Михаил Загоскин - Нежданные гости
Час от часу речи их становились беспутнее и наглее; они рассказывали про разные любовные похождения, подшучивали над духовными людьми и даже — страшно вымолвить! — забыв, что они сидят за столом, как сущие еретики и богоотступники, принялись попевать срамные песни, и приплясывать, сидя на своих стульях. Во всякое другое время батюшка не потерпел бы такого бесчинства в своем доме; а тут, словно обмороченный, начал сам им подлаживать, затянул: удалая голова, не ходи мимо сада, и вошел в такой задор, что хоть сей час вприсядку.
Меж тем козаки, наскучив орать во все горло, принялись делать разные штуки: один заговорил брюхом, другой проглотил большое блюдо с хлебенным, а третий ухватил себя за нос, сорвал голову с плеч и начал ею крутить, как мячиком. Что ж вы думаете, батюшка испугался? Нет! все это казалось ему очень забавным, и он так и валялся со смеху.
— Эге! — вскричал подьячий. — Да вон там на последнем окне стоит никак запасная бутылочка с наливкою; нельзя ли ее прикомандировать сюда? Да не вставай, хозяин; я и так ее достану, — примолвил он, вытягивая руку через всю комнату.
— Ого! какая у тебя ручища-то, приятель! — закричал с громким хохотом батюшка. — Аршин в пять! Недаром же говорят, что у приказных руки длинны…
— Да зато память коротка, — перервал один из козаков.
— А вот увидите! — продолжал подьячий, поставив бутылку посреди стола. — Небось вы забыли, чье надо пить здоровье, а я так помню; начнем с младших! Ну-ка, братцы, хватим по чарке за всех приказных пройдох, за канцелярских мо′лодцев, за удалых подьячих с приписью! Чтоб им весь век чернила пить, а бумагой закусывать; чтоб они почаще умирали да пореже каялись!.
— Что ты, что ты? — проговорил батюшка, задыхаясь со смеху. — Да этак у нас все суды опустеют.
— И, хозяин, о чем хлопочешь! — продолжал приказный, наливая стаканы. — Было бы только болото, а черти заведутся. Ну-ка, за мной — ура!
— Выпили? — закричал козак с крючковатым носом. — Так хлебнем же теперь по одной за здоровье нашего старшого. Кто станет с нами пить, тот наш; а кто наш, тот его!
— А как зовут вашего старшину? — спросил батюшка, принимаясь за стакан.
— Что тебе до его имени! — сказал козак с большой головою. — Говори только за нами: да здравствует тот, кто из рабов хотел сделаться господином и хоть сидел высоко, а упал глубоко, да не тужит.
— Но кто же он такой?
— Кто наш отец и командир? — продолжал козак. — Мало ли что о нем толкуют? Говорят, что он любит мрак и называет его светом; так что ж? Для умного человека и потемки свет. Рассказывают также, будто бы он жалует Содом, Гомор и всякую беспорядицу для того, дескать, чтоб в мутной воде рыбку ловить; да это все бабьи сплетни. Наш господин — барин предобрый; ему служить легко: садись за стол не крестясь, ложись спать не помолясь; пей, веселись, забавляйся, да не верь тому, что печатают под титлами — вот и вся служба. Ну что? ведь не житье, а масленица, — не правда ли?
Как ни был хмелен батюшка, однако ж призадумался.
— Я что-то в толк не беру, — сказал он.
— А вот как выпьешь, так поймешь, — перервал подьячий. — Ну братцы, разом! Да здравствует наш отец и командир!
Все гости, кроме батюшки, осушили свои стаканы.
— Ба, ба, ба! хозяин! — закричал подьячий. — Да что ж ты не пьешь?
— Нет, любезный! — отвечал батюшка. — Я и так уж пил довольно. Не хочу!
— Да что с тобой сделалось? — спросил толстый козак. — О чем ты задумался? Эй, товарищи! надо развеселить хозяина. Не поплясать ли нам?
— А что, в самом деле! — подхватил приказный. — Мы посидели довольно, — не худо промяться, а то ведь этак, пожалуй, и ноги затекут.
— Плясать так плясать! — закричали все гости.
— Так постойте же, любезные! — сказал батюшка, вставая. — Я велю позвать моего гуслиста.
— Зачем? — перервал подъячий. — У нас и своя музыка найдется. Гей, вы — начинай!
Вдруг за печкою поднялась ужасная возня, запищали гудки, рожки и всякие другие инструменты; загремели бубны и тарелки; потом послышались человеческие голоса; целый хор песельников засвистал, загаркал, да как хватит плясовую — и пошла потеха!
— Ну-ка, хозяин, — проговорил козак с красноватым носом, уставив на батюшку свои зеленые глаза, — посмотрим твоей удали!
— Нет! — сказал батюшка, начиная понимать как будто бы сквозь сон, что дело становится неладно. — Забавляйтесь себе сколько угодно, а я плясать не стану.
— Не станешь? — заревел толстый козак. — А вот увидим!
Все гости вскочили с своих мест.
Покойного батюшку начала бить лихорадка, — да и было от чего: вместо четырех, хотя и не красивых, но обыкновенных людей стояли вокруг него четыре пугала такого огромного роста, что когда они вытягивались, то от их голов трещал потолок в комнате. Лица их не переменились, но только сделались еще безобразнее.
— Не станешь! — повторил, ухмыляясь насмешливо, подьячий. — Полно ломаться-то, приятель! И почище тебя с нами сплясывали, да еще посторонние; а ведь ты наш.
— Как ваш? — сказал батюшка.
— А чей же? Ты человек грамотный, так, верно, читал, что двум господам служить не можно; а ведь ты служишь нашему.
— Да о каком ты говоришь господине? — спросил батюшка, дрожа как осиновый лист.
— О каком? — перервал большеголовый козак. — Вестимо, о том, о котором я тебе говорил за ужином. Ну вот тот, которого слуги ложатся спать не молясь, садятся за стол не перекрестясь, пьют, веселятся да не верят тому, что печатают под титлами.
— Да что ж он мне за господин? — промолвил батюшка, все еще не понимая порядком, о чем идет дело.
— Эге, приятель! — подхватил подъячий. — Да ты никак стал отнекиваться и чинить запирательство? Нет, любезнейший, от нас не отвертишься! Коли ты исполняешь волю нашего господина, так как же ты ему не слуга? А вспомни-ка хорошенько: молился ли ты сегодня, когда прилег соснуть? Перекрестился ли, садясь ужинать? Не пил ли ты, не веселился ли с нами вдоволь? А часа полтора тому назад, когда ты прочел вон в этой книге слово: «Наш еси, Исакий, да воспляшет с нами!» Что? разве ты этому поверил?
Вся кровь застыла в жилах у батюшки. Вдруг как будто бы сняли с глаз его повязку, хмель соскочил, и все сделалось для него ясным. — Господи Боже мой!.. — проговорил он, стараясь оградить себя крестным знамением, да не тут-то было! Рука не подымалась, пальцы не складывались, но зато уж ноги так пошли писать! Сначала он один отхватывал голубца с вывертами да вычурами такими, что и сказать нельзя; а там гости подцепили его, да и ну над ним потешаться. Покойник, рассказывая мне об этом, всегда дивился, как у него душа в теле осталась. Он помнил только одно, как комната наполнилась дымом и огнем, как его перебрасывали из рук в руки, играли им в свайку, спускали как волчок, как он кувыркался по воздуху, бился о потолок, вертелся юлою на маковке и как наконец, протанцевав на голове козачка, он совсем обеспамятел.
Когда батюшка очнулся, то увидел, что лежит на канапе и что вокруг его стоят и суетятся его слуги.
— Ну что? — прошептал он торопливо и поглядывая вокруг себя, как полоумный. — Ушли ли они?
— Кто, сударь? — спросил один из лакеев.
— Кто! — повторил батюшка с невольным содроганием. — Кто!.. Ну вот эти козаки и приказный…
— Какие, сударь, козаки и приказный? — перервал буфетчик Фома. — Да сегодня никаких гостей не было, и вы не изволили ужинать. Уж я дожидался, дожидался; и как вошел к вам в комнату, так увидел, что вы лежите на полу, все в поту, изорванные, растрепанные и такие бледные, как будто бы, — не при вас будь слово сказано, — коверкала вас какая-нибудь черная немочь.
— Так у меня сегодня гостей не было? — сказал батюшка, приподымаясь с трудом на ноги. — Не было, сударь. — Да неужели я видел все это во сне?.. Да нет! быть не может! — продолжал батюшка, охая и похватывая себя за бока. — А кости-то почему у меня все так перемяты?.. А эти две свечи?.. Кто их на стол поставил?
— Не знаю, — отвечал буфетчик, — видно, вы сами изволили их зажечь, да не помните спросонья.
— Ты врешь! — закричал батюшка. — Я помню, их принес Андрей; он и на стол накрывал и кушанье подавал.
Все люди посмотрели друг на друга с приметным ужасом. Ванька-гуслист хотел было что-то сказать, но заикнулся и не выговорил ни слова.
— Ну что ж вы, дурачье, рты-то разинули? — продолжал батюшка. — Говорят вам, что у меня были гости и что Андрей служил им за столом.
— Помилуйте, сударь! — сказал буфетчик Фома. — Иль вы изволили забыть, что Андрей около недели лежит больной в горячке.
— Так, видно, ему сделалось лучше. Он ровно в десять часов был здесь. Да что тут толковать! Позовите ко мне Андрея! Где он?
— Вы изволите спрашивать, где Андрей? — проговорил наконец Ванька-гуслист.
— Ну да! где он? — В избе, сударь; лежит на столе.
