Николай Лесков - Чёртовы куклы
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Сказано, что между любовными историями Фебуфиса была одна, которая могла его кое к чему обязывать. Это то самое, что касалось красивой и простосердечной римской девушки по имени Марчелла. Она была безвестного происхождения и имела престарелую мать, которую с большим трудом содержала своею работой, но замечательная красота Марчеллы сделала ей большую известность. Не один Фебуфис был пленён этою красотой - молодой, тогда ещё малоизвестный патриот Гарибальди на одном из римских празднеств тоже подал Марчелле цветок, сняв его со своей шляпы, но Марчелла взяла цветок Гарибальди и весело перебросила его Фебуфису, который поймал его и, поцеловав, приколол к своей шляпе. Гарибальди видел это, послал им обоим поцелуй и крикнул: "Счастливого успеха влюблённым!" Сближение их было очень быстро и оригинально. Расположения Марчеллы искали многие, и в числе претендентов на её руку были и богатые люди: в числе таких был один пармезанец. Марчелла его не любила, но мать её указывала на своё нездоровье и преклонные годы, требовала от дочери "маленькой жертвы". Марчелла согласилась на жертву и сделалась невестой, но под самый день свадьбы пошла помолиться Мадонне и безотчётно постучалась в дверь Фебуфиса. Сюда привела её нестерпимая любовь, с которою она напрасно боролась, и она вышла отсюда только через несколько дней и пошла к пармезанцу сказать, что уже не может быть его женою. Но Фебуфис, как многие баловни женщин, не хотел оценить лучше других поступок Марчеллы и скоро охладел к ней, как к прочим. Эта победа только вплела новый листок в его любовные лавры, а Марчеллу познакомила с чувствами матери. Пик был этим смущен, а Мак оскорблён и разгневан: он перестал говорить с Фебуфисом и не стал давать ему руку.
- Это слишком уж строго, - говорил Пик.
Мак на это не отвечал, но, встретив однажды Марчеллу, сказал ей:
- Как ты живёшь нынче, добрая и честная Марчелла?
- Ты меня называешь доброю!
- И честною.
- Спасибо; я живу не худо, - отвечала Марчелла. - С тех пор как у меня есть дитя, я работаю вдвое и, представь себе, на всё чувствую новые силы.
- Но ты исхудала.
- Это скоро пройдёт.
- А ты мне скажи... только скажи откровенно.
- О, всё, что ты хочешь... Я знаю тебя - в тебе благородное сердце.
- Согласись быть моей женой.
- Женою?.. Спасибо. Я знаю, что ты благороден и добр... Женою!.. Нет, милый Мак, я уже никогда не буду ничьею женой.
- Почему?
- Почему? - Марчелла покачала своею красивою головой и отвечала: - Я ведь люблю! Разве ты хочешь, чтобы между нами всегда был третий в помине? Нет, милый Мак, я любила, и это останется вечно. Полюби лучше другую.
Но благородство и гордость Марчеллы были подвергнуты слишком тяжёлому испытанию: мать её беспрестанно укоряла их тяжкою бедностью, - её престарелые годы требовали удобств и покоя, - дитя отрывало руки от занятий, - бедность всех их душила. О Марчелле пошли недобрые слухи, в которых имя доброй девушки связывалось с именем богатого иностранца. К сожалению, это не было пустою басней. Марчелла скрывалась от всех и никому не показывалась. Пик и Мак о ней говорили только один раз, и очень немного. Пик сказал:
- Слышал ты, Мак, что говорят о Марчелле?
- Слышал, - отвечал Мак, сидя за мольбертом.
- И что же, ты этому веришь или не веришь?
- Верю, конечно.
- Почему же конечно? Ты ведь был о ней всегда хорошего мнения.
- Я о ней и теперь остаюсь хорошего мнения.
Теперь Пик помолчал и потом спросил:
- Разве она не могла поступить лучше?
- Не знаю, может быть и не могла.
- Значит, у неё нет воли, нет характера?
- Ты спроси об этом того, кто устроил испытание для её воли и характера.
- Но она могла выйти замуж?
- Не любя?
- Хотя бы и так.
- Или... быть может, даже любивши другого?
- Ну, и всё было б лучше.
- Может быть, только она тогда не была бы тою Марчеллой, которая стоила бы моего лучшего мнения.
- А теперь?
- Из двух зол она выбрала то, которое меньше.
- Меньше!.. Продать себя... это ты считаешь за меньшее зло?
- Не себя.
- Как не себя? Неужто этот богач ездит к ней читать с нею Петрарку или Данте?
- Нет; она продала ему своё прекрасное тело и, наверное, не обещала отдать свою душу. Ты различай между я и моё: я - это я в своей сущности, а тело моё - только моя принадлежность. Продать его - страшная жертва, но продать свою душу, свою правду, обещаться любить другого - это гораздо подлее, и потому Марчелла делает меньшее зло.
- Есть ещё средство! - заметил Пик.
- Какое?
- Прекратить свою жизнь. Смерть лучше позора.
Мак сложил руки и сказал:
- Как? убить себя?.. Женщине убить себя за то, что её бросили, и бросить на все мучения нищеты свою мать и своего ребёнка?.. И ты это называешь лучшим? Нет, это не лучше. Лучше перенести всё на себе и... Впрочем, иди лучше, Пик, читай уроки о чести другому, - мы о ней больше с тобою никогда не должны говорить.
- Хорошо, - отвечал Пик, - но ты мне никогда не докажешь...
- Ах, оставь про доказательства! Я никогда тебе и не буду доказывать того, что для меня ясно, как солнце, а ты знай, что доказать можно всё на свете, а в жизни верные доказательства часто стоят менее, чем верные чувства.
В отношении Марчеллы Мак имел "верные чувства" и верно отгадывал, что двигало её поступками. Другие о ней позабыли, - Фебуфис ею не интересовался. Он с той поры имел много других успехов у женщин, которые, помимо своей красоты, льстили его самолюбию, и вообще шёл на быстрых парусах при слабом руле, который не правил судном, а предавал его во власть случайным течениям. В характере его всё более обозначались признаки необузданности и своеволия. Успехи его туманили. Он становился капризен.
- Я хотел бы знать, чего он хочет? - говорил Пик.
- А я не хотел бы об этом знать, но знаю, - отвечал Мак.
- Чего же он хочет?
- Своей гибели, - и она будет его уделом.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Фебуфису было около тридцати лет, когда он сбыл с рук историю Марчеллы и потом в течение одного года сделал два безумные поступка: во-первых, он послал дерзкий отказ своему правительству, которое, по его мнению, недостаточно почтительно приглашало его возвратиться на родину, чтобы принять руководство художественными работами во дворце его государя; а во-вторых, произвёл выходку, скандализовавшую целую столицу. Жена одного из иностранных дипломатов при папе уделила Фебуфису какую-то долю какого-то своего внимания и потом, - как ему показалось, - занялась кардиналом. Фебуфис вскипел гневом и выставил у себя в мастерской самую неприличную картину, вроде известной классической Pandora. На этом полотне он изобразил упомянутую красивую даму в объятиях знаменитого в своё время кардинала, а себя поставил близ них вместо сатира, которого отводит старуха со свечкой.
Картина эта представлялась забавною и едкою всем, кроме малоразговорчивого Мака.
- Твоё целомудрие оскорблено моею Пандорой? - спросил его однажды вечером, сидя за вином, Фебуфис.
Мак прервал своё долгое молчание и ответил ему:
- Да, с этой поры я не перестану жалеть, чем ты способен заниматься.
- Способен!.. Как это глупо! Я способен заниматься всем... и я, наконец, не понимаю, почему иногда не позволить себе шалость.
- Ты называешь это шалостью?
- Конечно. А ты?
- По-моему, это низость, это растление других и самого себя.
- Так ты видишь здесь один цинизм?
- Нет, я вижу всё, что здесь есть.
- Что же, например?
- Задор и вызов на борьбу людей, которых не стоит трогать.
- Отчего? Они стоят довольно высоко, и трогать их небезопасно.
- Ага! так тебе это доставляет удовольствие?
- И очень большое.
Мак тихо двинул плечами и, улыбнувшись, сказал:
- Я предпочёл бы беречь свои силы, чем их так раскидывать.
- В таком случае все те, кто желает заслужить себе одобрение властей, имеют теперь отличный случай достичь этого, - стоит только обнаруживать пренебрежение Пандоре. Ты это делаешь?
Мак посмотрел на него пристальным взглядом и сказал:
- Ты не задерёшь меня! Я не ссорюсь из-за пустяков и не люблю, когда ссорятся. Мне нет дела до тех, которые ищут для себя расположения у властей, но мне нравятся те, которые не задираются с ними.
- Ну, не хитри, Мак, ты - скрытый аристократ.
- Пожалуй, я - аристократ в том смысле, что я не хочу подражать слугам, передразнивающим у себя на застольной своих господ. Я совсем не интересуюсь этими... господами.
- Другими словами, ты бережёшь себя для чего-то лучшего.
- Очень быть может.
Фебуфис ему насмешливо поклонился.
- Можешь мне и не кланяться, - спокойно сказал ему Мак.
И Мак, заплатив свои деньги, ушёл ранее других из таверны.
Обе выходки Фебуфиса, как и следовало ожидать, не прошли даром: первая оскорбила правительство его страны, и Фебуфису нельзя было возвратиться на родину, а вторая подняла против него страшную бурю в самом Риме и угрожала художнику наёмным убийством.
