Анатолий Гладилин - Прогноз на завтра
- В Тикси? Ничего, нормально. Плохо, когда пурга. Мороз тридцать девять градусов. Ветер пятьдесят пять метров в секунду. Три шага от дома и ничего не видно. Будешь кружить, пока не замерзнешь.
Потом я достаю сигарету, закуриваю и смотрю в глаза собеседнику.
3
Я один из шести миллионов. Я капля в реке. Я ощущаю это каждый раз, когда попадаю в метро, - людской водопровод Москвы.
Встаньте на переходе между станцией "Проспект Маркса" и "Площадью Свердлова". По пологой трубе течет людской поток, нескончаемый, в течение семнадцати часов в сутки. Шаркающий, монотонный гул шагов. Сначала вы будете различать пестрые изломанные ряды женщин, островки детей, торопящихся мужчин, которые как-то пытаются лавировать в толпе... Вы сначала будете запоминать отдельные лица - потом все расплывается, уже нет лиц - колышущиеся призраки, волна за волной, бесконечно. Иногда в течение дня вы можете увидеть самого себя, второй, а то и третий раз проплывающего в этом потоке, - опять вы ходите по кругу! Но вот поток замедляется, густеет, возникают водовороты, все медленнее шаг. Спрессованные тела, тяжелое дыхание, спертый воздух. Вы уже не принадлежите себе, вы не можете остановиться, повернуться, вы не упадете - вам остается покорно ждать, пока вас не вынесет на лестницу. Вы не личность, вы беспомощная песчинка в толпе, вы подчиняетесь общему закону медленного движения. Стены сдавили толпу, над вами низкие своды, кажется, сейчас раздастся чей-то истошный крик и начнется что-то страшное - но что, что тогда? Вы вдавлены в людские спины, вы бессильны. Так кто же вы? И существуете ли вы? И что изменится, если вас не будет?
Город - это тысячи лиц, тысячи лиц, которые мы видим в метро, в троллейбусе, на улице. Среди этой тысячи десяток, ну максимум сотня, нам знакомы. Мы невольно улыбаемся им, или, наоборот, отворачиваемся, или тщетно пытаемся вспомнить, где же мы встречали этого человека. Но чаще всего, усталые, замученные своими заботами, мы никого и ничто не хотим видеть. Но это невозможно. Мы втиснуты в вагоны метро, нам ехать долгих двадцать минут, у нас отвратное настроение, - а перед нами опять лица людей, лица, наверное, прекрасные, но нам сейчас они кажутся карикатурами мы не знаем, куда отвернуться, нам просто некуда деться! Мы закрываем глаза или достаем старую газету, вновь читаем про американских империалистов, израильских агрессоров и боннских реваншистов и уже слышанную утром по радио информацию. Нет газеты - и мы с завистью смотрим на счастливчиков, что сидят, уткнувшись в книги, на обладателей свежей "Вечерки", добросовестно проглатывающих объявления типа: "Организация снимает складское помещение на длительный срок". Прошла молодость, когда каждую минуту мы мечтали о встрече случайной, о том, что раскроется дверь и войдет она, прекрасная незнакомка. Прошло время, когда в каждом человеке мы пытались отгадать характер, профессию, семейное положение. Увы, ежедневно три часа на транспорте, и так много лет, складывающихся в годы непрерывного метро - тысячи вагонов, миллионы лиц... Вы выходите (вздохнув с облегчением) на своей остановке. Попробуйте вспомнить тех, кто только что сидел с вами, - куда там!
А эскалатор, как конвейер на выставке, услужливо демонстрирует вам еще несколько сотен человеческих разновидностей - старых, молодых, красивых, уродливых, - но вы зеваете, отворачиваетесь: для вас они все на одно лицо.
Наверное, это не только привычка, это защитная реакция городского жителя - забывать всех, кого он видит за день. А если бы вы их помнили? Представляете, ночью вы закрываете глаза и перед вами мелькает вереница лиц? Но нет, этого не случается. Спите спокойно, сумасшедший дом вам не грозит. Правда, во сне вас посещают разные люди. Приходят друзья и враги, но появляются еще какие-то непонятные лица, тени. Утром вы их не помните. Но откуда они, эти странные незнакомцы?
Вы их когда-то где-то видели. Где и когда - неважно. Вам только кажется, что вы всех забыли, - они возникают, выплывают неожиданно, помимо вашей воли.
Утром, поджарив яичницу на маргарине и испив вчерашний чай, вы блаженствуете в кресле. Вам некуда торопиться, воскресный день, вы просто ждете условного звонка. Взгляд автоматически скользит по обоям. Но что это? Абстрактные черточки на стене (утвержденная в инстанциях фантазия фабричного художника) складываются в нечто знакомое, принимают осмысленное выражение. Вот около выключателя мелькнуло лицо: удлиненный нос, обвисшие щеки, запавшие глаза. Кто это? Не напрягайте память, вы его видели вчера, в вагоне метро - да, тот самый старичок, что сидел напротив.
Все лица людей, которых мы когда-то встречали, фиксируются в нашем мозгу. Мы этого сами не знаем, но это так. Ленты микропленки хранятся в нашей голове, их никогда не проявить, но они существуют и мстят нам за нашу забывчивость. Поэтому все неодушевленные предметы имеют для нас свое человеческое лицо.
И даже на небе облака нам корчат рожи. Они появляются в казацких шапках с окладистой бородой или расплываются легким шаржированным профилем нашего соседа.
Но зачем так высоко забираться? Каждый лист на дереве может состроить любую гримасу.
Присмотритесь внимательнее.
Дома новостроек вытянулись как солдаты с одинаковыми послушными физиономиями.
Азиатский разрез глаз у нового рынка в Черемушках.
У Малого театра сытое выражение толстой пожилой женщины с сонными глазами.
А сухопарые дома на Новом Арбате - вставные челюсти Москвы - те, что находятся справа, если ехать от центра, стоят болваны болванами.
У всех машин слегка вытаращенные глаза, словно они еще не могут отдышаться от быстрого бега. Ощеренное лицо "Волги" и беззубая улыбка "Москвича".
Даже тупые морды троллейбусов и те разные. Один помятый, как после запоя, с подбитым глазом. Другой - новенький, лоснится от самодовольства. Третий сложил дуги, как длинные уши, присел перед прыжком, выжидает.
О животных и говорить нечего. Мордочки кошек напоминают лица знакомых женщин (у каждого свои ассоциации), а все собаки глядят глазами сослуживцев. В длинноногой, неврастеничной борзой с настороженными ушами я узнаю - это мой ночной кошмар - своего начальника.
Мы входим в свою квартиру, и сверху притаившийся электросчетчик облизывается красным языком.
Дверная ручка скосила глаза на свой большой, искривленный, совсем не арийский нос.
Шкаф доступен, беззащитен, сосредоточен на своих мыслях, разложенных по полочкам.
По-наполеоновски нахлобучив трубку, как треуголку, следит за нами телефон.
Чемодан, плотно сжав губы, весь ушел в себя.
Кофейник гордо подбоченился и лихо сдвинул крышку набекрень.
Уж на что унылое рыло у телевизора, а ведь тоже - как идиот от рождения, с большим пустым лбом, - изображает из себя мыслителя.
Ботинки со шнурками, потупясь, выглядывают из-под кровати. У всех моих ботинок всегда одно выражение: они разбиты жизнью, изношены, хотя иногда и пытаются скрыть это под внешним глянцем.
Кровать, словно проснувшись, приподняла голову...
Но хватит. Попробуйте вспомнить лица своих близких, представить их застывшими, как на фотографии. Нет, выражение лиц меняется, колеблется, принимает сотни оттенков. Устоялись, неподвижны лица только тех, кого уже нет. Давно нет. Они врезались в нашу память, но это - копии последней карточки, что глядит на нас со стены крематория.
Теперь закройте глаза. Давайте вспомним свое лицо.
А имеем ли мы свое лицо?
4
Но на забор можно влезть.
Нечто вроде стройплощадки - бревна, ящики, большая катушка с кабелем. И вот с этой катушки я подпрыгнул и вскарабкался. Правда, сначала я оказался на четвереньках, потом сразу выпрямился. Представляю, странное зрелище, человек на каменном заборе среди бела дня, ну не совсем белый день, шесть вечера, но все-таки. Привлекать чье-то внимание, позировать не хотелось. Внизу кусты и открытые участки травы, куда можно было благополучно приземлиться. Полминуты я раздумывал - нельзя ли как-нибудь слезть. Отпадало. Я понял, что пройдет минута, и я ни за что не спрыгну. Тогда я бросил папку. Теперь путь назад был отрезан. "Парашютисты прыгают с трехметровой вышки - подбадривал я себя, - а тут максимум четыре метра". Итак, долго я буду загорать на заборе? Ну!
Я встал, поднял папку, потер ладони. На правой руке проступала ссадина. Ничего. Оказывается, я на что-то еще способен.
И дальше - через кусты я вышел на дорожку - солидный, респектабельный молодой человек - уже не совсем молодой, послушно откликающийся на "дяденьку".
Больные в серых халатах и одноцветных пижамах неторопливо прогуливались по саду. Человек пять ребят играло в волейбол. Нянечки, заняв "узловые пункты", там, где дорожка поворачивала и все просматривалось, мирно беседовали между собой. Кажется, мое появление прошло незаметным.
Она сидела на скамейке с двумя своими новыми подругами. Я окликнул, она обернулась и, конечно, очень обрадовалась. Подруги как-то сразу исчезли, а я смотрел на ее улыбающееся, некрасивое, а может быть, и красивое - я уже давно не знал, какое оно, - лицо моей жены, лицо всегда милое для меня, лицо моей девочки.
