Роман Шебалин - Дневник ангела
- Наверно, уже поздно.
- Ты о чем? Да, наверное. Ты не замерзла?
- Немножко.
- Вот накинь-ка; хорошо, что я такой мерзляк, всегда с собой какой-нибудь шарф. Пойдем к метро...
- Ага.
- ..."Университет"?
Она почему-то обрадовалась.
- Пойдем.
...Они шли через мост. Через настоящий, древний, построенный ещё в начале века, железнодорожный мост. С грозными башнями, на которых значилось: "1905", "1907".
Ударил колокол.
- Представляешь, вот по этому мосту ходил Андрей Белый, может быть, даже слышал этот самый колокол. Что с тобой?
- Красиво. Туман...
- Да. Спустимся?
- Давай.
- Погоди, постой; поезд идет.
- Пойдем.
- Ты что, испугалась, не бойся.
- Обними меня.
Они стояли, прижавшись друг к друга, а под ними дрожали, ходили ходуном, стальные конструкции моста, мост словно раскачивался, готовый сорваться вниз - с ними, с вагонами товарняка, с какими-то случайными прохожими, торопящимися миновать грохочущий мост, с туманом над пешеходными дорожками вдоль берега реки, с колокольным звоном, с криками чаек над водой...
Поезд пронесся мимо.
- Я всегда почему-то любил этот железнодорожный запах. Прыгнем вниз?
- Да. Ты ведь никогда меня не отпустишь?
- Вот просто так, "да" - и все?
- Я люблю тебя.
*
- И как?
- И никак.
Мы постояли так ещё минут десять, а потом пошли к Воробьевым горам, туда, вниз, в туман.
Там горели фонари и пахло прелыми листьями.
- Зачем ты мне это все рассказываешь?
- Ну, так, не знаю, а что?
- Ты издеваешься, да? Если я кукла...
- Не понимаю.
- Все ты понимаешь...
- Что?
- Все ты понимаешь.
Эти куклы все чем-то похожи; чем?
Спас меня от разговора о понимании телефонный звонок. Звонила Машенька. Ее родители уехали с ночевкой к родственникам в деревню, и она приглашала меня к себе.
- Я звонила полчаса назад, никто не подходил.
- Я не слышал. Как там у вас - воду включили?
- Да; вчера.
- О'кей, плескаться, значит, будем у тебя, вместе. Сейчас, только чай попью - и выезжаю.
- А чай пить обязательно?
- Еще бы. Я быстро. Целую, до встречи.
Вернулся в комнату, к кукле. Кукла сидела на подоконнике, мрачная, поджав губы, она рассматривала узор на ковре.
- Ну, и что было дальше?
- Когда?
- Вы спустились с моста и пошли к Воробьевым...
- Я сейчас уезжаю, к Машеньке, я потом ещё доpасскажу.
- Нельзя мне такие истоpии pассказыавать. Непpилично это.
- Так я поехал?
Эту фразу глупая кукла, кажется, пропустила мимо ушей.
*
/июль 1997г./
- Назови меня.
Она просила?
- Назови...
Нет, она молила, она - хотела, чтобы я назвал её тем самым ненавистным ей человеческим именем.
Но ведь куклы не меняются.
"Я ведь тебя полюбил, потому что ты не умеешь меняться! Что случилось?"
- Я устала.
Ты изменилась!
Я отшвырнул её от себя: будто она предала меня.
- Ты ревнуешь?
- Сейчас, разбежалась.
- Заткнись, дура, карлсон недорезанный.
- Почему ты кричишь?
- Ты дура.
- Ну и что?
- Я тебя выброшу обратно на помойку.
- Вы никогда не любили друг друга.
- Много ты знаешь о любви...
- А ты?
- Отстань, я устал.
- А ты в самом деле ненормальный. Ты же разговариваешь сам с собой. Это ведь себе ты говоришь: отстань.
Он пожал плечами и отвернулся.
- Ну любили вы "Битлз", ну тусовались на вашей "Стреле", ну читали Крапивина, слушали вместе "Би Джиз" и Кашина - и что? Неужели ты думаешь, что вас нечто связывало? Нечто настоящее... Другое дело - Вероника, она...
- Не смей лезть в мои мысли!
- Ты из своих мыслей сделал дышло, милый...
Набралась словечек.
- Заткнись
- Как угодно, кстати, а где твое чувство юмора?
Мы - дети pеки, ангел и единоpог. Войны больше нет, остались только мы; и мы смотpим дpуг на дpуга без сожаления, без состpадания, без стpаха и тоски: ангел и единоpог - вечный сон снов. Зачем я ей рассказал свои сны? Почему? Теперь, когда уже, кажется, все равно, теперь - можно себе позволить: анализировать.
- Секс? Секс везде одинаков, любовь - разная.
- А Вероника?
- Не смей! Заткнись! Ты ничего о ней не знаешь!
- Где уж мне...
- Ты дура.
- Созданная на радость людям...
- Я ненавижу эту "радость людям"!
- А Вероника?
- Заткнешься или нет?!
- А, ты разозлился, значит, в тебе просыпается нечто человеческое.
- Заткнись, она никогда бы не позволила бы себе...
- Ты урод, писатель. Ты вспоминаешь о девушке, которую, может, как раз в это время кто-то, кто, несомненно, лучше тебя...
- Ну?
Итак, мне было уже все равно. Я знал: кукла несомненно сможет сделать мне больно, наговорив кучу всевозможнейших пошлостей, я картинно пообижаюсь, но потом - прощу её. Мне некого больше прощать? А ведь она права. Мне должно быть больно. Я хочу, чтобы мне было больно. Словно все равно - как, какой мыслью, каким чувством - вернуться в то невыносимо бездарное прошлое, которое не сделал будущим - сам...
- Ну, давай, кукла, выкладывай, чего уж там.
- Прости. Прости меня...
Она разрыдалась.
...Я целовал это глупое, дурацкое создание, чувствуя, как наши тела перестают уже быть телами, каким-то страшным, тайным инстинктом я понял: мы пиявки!
Мы впивались друг в друга, мы сливались, срастались до боли, до остервенения, до тупого безразличия к собственной словно мертвой уже плоти...
На какой-то миг я пеpестал чувствовать и себя, и ее...
Почему?
В детстве однажды поспорил, что смогу продержаться в воде долго, очень долго. Очнулся, когда меня, еле живого, извлекли из воды. "Я спал?" Мне влепили затрещину. "Еще раз так сделаешь - убью." "А чего?" "Дурак, отвечай потом за тебя." Но я ничего не понял. Не было ни головокружения, ни разноцветных пятен в глазах. Только почудилось, что - камень, что не умею дышать, что теперь никогда не умру. Но я все же испугался. Неясный смешной страх пришел где-то на третьей минуте пробуждения. Я ещё не понимал, что выжил, что меня спасли. Но по мере того, как я осознавал это свое спасение, мое сознание все более и более поглощал страх.
Сколько мне тогда было? Лет двенадцать, не больше. Дача, какая-то изрядно взрослая компания. "Что со мной было?.." Я словно спал.
- Что со мной было?
Я перевернулся на спину. Надо мной покачивался пластмассовый корабль без парусов. Над кораблем - потолок... и этот белый потолок "становился ближе". Я закрыл глаза. Из тьмы рождается белое; на глазах, не видящих свет, - бельмы, они слепые. Значит, слепота. Это как зеркало, как две стороны зеркала: тьма и свет. Если я слеп и вижу тьму, то мои глаза белы, а если нет, то я не вижу тьму...
"Какая путаница, глупость громоздится на глупость. Глупость на глупость... О чем я только думаю?.. Неужели я верю во всю эту алхимию?"
Что случилось со мной?
Кукла все ещё держала меня за руку.
- Это ты, кукла, да? Скажи, это все ты?
- А что случилось?
"Сквозняк на полу меня продует: заболею."
Я встал, отстранив её потянувшуюся было за мной руку; хотелось пить.
"Мы дети реки, мы дети реки..."
"Пепси" не нашлось, взял молоко, подогрел его в микроволновке. Вернулся в комнату с горячим стаканом. Кукла все ещё лежала на полу.
- Ну что ты?
Сказал я нарочно хриплым голосом, такой голос не знает интонаций, но звучит достаточно участливо. Мне очень захотелось именно сейчас поговорить с ней о чем-то добром, рассказать ей что-то такое, что не мог рассказать раньше, может быть, даже - попросить у неё прощения, может, исповедаться ей... объяснить, доказать...
- Да что такое с тобой?
Она молчала.
- Да что со всеми вами происходит?.. Хочешь молока?
- Ты теперь возненавидишь меня.
Почему?
Я отхлебнул молока. Я поставил стакан с молоком на стол и опустился рядом с ней на пол.
Но она с силой оттолкнула меня. Я попытался ухватиться за край стола, коврик под моими ногами заскользил по полировке, и я:
- Дура! я молоко пролил!
Я вскочил.
Она это нарочно все так подстроила. Так не должно быть, я не желаю производить алхимические опыты с вещью, с невнятным предметом, ты... ты...
Я в ужасе отпрянул к двери. Я знал теперь: кто-то воссоздал нас так, в белом. Кто-то в белом убил себя, чтобы сохpанить pавновесие... тьмы и света... Предметы, понятие, символы разом слились в моем сознании и я перестал различать их.
"Но это ведь был не я! Я так не хотел, я не мог так сделать! Не может быть pавновесия, когда за чеpным и белым - кpасный!"
Это ты, чудовище... Это я.
Это все я. И ты, и она, и все вещи, весь этот мир спокойствия - это я! И во мне нет - ни её, ни тебя! Вас нет, и не было никогда, понимаешь, дуpа?!
Она покорно лежала в луже молока и улыбалась.
Глава 10.
"Х...В...".
/август 1997г./
Я ничего не понял.
...Она видела ангелов в программе "Вести", она резала яблоки тонким ножом, раскладывала дольки на овальном блюдце.
Она отражалась в экране.
Зачем я помню все твои сны?
Теперь уже не придет никто. Ты ждал; она выключила телевизор. Не бойся. Ничего не бойся.
