!
— И по штатской службе можно до больших чинов дослужиться, — возразила Лизавета Ивановна.
— Каких чинов ни дослуживайся, а все штатский… — заметил Евграф Матвеич.
— Нет, лучше вы мне и не говорите! — возразила Лизавета Ивановна, — уж как вы хотите, а сын наш пойдет по штатской части.
Глава II
Рождение барышни и ее детство
Через месяц после этого разговора Лизавета Ивановна разрешилась от бремени дочкою.
— Ну, что, Пелагея Ильинишна, что бог дал? — в один голос закричали дворовые девки, бросаясь навстречу старухе-няне.
— Нишните, голубушки, нишните… Ох, все косточки разломило… устала… дайте отдохнуть.
Няня села на стул.
— Помучилась, моя сердечная, да и нас-то помучила. Ну, да теперь слава богу.
— Да скажите, Пелагея Ильинишна, что же бог дал? Девки с любопытством обступили няню и смотрели на нее вытараща глаза. Няня перевела дух и произнесла:
— Барышню.
— А что, Пелагея Ильинишна, — заметила Матреша, которая была побойчее, покрасивее и почище других, — а вы нам все говорили, что по всем вашим приметам будет барчонок… Вот вам и барчонок!..
— Уж ты мне, быстроглазая!.. Пелагея Ильинишна! Пелагея Ильинишна! Язык-то без костей, так все пустяки мелет… Барчонок!.. — И потом няня продолжала, как будто про себя. — Слава богу, маменьку вынянчила, так вот теперь дочку привелось нянчить.
В этот же вечер, с радости, старуха порядочно выпила, так что уже не могла показаться в комнаты; она дремала в людской у стола, несколько покачиваясь и беспрестанно облизывая губы… Девки, стоя вокруг стола, поддразнивали ее, подсмеивались над нею и потом пересмехались между собою. А она беспрестанно повторяла сквозь зубы и как будто сквозь сон:
— Зубоскалки вы проклятые… чего это обрадовались?.. зубоскалки…
— Что? не угодила я вам, голубушка? — шептала Лизавета Ивановна своему супругу слабым голосом, — ведь вам хотелось сынка?
— А бог с ним, с сыном! — отвечал супруг, с лицом, сиявшим радостью. — Я и дочку буду любить, голубчик, так же, как любил бы сына… Еще за сына, может быть, мы бы ссорились (Евграф Матвеич, произнося это дурное слово, старался как можно приятнее улыбнуться), а об дочке у нас споров не будет… Дочка по вашей части…
Крестины праздновались с шумом… Восприемник новорожденной был губернатор: восприемницею — вице-губернаторша… Новорожденную нарекли Катериной, в честь отцовой тетки. Гости за обедом были необыкновенно любезны. Они беспрестанно повторяли:
— Красавица у вас будет дочка, Лизавета Ивановна! Бесприданница… И здоровенькая такая, бог с нею!
Вице-губернаторша была любезнее всех гостей… Она, по крайней мере, раз пятнадцать повторила:
— У вас, милая Лизавета Ивановна, дочка, а у меня сынок… Вот вам и жених с невестой.
Обед был на славу и продолжался часов пять сряду. Евграф Матвеич и Лизавета Ивановна, как истинно русские люди, отличались хлебосольством и гостеприимством.
Евграф Матвеич сам не сидел за столом, а все ходил около стола и угощал гостей, приговаривая: "сделайте одолжение, еще кусочек…", — и кланялся. Лизавета Ивановна повторяла дамам то же.
К концу обеда несколько пробок с шумом полетели в потолок…
— Вот и артиллерийское учение начинается, — остроумно заметил, крутя висок, один из гостей, отставной поручик.
Другой гость, балагур (из семинаристов), заменявший старинных шутов с шлемами и бубенчиками, встал и, обратясь к Евграфу Матвеичу и Лизавете Ивановне, с поднятым бокалом произнес:
День восторга, восхищенья —
Вашей дщери днесь крещенье!
Все несут к вам поздравленья.
На Парнасе девять муз
Превозносят ваш союз…
Родилась десята муза
От прекрасного союза.
Веселитесь и ликуйте,
День сей дивный торжествуйте!
Веселися дом Евграфе.
Веселися, но не в мале!
Стихотворение было длинное. В нем заключалась тонкая и лестная похвала родителям, в особенности же восприемникам, которых семинарист между прочим величал "знаменитыми сановниками и представителями христианского человечества".
Оно оканчивалось следующим [четверостишием]:
Хоть ода несколько, быть может, и слаба, Без реторических прикрас, без ухищрения, Но да не взыщется с нижайшего раба За искреннее чувств живейших выраженье.
Когда семинарист кончил и выпил бокал, обведя взором собрание… страшный шум рукоплесканий, хохот и одобрительные крики потрясли столовую… А семинарист, положа руку на сердце, кланялся низко на все стороны и повторял с самодовольною улыбкою:
— Не достоин, не достоин!..
После обеда, когда все гости вышли из столовой и разбрелись по другим комнатам, в то время как лакеи собирали со стола, доедая и долизывая барские остатки, няня, как старшая в доме, под предлогом надзора за людьми, все прохаживалась кругом стола и допивала оставленное в стаканах и рюмках вино… Вечером же, в людской, при собрании всей дворни, подплясывая и прищелкивая руками, напевала:
Ай люли, ай люли,
Ай вы люшеньки мои!
И вся дворня каталась со смеха, приговаривая:
— Ай-да Ильинишна! ну-ка еще… Вот так… порастряси-ка старые кости!..
Но обратимся к барышне.
Вот она — моя барышня, румяное и полное дитя, ей полтора года, но ее еще не отняли от груди; вот она — на руках у заплывшей жиром кормилицы, которую раз десять в день поят чаем и беспрестанно кормят селедками. Кормилица обыкновенно по будням носит толстую рубашку, ситцевый сарафан и ситцевую шапочку на голове, а по воскресеньям и по праздникам — непременно камлотовый сарафан, обшитый галуном, кисейную рубашку и бархатный кокошник… Барышня только что перестала плакать, еще у нее не обсохли слезы на глазах… Кормилица вытирает ей глазки и носик и приговаривает:
— Бесстыдница этакая… ну, что разревелась-то? а вон ужо трубочист придет и съест тебя.
Дитя подымает визг от страха и жмется к кормилице… Кормилица стращает его розгами, — дитя еще пуще плачет. На его визг и плач прибегают маменька, папенька и няня.
Маменька кричит:
— Ну, так и есть, опять раздразнила ребенка! Не умеешь ты, мужичка этакая, обращаться с барским дитятей. Не плачь, ангельчик мой, не плачь… А посмотри, вот бобо, душенька.
Папенька кричит:
