Константин Скальковский - Мнения русских о самих себе
И наша человеческая цивилизация, этот своего рода «тришкин кафтан», нисколько не служит к повышению уровня культурности. Огромная масса крестьян получила с платежом в рассрочку на 49 лет по 30–40 руб. за десятину миллионы десятин земли, которые от проведения сети железных дорог теперь стоят свыше 100 руб., получила в придачу даром без выкупа все недра своих земель. И что же? Это привело только к разорению крестьян в центральной России, к так называемому «оскудению центра», которое вызывает сочинение мер самых непрактичных со стороны бюрократии, мало знакомой с народными потребностями.
На так называемое народное просвещение тратятся у нас огромные суммы, тратятся более чем в какой-либо стране Европы, ибо надобно брать не одни бюджеты Министерства народного просвещения, а затраты всех ведомств на народное образование. Результаты получаются самые скудные. Я по службе встречал инженеров, кончивших сразу и университет, и высшее техническое училище и оставшихся совершенно безграмотными! За границею такое явление решительно невозможно.
Примеров нашей некультурности можно привести бесчисленное множество. Укажу на два поразительных.
В центре России находится огромный каменноугольный бассейн, так называемый Подмосковный, содержащий громадные запасы дешевого топлива на небольшой сравнительно глубине. Казалось бы, этакая благодать должна послужить к созданию большого числа разных промышленных производств; ничуть не бывало; известный со времен Екатерины II бассейн остается без разработки, никто просто не может у нас придумать к чему применить эти запасы топлива и движущей силы.
Потому же остаются без эксплуатации огромные запасы «белого угля», т. е. почти даровой водяной силы.
Другой пример, — это наши бывшие американские владения. Не зная решительно, что с ними делать кроме ловли бобров, мы продали их американцам за семь миллионов рублей, калифорнийские фактории были проданы ранее за 40 000 руб… В настоящее время в те же владения — не считая Калифорнии — ввозится товаров ежегодно на 20 миллионов рублей, а вывозится оттуда золота на 30 миллионов рублей, да рыбных товаров и мехов еще на 17 миллионов рублей!
Наша литература, особенно периодическая печать, служит подтверждением подобной же мысли. Чем более увеличивается вследствие распространения газет, заменяющих сплетни, число изданий, число сотрудников, тем более понижается уровень литературы. У нас относятся презрительно к Булгариным, Сенковским, Гречам, писавшим в то тяжелое время, когда на объяснениях даже министра народного просвещения была наложена известная резолюция: «должно повиноваться, а рассуждения свои держать про себя», но эти писатели по сравнению с нынешними публицистами столпы знания и учености.
Я убежден, что три четверти нынешних литераторов не выдержали бы экзамен в блаженной памяти уездных училищах; по крайней мере грубейшие ошибки в истории, географии, литературе попадаются на каждом шагу в наиболее распространенных изданиях. Слова Христа, известные каждому грамотному крестьянину, один известный писатель приписал у нас адвокату Герарду, другой счел за французскую пословицу!
Да и действительные представители науки пользы приносят мало. У нас нет до сих пор, например, русской истории, кроме отрывочных курсов или плохих учебников. Возьмите наших ученых профессоров, академиков, которые, конечно, имеют всякие цензы и выдержат какие угодно проверочные испытания, — до какой степени незначительны их научные труды, как идут они мимо русской жизни и безрезультатны. Оттого легко имеют успех разные шарлатаны, и на провинциальную жизнь наши «рассадники науки» почти не влияют.
В Томске, например, завели без всякой надобности, единственно в угоду требованию газет и разных фантазеров, два высших учебных заведения, и они остаются совершенно без влияния на интеллигенцию города. Местные жители, сибиряки, почти не пользуются этими заведениями, а наполняются последние изгнанниками из внутренних губерний.
Образование не содействовало и поднятию нравственного уровня: воровство и взяточничество нисколько не сократились, и чем выше учебный патент человека, тем более он требует мзды. К тому же приводит и улучшение содержания. «Ты мне дай такое жалованье, — заметил один исправник, — чтобы никто ко мне меньше, как с синенькой, не смел подъехать». Таково воззрение значительной части так называемой «интеллигенции».
По части веры движение заметно только в самых глухих, низменных слоях народа; уже в сфере московской буржуазии религия служит одним из средств для наживы и влияния на рабочее сословие, а в остальных кружках, даже близких к духовенству, если подымаются церковные вопросы, то разве о назначении жалованья духовенству, т. е. об окончательном обращении его в чиновников.
Вышеозначенные явления объясняются, конечно, и тем, что все наше так называемое просвещение есть наследие той показной и подражательной цивилизации, которая была навязана прихотью Петра Великого. Заявляя довольно метко, что у нас «все не как у людей», последний и реформы применял не так, как водилось у людей, т. е. нисколько не справляясь с действительными нуждами страны.
В защиту петровской реформы часто ссылаются теперь за «блестящее» повторение ее в Японии полтораста лет спустя.
Я был в Японии и видел скорее обезьянство, чем европейскую культуру. Во всяком случае обе реформы сравнивать нельзя. Японский микадо, или скорее руководившее им мелкопоместное дворянство, имел в руках страну, где была своеобразная, но все-таки цивилизация[4]. Тогда как Петр, по капризу и слепому подражанию Западу, которое у нас было сильно уже и в XVII столетии, переделывал материал далеко не культурный.
Потому реформа, сделанная при помощи немцев, польских поповичей и всяких авантюристов, коснулась одних поверхностных слоев общества, только слегка взбудоражив остальные глубинные.
Устроив по иностранным образцам высшее общество, бюрократию и военные силы, Петр в действительности затормозил на целый век духовное и нравственное развитие народа, который по почвенным и климатическим условиям и без того не быстро развивался.
А теперь являются разные утописты и предлагают не нагнать потерянное время, а прямо скакнуть на целый век вперед, вводя у нас такие институты, которые и на Западе еще не вышли из сферы теоретических мечтаний. Мечтательность дошла до того, что у нас скоро не будет уже никакой уголовной репрессии, кроме случайных проявлений строгости. Адвокаты из кожи вон лезут для оправдания даже вполне сознавшихся, а Сенат и Советы присяжных поверенных находят это вполне нормальным!
В разделе «Суд. — Наказание» я нарочно возобновил в памяти здравомыслящие рассуждения митрополита Филарета в ответ на предложения кн. Н. А. Орлова. Эти слова служат отпором нелепостям, напечатанным в последнее время в русских изданиях по поводу проекта восстановления в Дании телесных наказаний.
Я не убежден, что мало-помалу не восстановятся опять и телесные наказания и смертная казнь. Я далеко не убежден, не восстановится ли, даже в Западной Евро-пe, пытка. Такие реакции вовсе не новость. После буйного XVI века наступил же строгий XVII век. По всей вероятности, все крайности нашего времени окончатся еще в XX столетии столь же резкими мерами воздействия и реакции. Очень умный и либеральный государственный человек, покойный А. А. Абаза предсказывал мне это еще двадцать лет назад, и весьма возможно, что означенное предсказание сбудется, хотя, конечно, уже после моей смерти[5].
Кроме некультурности в европейском смысле, подтверждающей наше азиатство, огромнейшую роль в русской жизни играет лукавство, тоже чисто восточная черта, на которую имеется множество указаний в моей хрестоматии даже со стороны записных патриотов и русофилов.
Обвинения по этой части идут издалека, еще Флетчер и Дженкинсон жаловались, что за редчайшими исключениями русский от самого высокопоставленного до самого простолюдина не верит ничему, что ему говорят, и не говорит ничего, чему бы можно поверить.
По части лукавства мы напрасно жалуемся на мужиков-великороссов: и высшие, и даже ученые классы общества отличаются буквально теми же нравственными качествами.
Вот два примера. Недавно я баллотировался в гласные Петербургской думы. Исключая женщин, избирателей оставалось в моем участке около 400. По предварительному подсчету оказалось, что около 320 человек были нашей партией, около 80 — противной. Разные комитеты и избирательные агенты опросили всех, со всеми поговорили. Единодушие казалось удивительное. Все обещали, пожимали руки, клялись, заранее поздравляли с успехом. Когда же вскрыли поданные бюллетени, то оказалось, что добрая половина этих пожимателей рук и клятвопреступников подали голоса за наших противников. Когда некоторые были обличены чуть не с поличным, то в оправдание свое простодушно заявляли: «Уговорили, подлецы, что с ними поделаешь!»
