Сергей Довлатов - Солдаты на Невском
С этой минуты Рябов уже не глядел на девушек, а только на офицеров, которых ему и в подразделении хватало…
Эрмитаж Ваську разочаровал, по крайней мере – снаружи. Ему казалось, что дворец непременно должен быть сложен из цельных мраморных глыб, увенчан золоченым куполом и шпилем, а этот, в принципе, не отличался от любого дома на Невском, разве что был втрое шире и стоял на виду.
Они скинули шинели. Затем, нацепив шлепанцы, изменившейся походкой двинулись вверх по широкой мраморной лестнице.
Интерьеры Васька одобрил. Сперва он разглядывал драгоценности, медали, оружие, полуистлевшие знамена, но вдруг Андрей Гаенко зашептал:
– Идем, я тебе одного Рембрандта покажу, вот это художник. Там у него голая баба нарисована до такой степени железно, что даже не стоит… Факт из религии подобран…
– Обнаженная? – с натугой и сомнением переспросил Рябов.
– Да голая, я тебе говорю. Пошли.
К «Данае» Васька подойти не решился, стоял у окна и глядел на нее тайком. Но поразило Ваську другое. Девчонки, молоденькие, в очках, гуляют по залам, не отворачиваются и спокойно глазеют на раздетых каменных мужиков. Даже беседуют о чем-то, вроде бы обсуждают…
«Взбесились городские окончательно, – думал Васька Рябов и тут же мысленно прибавлял: – Вот бы с такой бесстыжей познакомиться…»
В Эрмитаже они пробыли час. Потом Гаенко заявил: – Ну, все. Главное мы ухватили. Обедать пора.
Денег у них было много, две нетронутых получки, то есть – семь шестьдесят.
К этому времени погода изменилась. На серой ткани неба разошлись какие-то невидимые швы, и голубые отмели возникли тут и там, будто тронулся лед на реке и блеснула вода под солнцем среди шершавых льдин…
Они подошли к столовой, внимательно изучили меню на фасаде и начали было снимать ремни, но тут Андрей Гаенко заявил:
– Пошли отсюдова. Самообслуживание мне и в казарме надоело.
Через двадцать минут они сидели под люстрой за столиком, на котором, помимо солонки, перечницы, блюдечка с горчицей и забытого стакана, лежал измятый клочок папиросной бумаги с расплывшимся, плохо отпечатанным текстом. Васька Рябов смущенно ерзал, ударяя то и дело латунной бляхой по краю стола. Гаенко нетерпеливо оглядывался. Подошла официантка с унылым лицом, в стоптанных домашних туфлях и с пятнами ржавчины на фартуке. Она стояла молча, держа в руках крошечный блокнотик, утомленно ждала.
– Так, – сказал Гаенко, – три антрекота для начала.
– Кончились, – еле слышно произнесла женщина и снова замолчала, видимо, совершенно обессилев.
– Тогда, – сказал Андрей, розовея и приподнимаясь, – тогда, – выговорил он с отчаянным размахом, – тогда давайте жареной картошки с чем-нибудь!
– Биточки? – вяло предложила официантка.
– Да, – сказал он, – пять биточков!
– Пять порций? – уточнила официантка.
– Да, и еще пива. Две бутылки! Три. И пачку «Казбека».
– Гуляем, значит? – шепнул восхищенно Рябов. Вернулась официантка с подносом.
– Биточки с макаронами, – выговорила она.
– Годится, – снизошел Андрей.
Они ели медленно, курили, выпившие посетители заговаривали с ними. Гаенко шутил, даже чокнулся с кем-то раза два, и так все это было непохоже на казарменную столовую с голубыми клеенками и репродуктором в углу, где все едят торопливо и невнимательно, а вышел через пять минут и кто-нибудь спросит тебя: «Что давали на ужин?», а ты и не помнишь, то ли рыбу, то ли кашу…
– Три двадцать, – холодно произнесла официантка.
– Четыре, – Андрей разжал кулак с приготовленными заранее измятыми бумажками, – держите четыре, – в голосе его появились угрожающие нотки, – и сдачи не надо!
Стало прохладнее. День остывал. Друзья перешли Аничков мост, чуть замедлив шаги у ограды. Над крышей лодочной станции трепетал застиранный бледно-розовый флаг. Тесно прижатые бортами лодки веером расходились от серого дощатого пирса.
– Были бы у нас знакомые студентки, – говорил Васька Рябов, – можно было бы на лодке покататься…
Они прошли метров двести по Невскому, свернули На Литейный, остановились возле тира. Стойка была покрыта истертой ковровой дорожкой. Четыре лампы под жестяными козырьками ярко освещали противоположную сторону. Там были укреплены фигурки, грубые, аляповатые, рябые от пуль. Они то и дело переворачивались, повисали вверх ногами, на месте жирного империалиста в цилиндре вырастал фиолетовый негр со сжатыми кулаками, львы прыгали через обруч, лопасти мельницы сливались в ровный блестящий круг, а когда флотский мичман всадил пулю в едва различимую белую точку, сначала раздалось шипение, а потом зазвучали слова довоенной песни:
В запыленной связке старых писем
Мне недавно встретилось одно,
Где строка, похожая на бисер,
Расплылась в лиловое пятно…
Что же мы тогда не поделили,
Разорвав любви живую нить…
– А! – сказал хромой начальник тира. – Вот служивые покажут, как нужно стрелять.
– Это же не боевое оружие, – возразил Андрюха, – из боевого я бы показал, а тут все мушки сбиты, и траектория как у футбольного мяча…
Друзья облокотились на стойку. Рябов прицелился в гуся. Мишень, была величиной с чайное блюдце. Он слышал, как полный юноша с бакенбардами, наклонившись и не отрывая щеки от приклада, сказал своей знакомой:
– В тире, как нигде, мы ощущаем тождество усилий и результата.
«Видать, не русский», – подумал Рябов.
Гаенко промахнулся. Васька тоже. Через минуту пульки кончились.
– Ну и ружья у тебя, хозяин, – сказал Андрей, – из такого ружья по динозаврам бить, да и то в упор. Слыхал про динозавра? Большой такой…
– Целиться надо как следует, – усмехнулся хромой, – а ну смотри!
Он поднял ружье и тотчас же выстрелил – зеленый арбуз распался надвое.
– А ты говоришь, – некстати произнес Гаенко, и друзья покинули тир.
Заметно стемнело. В свете неоновых огней лица прохожих казались бледными, осунувшимися. Мир выглядел ожесточенно, загадочно, трудно. Все наводило на мысль о таинственной глубине и разнообразии жизни.
– Куда мы теперь? – спросил Васька Рябов. – Вот если бы с девушками познакомиться, – мечтательно он, – да к ним бы в гости зайти, и не то что волю давать, а так посидеть, чаю бы купили, сахару…
– Это запросто, – сказал Гаенко, – это в элементе. Ты только покажи, какая тебе нравится.
– Да я не знаю, – смутился Рябов, – все они ничего.
– Эта слишком толстая, – прикинул Андрюха, – а какая-то задумчивая. Может, сифилис у ней…
– Да ну? – удивился Васька. – А ведь никогда бы не сказал, в очках, с портфелем…
– Во-во, – заверил Гаенко, – эти-то самые опасные и есть. Солдаты миновали витрины «Динамо» с мотоциклом «Иж-Юпитер» и рядами двустволок, обувной магазин, пирожковую, за стеклами которой толпились люди, бордовый фасад с кариатидами, шумный перекресток на углу Литейного и Чайковского, а там дома внезапно раздвинулись, и они вышли на набережную.
– Смотри, – вдруг шепнул Гаенко, – видишь?
Мимо почти бежали две девушки в одинаковых курточках.
– Девушки, – каким-то изменившимся, высоким голосом сказал Гаенко. Маленький и кривоногий, он едва поспевал за ними. – Девушки, вы не нас дожидаете?
Те ускорили шаг, не обернувшись. Гаенко сказал:
– Дела у них. Может, экзамены сдают.
– Наверное, – поддакнул Рябов и добавил: – А у меня в Ленинграде знакомая есть.
– У тебя?! – до обидного поразился Гаенко.
– Три года назад у нас веранду снимали на лето. И дочка у них была, Наташа. На лицо и на фамилию всех помню, только адрес забыл. В гости звали…
– Да как же ты в Ленинграде найдешь человека по фамилии? Тут одних Петровых миллион.
– В том-то и дело, что фамилия редкая – Ли.
– Как?
– Ли.
– Просто Ли?
– В том-то и дело.
– Пошли в Ленсправку, есть такая будочка. Там за пятак кого хочешь найдут, любого рецидивиста.
Старушка в будке долго листала толстую книгу, переспрашивала и отчего-то сердилась.
– Фамилия?
– Чья, моя?
– О, господи! Того, кто вам нужен.
– Ли.
– Как?
– Ли, – отчетливо повторял Васька, – лэ, и-и, Ли.
– Инициалы?
– Да вроде бы из русских.
– Инициалы, я вас спрашиваю.
– Русские, я же сказал. Отец, тот на китайца смахивает малость, а Наташа русская…
– Нет, вы просто издеваетесь! Имя-отчество мне надо знать.
– Так бы и сказали. Чье, мое?
– Я этою не вынесу… Имя-отчество того, кого разыскиваете.
– Вот этого не знаю, не помню!..
В Ленинграде оказалось два семейства по фамилии Ли. Гаенко записал оба адреса, на Марата, 12 и в Дачном.
– «Малыша» возьмем? – сказал он. – Думаю, не повредит.
Дом на Марата был украшен старинными лепными колоннами. Солдаты миновали полутемный двор. По углам возвышались мусорные баки. Чахлый газон с оградой из проржавевших труб лишь подчеркивал массивное убожество этих неоштукатуренных стен с желтыми и розовыми окошками. Старик с лохматой болонкой указал им дорогу. Солдаты поднялись на четвертый этаж.
