Варлам Шаламов - Вишера
Это - афоризм, помогающий жить, безусловный, хотя автор этих слов не Наполеон и не Клаузевиц, даже не Скобелев.
Руководитель работ поставил старших десятников по нескольку на участок, в зависимости от рода работ грузчики, землекопы, слесаря, монтажники, плотники, каменщики и т. д. Старшие десятники распоряжались просто десятниками, и у каждого десятника было несколько бригад во главе с бригадирами - работягами или освобожденными, в зависимости от условий.
Любимцем Павловского был Александр Ипполитов - кучер призового рысака, на котором в Нижнем Новгороде после ограбления банка увезли деньги. Кража была за миллион, и нашли очень мало. Поэтому и нижегородский извозчик, вовсе не член банды, а нанятый гастролер, получил расстрел с заменой десятью годами. Редчайший случай по таким делам.
Со мной в первом арестантском этапе в 1929 году шел на Вишеру Шилов со сроком четыре года. Шилов был шофер машины Госбанка. По условиям он должен был остановить машину в заторе - ограбление было на Неглинной, за два квартала до Госбанка,- пока грабители начнут и кончат свое дело. Грабители исчезли с деньгами, и судили только Шилова за то, что он остановил машину. Дали ему всего четыре года. И вдруг расстрел за увоз!
Я с детства знаю исторический побег Кропоткина. Да и каждая лошадь знает: "Барьер!" Знаю, что эта лошадь еще послужит в побегах из тюрем.
И вдруг грабитель Шура Ипполитов!
- Как звали твоего коня?
- Это кобыла. Матильда. А тебе на что?
- Так.
РУСАЛКА
Пока строился гигант первой пятилетки, Березниковский химкомбинат, Москва его не забывала и по культурной части. Являлись туда и эстрадные коллективы, и циркачи, и фокусники, и театральные бродячие труппы, чтобы помочь, обслужить, заработать, внести вклад...
Не являлся в Березники только коллектив знаменитой "Синей блузы", чей руководитель и идеолог, вождь и создатель Борис Южанин отбывал трехлетний срок заключения за попытку бежать за границу.
Комбината еще не было. Был лишь Березникхимстрой, где начальником был Грановский, позднее расстрелянный, и первым секретарем райкома Шахгильдин, позднее расстрелянный.
Показывалось там и кино, в автоклубе содового завода, бывшего завода Сальвэ. Помещение было маленькое. Транспортникам показывалось кино в огромном здании конторы, чем-то напоминающем коридоры Дворца труда на Солянке.
Был клуб для иностранцев, но ни спектаклей, ни кино там не показывали, и иностранцы смотрели кино в общем зале клуба.
Клуб, однобарачное здание, всё же не давал возможности принимать заезжие бригады артистов для бойцов трудового фронта, для выполнявших и перевыполнявших.
Вольнонаемные, весь Березникхимстрой, пользовались для своих вечеров только что отстроенным клубом лагеря - на Адамовой горе.
Сама по себе идея лагерной зоны была такая, чтобы обжить, опробовать и передать барак вольным.
В зоне на Адамовой горе была и больничка, которой управлял военный фельдшер Штоф.
Но самым роскошным лагерным домом внутри зоны был клуб - роскошный двухэтажный клуб с будкой киномеханика, с гримировочной комнатой и даже ямой для оркестра.
Второй этаж клуба занимала всегда следственная часть с ее комнатами, камерой, тупиками. Там меня и допрашивали позднее. Время это - лето 1930 года.
Я выиграл шахматный турнир - первое место занял, получил приз шахматы, которые хранятся у меня до сих пор, уничтожена, сожжена была только наклейка, хотя для меня эти шахматы без наклейки - и приз и не приз. Но разумением жены стерта с шахмат эта улика.
Клуб был так хорош, что лагерная труппа проводила там концерты для вольнонаемных за плату, как полагается. Вольнонаемные были довольны, а лагерное начальство - еще больше.
Я помню концерт, где выступал с конферансом блатарь Михайлов. Это был профессиональный конферансье - не хуже какого-нибудь Гаркави или самого Алексеева. Помню также большой успех "Умирающего лебедя" Сен-Санса, где артистка пыталась напомнить зрителям бессмертные заветы Анны Павловой.
Артистку эту взяли в управлении на Вижаихе,- позже я с ней встретился на Севере в 1931 году, где она работала медицинской сестрой.
Хорошо ли она танцевала "Лебедя" - по канонам хореографии,- я оценить не могу, но у лагерников именно "Лебедь" вызвал тогда бешеные овации.
На "бис" у артистки не было приготовлено ничего, и пришлось в ответ на овации повторить "Лебедя". Boт тут мне, сидевшему в первых рядах, и стали заметны и морщины, и вялая шея, и какая-то усталость во всем этом танце, поставленном когда-то Фокиным для Павловой.
Как будто усталость была больше, чем полагалось умирающему лебедю, если всю эту символику рассматривать только с позиций казенного реализма, с позиций Художественного театра хотя бы.
Для меня этот танец был новинкой - я никогда балета еще не видел, и детство, и юность, и университет - всё было прожито без балета, вопреки балету.
В "Умирающем лебеде", исполненном на сцене лагерного театра 3-го отделения Вишерских лагерей осенью 1930 года, была и еще одна подробность, важная для меня.
Балериной, исполнившей "Умирающего лебедя", была заключенная любительница из художественной самодеятельности, принятая из проходящего этапа.
Звали эту арестантку-балерину Елена Николаевна Шмидт. Елена Николаевна была родной дочерью Николая Шмидта, московского фабриканта, участника революции 1905 года в Москве, расстрелянного царским правительством, мебельщика Шмидта - самого боевого из большевистских отрядов, сражавшихся на баррикадах.
До 1969 года в газетах путали Шмидтов. Николай Шмидт - мебельщик, молодой парень, отдавший наследство на революцию и расстрелянный в 1905 году. Петр Шмидт - лейтенант, знаменитость в восстании на "Очакове", вызвавший огромную литературу, слегка истеричный эсер,- это разные. И если достаточно было назваться сыном лейтенанта Шмидта, чтобы любой советский деятель помог авантюристу, протянул руку помощи, что вызвало поток литературы, то с дочерью Шмидта дело обстояло иначе. Хотя именно отец Елены Николаевны был героем 1905 года в Москве, сама его дочка испытала все превратности лагерной судьбы и как заключенная, и как женщина-арестантка.
Но я собрался рассказать совсем о другом - только о том, что в Березниках в 1930 году хорошим был только лагерный клуб, лагерный театр и что этот театр, как это ни неудобно, давал в зоне спектакли, концерты свои агитационные - для вольнонаемных.
Обслуживать гигант первой пятилетки пробовали и вольные бригады, но в лагерь их не пускали, да и качество их концертов было ниже, чем лагерь мог показать сам, своими силами.
Был поставлен спектакль "Малиновое варенье" Афиногенова, репетировалась еще какая-то пьеса, когда лагерное начальство поразило неожиданное предложение выездного бюро профсоюзов Москвы.
Березники должна была посетить ни больше ни меньше как опера, московская опера.
Импресарио передового коллектива, сидевшего в кабинете начальства, не смутила возможность провести свои гастроли за колючей проволокой.
Заместитель начальника Балашов при моей консультации - я был членом художественного совета лагерей после того, как выиграл шахматный турнир,провел переговоры с импресарио.
- Даем "Травиату", "Риголетто", "Русалку", "Фауста" и концерт - пять вечеров.
- А сколько всего человек?
- Восемь всего. Девятый - пианист.
- Вам как удобнее,- спросил я,- все оперы попарно или все подряд - для вольных и все подряд для заключенных? Сколько ваши гастроли стоят?
Импресарио сказал.
- Эту сумму мы вручим вам наличными.
- Но и к вам, товарищ Балашов,- источая любезность сказал импресарио,есть другая просьба.
- Я слушаю вас.
- Насчет ужина.
- Не беспокойтесь, ужин будет, только без спиртного, конечно...
- Без спиртного и ужин не в ужин. Даже наши дамы, поверьте...
- Я верю,- сказал Балашов.- Но не имеем, войдите в наше положение.
- Охотно вхожу, охотно,- сказал импресарио.
- За счет ужина обговорим насчет подарков.
- Какие подарки?
- Ну, то, что лагерю под силу. Что-нибудь из продуктов. По банке мясной устроим. И картошки насыплем...
- Отлично, отлично,- сказал импресарио.- Но всё же хотелось бы что-нибудь, как бы поточнее выразиться, ну не портсигары там, не бриллианты, не кулоны, но всё же какие-нибудь вещественные воплощения наших невещественных отношений.
- Вещественного ничего не можем.
- Ну, всё же...
- Лагерные ботинки, что ли? Иль бушлаты соловецкого пошива?
- Ботинки было бы очень хорошо,- тихо сказал импресарио.
- Хорошо, восемь пар я вам дам. Но ведь там женских нет.
- А разве в лагере у вас женщин нет?
- Есть. Но они ходят в мужской обуви.
- Тогда и нам мужскую.
- Хорошо,- сказал Балашов.
- Я всё подскажу вам,- зашептал импресарио,- дайте нам по паре белья.
- Да ведь у нас казенное, бязевое. С печатями.
- Мы вырежем печати.
