Федор Достоевский - Том 8. Вечный муж. Подросток
Критические выступления столичных газет повлияли на первые провинциальные отклики о романе. Так, обозреватель „Одесского вестника“ С. Т. Герцо-Виноградский в своих „Литературных и общественных заметках“ под псевдонимом Z. Z. — Z. дважды обратился к „Подростку“.[277] Его отзыв во многом сходен с выступлениями Авсеенко. Герцо-Виноградский говорит о „нравственном безобразии“ Аркадия Долгорукого, подчеркивает связь „Подростка“ с „Бесами“. Во второй статье обозреватель „Одесского вестника“ говорит о незнании Достоевским подлинной жизни. „Читая «Бесов», «Подростка», вы точно попадаете в неведомый вам мир, где действующие лица не имеют ничего общего с обыкновенными людьми; ходят вверх ногами, едят носом, пьют ушами; это какие-то исчадия, выродки, аномалии, психические нелепости“. Подобно большинству критиков Герцо-Виноградский останавливается на эпизоде с Олей. Но и этот эпизод, по его словам, показывает отсутствие глубины и мысли в Достоевском. Ему не удалось здесь ни объяснить психологию самоубийцы, ни показать подлинные причины самоубийства. Утверждая, что талант Достоевского, который прежде был „певцом униженных и оскорбленных“, падает, так как после „Записок из Мертвого дома“ писатель пошел по ложному пути, Герцо-Виноградский повторяет уже высказывавшееся в русской критике мнение об отречении Достоевского 70-х годов от его прежних прогрессивных взглядов.[278]
В полемику с „Одесским вестником“ по поводу „Подростка“ вступил „Новороссийский телеграф“, анонимный обозреватель которого поместил очень сочувственный отзыв о романе в № 43 от 22 февраля 1875 г. Он не видит в новом романе Достоевского „поклепа на молодое поколение“, однако анализ образов Аркадия Долгорукого и особенно Версилова[279] и матери Подростка показывает, что в этом произведении он прежде всего усматривает обличительный роман на социальную тему, бичующий пороки высших классов общества.
Большинство критических откликов на первую часть романа, как враждебных, так и сочувственных, не удовлетворили Достоевского. Он еще раз убедился в том, что современная критика не понимает его эстетических позиций. Писатель собирался ответить своим критикам и с этой целью 22 марта 1875 г. набросал программу будущего предисловия к роману (см.: XVI, 329–330). Здесь он возражает на некоторые их конкретные замечания. Таково, например, возражение Скабичевскому, упрекавшему Достоевского в натурализме: „Говорили, что я изображал гром настоящий, дождь настоящий, как на сцене. Где же? Неужели Раскольников, Ст(епан) Трофимович (главные герои моих романов) подают к этому толки?“. Другое возражение адресовано Герцо-Виноградскому: „Говорят, что Оля недостаточно объяснила, для чего она повесилась. Но я для глупцов не пишу“. Главные же упреки Авсеенко, Герцо-Виноградского и отчасти Скабичевского в искажении действительности, в выдуманности и фантастичности героев, в одностороннем изображении исключительно патологических, болезненных ситуаций Достоевский считает несостоятельными. Он утверждает, наоборот, что именно он в отличие от Толстого, Гончарова и других „талантливых писателей наших“, изображавших жизнь „средне-высшего круга“, то есть „жизнь исключений“, показывает „жизнь общего правила“. И еще один упрек критики, упрек в исключительном внимании ко всему больному и уродливому, вызывает резкое возражение Достоевского. „Подполье, подполье, поэт подполья, — фельетонисты повторяли это как нечто унизительное для меня. Дурачки, это моя слава, ибо тут правда“ (XVI, 330).
Предисловие осталось наброском, однако Достоевский позднее не раз возвращался к проблемам, затронутым в нем, полемизируя со своими критиками. Так, резкое выступление Достоевского против Авсеенко в апрельском выпуске „Дневника писателя“ на 1876 г. (гл. 1) было по сути одним из ответов на критику первой части „Подростка“, хотя прошлогоднее обозрение Авсеенко в „Русском мире“ в „Дневнике писателя“ и не упомянуто.
Последующие части „Подростка“ публиковались с перерывами, нерегулярно и, возможно, потому не привлекли особого внимания критики. Отдельные упоминания о печатающемся еще романе содержались в некоторых статьях и частной переписке. Так, дважды (и оба раза сочувственно) вспомнил о „Подростке“ Вс. Соловьев, после того как он начал сотрудничать в „Русском мире“. Первый раз в обзоре „Русские журналы“, написанном не без воздействия идей „Подростка“, Вс. Соловьев назвал Достоевского „мыслящим наблюдателем“, относящимся к окружающей жизни „с чувством глубокого сострадания“, „говорящим с нами именно о том, о чем нужно, и именно тем тоном, каким нужно“.[280] И упомянув о романе, „окончание <…> которого должно на днях выйти в последней книге «Отечественных записок»“, Соловьев замечает: „В течение года толки газетных критиков не были особенно благоприятны этому роману; но дело в том, что на романиста пока нападали только за внешнюю сторону его произведения да указывали на некоторые подробности этого, во всяком случае глубоко задуманного и многое затрагивающего романа. Мы думаем, что, перечтя его с начала до конца, следует отнестись к нему иначе“.[281]
24 января 1876 г. Вс. Соловьев снова вернулся к „Подростку“ в статье „Современная литература“, вступив в полемику с „Иллюстрированной газетой“, где 3 января 1876 г. были опубликованы „Петербургские письма“, содержащие резкий выпад по адресу Достоевского и его последнего романа.
Вс. Соловьев был единственным критиком, который высоко оценил „Подростка“ еще до окончания публикации романа.
Почти в то же время высказал свое мнение о романе Достоевского И. С. Тургенев. В письме к M. E. Салтыкову-Щедрину из Парижа от 25 ноября (7 декабря) 1875 г., упоминая о еще незавершенном в то время романе Э. Гонкура „La fille Elisa“ („Девка Элиза“, 1877), он замечает: „Во всяком случае это не «Подросток» Достоевского. Получив последнюю (ноябрьскую) книжку «О<течественных> з<аписок>», я заглянул было в этот хаос: боже, что за кислятина, и больничная вонь, и никому не нужное бормотанье, и психологическое ковырянье!!“.[282] Резкость суждения Тургенева, возможно, была вызвана его обидой на Достоевского за „Бесы“ (см.: XII, 225–226), но надо учитывать и расхождение эстетических идеалов писателей и их художественной манеры.
Некоторые читательские отзывы современников о романе „Подросток“ приведены в публикации Л. Р. Ланского „Достоевский в неизданной переписке современников“.[283]
После окончания публикации „Подростка“ в декабре 1875 г. хлынула новая волна критических откликов, касающихся теперь всего произведения в целом. Все же надо сказать, что „Подросток“ привлек меньше внимания, чем другие романы Достоевского, в частности „Бесы“, он не вызвал большой дискуссии в тогдашней критике и не повлек за собой значительных критических выступлений.
Из всех откликов 1876 г. наиболее серьезным по тону и глубоким по мысли был разбор „Подростка“ в статье П. Н. Ткачева „Литературное попурри“ (подпись: П. Никитин).[284] Анализу „Подростка“ посвящены в ней главы VII–X. После двух статей о „Бесах“, в которых высказано резко отрицательное отношение к роману (см.: XII, 260–261), Ткачев снова обратился к творчеству Достоевского. И здесь, как отметил А. С. Долинин, улавливается иное отношение к писателю, и прежде всего иной тон.[285] Ткачев называет Достоевского „одним из замечательнейших и <…> одним из первокласснейших художников нашего времени“.[286] Однако вслед за этой общей высокой оценкой критик высказывает и ряд оговорок, зачастую сводящих ее на нет. Ткачев повторяет характеристики, уже ставшие общим местом в критических статьях о Достоевском: „…почти все действующие лица в его произведениях являются людьми односторонними, не вполне нормальными, весьма сильно смахивающими на пациентов из сумасшедшего дома“.[287] „Автор не в состоянии создать целостного, всесторонне гармонически развитого художественного характера“, — продолжает Ткачев и приходит к общему выводу: „…значение г. Достоевского как художника с чисто эстетической точки зрения очень и “очень невелико".[288] (Здесь Ткачев повторяет эстетическую оценку таланта Достоевского, данную в 1861 г. Н. А. Добролюбовым в его статье „Забитые люди“).
И все же романы Достоевского, по Ткачеву, представляют большой интерес с точки зрения общественной. Ткачев верно почувствовал особенность Достоевского — через преувеличение, „сгущение“ показать черты и явления, в своем „неразбавленном“ виде непонятные широкому читателю, однако счел это художественным недостатком.
В разборе „Подростка“ Ткачев не касается образов Версилова, Макара Долгорукого и целого ряда важных проблем. Критик сосредоточивается исключительно на характеристике Аркадия Долгорукого и его ротшильдовской „идеи“.
