Елена Ткач - Химеры
Глава 9
МАРГАРИТА
Нужно было видеть, как толстый одышливый парень, покрасневший как рак, ринулся по газону к стеклянной стене костюмерной, перевалившись через невысокое ограждение, отделявшее территорию училища от проезжей части 2-й Фрунзенской улицы. Он приник к стеклу, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь там, за занавеской. Но это ни к чему не привело: шторы, несмотря на их кажущуюся легкость, были плотными, и мир, где пребывала Сашкина живая мечта, оказался сокрыт для него.
— Ладненько! Мы подождем… — он едва отдышался, так билось сердце. Рано или поздно ты выйдешь оттуда! И, знаешь, у нас два варианта: или ты спасешь меня или я тебя погублю…
Сашка вел себя как помешанный: то метался по газону и пинал землю ногами, то бухался на траву и сникал, обхватив руками колени… Он то мысленно взмывал к небесам, представляя, как его дама сердца покорится ему, как он станет её господином и повелителем — ведь с помощью тайной силы, которая помогает ему, он способен на все… То чувствовал себя жалким червем, недостойным даже глядеть на нее! Он взывал к бронзовому божку, к бесу, к дьяволу… и молил, чтоб ему помогли.
Наконец, спустя полчаса Марго показалась в дверях училища, быстро сбежала вниз по ступенькам и пошла, низко наклонив голову и глядя под ноги. Она была сосредоточенна и грустна — похоже, на душе у неё не весело… Сашка, словно гончая, взявшая след, весь подобрался и двинулся следом. У цветочного павильона, как и в прошлый раз Марго обернулась… видно, почувствовала, что за ней следят. Увидев уже знакомого парня, который шаг в шаг шел за ней, она поморщилась, как от зубной боли, скорчила рожицу и, ускорив шаг, заторопилась к троллейбусу. Но на этот раз Саня не сплоховал успел прыгнуть в уже отходящий троллейбус, чуть ли не на ходу. Маргарита вошла через переднюю дверь, он — через заднюю. Она сразу заметила его в салоне троллейбуса, отвернулась и стояла к нему спиной всю дорогу до остановки, на которой сошла. Перебежала дорогу, устремилась к метро… Сашка — за ней.
Он и сам удивлялся своей дерзости: ведь Марго видела, что он плетется за ней, и ей это было неприятно, тем более, что день у неё выдался явно неудачный. Она злилась, хмурилась и иногда оглядывалась, сверля его сердитым взглядом. Кажется, так бы и смазала наглеца по физиономии, да связываться не хотелось…
Проехав до «Парка Культуры», Марго выскочила из вагона и ласточкой порхнула на пересадку — ей нужно было на кольцевую линию. Саня едва поспевал за ней. У него поджилки тряслись — он боялся её, боялся, что вот-вот остановится и выдаст ему что-то такое, после чего все будет кончено. Он уже не никогда не осмелится даже приблизиться к этой девушке!
Его крылатая королева вышла на «Белорусской» и поспешила вдоль зданий вокзала к мосту через железнодорожные пути. Взлетела наверх, стремглав побежала вниз и, стуча каблучками, вошла в подворотню горделивого высоченного бело-желтого дома в стиле «сталинский ампир», возвышавшегося над железной дорогой, вокзалом и прочей окрестностью. Во дворе свернула направо, набрала код в подъезде и скрылась за дверью… Безнадежно влюбленный знал теперь, где она живет, но это ничего не меняло…
Дверь подъезда была металлической, она лязгнула, этот звук ударил Сашку по нервам… и тотчас же пошел снег. Настоящий, зимний, махровый, он повалил валом, и сквозь сплошную кружащуюся завесу почти невозможно было что-либо разглядеть. Снег упал как занавес, скрыв все вокруг, а парень стоял под снеговым водопадом и понимал, что все кончено. Никто и ничто не в силах ему помочь! Стоило только представить себе её — его Магнолию Сияющей Лазури, вспомнить какой была она там, на сцене, и какой — в костюмерной, в этой розовой сверкающей пачке, увидеть её летящую стремительную походку, всю её — неземную, тонкую, грациозную, а потом поглядеть на него… И припомнить ещё гримасу Марго, которую она состроила, заметив его сегодня, жирного навозного жука, ползущего вслед за ней, чтобы понять: никакая сила не может соединить их. Даже во сне!
Он побрел, заставляя себя идти вперед, сквозь пургу, боясь, что навстречу из белой метели вынырнет кто-то и схватит его. Страшный, кровавый… Если бы не огни озаренных светом киосков, выстроившихся в ряд на пути к мосту, он бы не нашел дороги назад — так мело! Еле переставляя ноги, поднялся на мост, подошел к перилам и глянул вниз. Ничего не видать, кроме двух ярко-синих огней, обозначавших железнодорожный путь, — и только беснуется, хохочет метель, наслаждаясь обретенной свободой!
— Здравствуй, зима! — пролепетал Саня одними губами. — Ты такая ласковая, мягкая, снежная, но ты можешь убить… заморозить. Вот и убей меня!
Он перегнулся через перила. Вот и выход! Ведь незачем ему больше маяться, незачем землю коптить. Он понял сегодня ясно, как никогда, что все мальчишеские мечты о силе, могуществе, о красоте… это просто химеры. Дым, иллюзии, ерунда! Ничего не получится. Он обречен быть только таким, какой есть: нелепым и неуклюжим, плетущимся в самом хвосте. Другие рванут вперед, погоняя коней, ему же досталась старая дохлая кляча — его судьба…
Ну же, одно усилие — и он обгонит её, эту клячу, он обманет её, свою жизнь, тем, что откажется от нее. Жизнь — высший дар, говорят… Спасибо, не надо! Только один прыжок… Даже думать не хочется, как он вернется домой, как проживет длинную череду пустых бессмысленных дней… да ещё с этим грузом на шее — со своим грехом. Он такой же, как эти выродки со двора, просто он, Сашка, всего боится, а они нет… Поэтому они лучше его. А ему никогда не стать настоящим мужчиной… Он занес ногу на перила моста, приказал себе: «Хватит раздумывать — прыгай!»… и тут вспомнил маму. И нога сама собой снова нащупала землю, вернее, заасфальтированную дорожку моста, вдоль которой с шорохом проносились машины.
— Как же она одна… без меня? — шелест снежинок был слышней его голоса. — Мать ведь почти не встает. И этот несчастный цветок… кактус, который я выбросил… надо купить ей такой. Тогда с ней хоть кто-то останется!
Он вдруг понял, что почти убил свою мать — такая она стала безжизненная, чужая… И понял еще, что она ждет его, ждет, когда сын не по обязанности, а по собственной воле, по любви станет о ней заботиться. И не заботиться даже — нет! Просто быть рядом. Спросить иногда о чем-то, поговорить… Как это просто, как мало, а для неё — вся жизнь! И почему раньше он не думал об этом?
Сашку трясло, зубы стучали, ему стало холодно. Надо домой! И поскорее — мама, наверное, беспокоится, — решил он и двинулся вперед сквозь пургу.
А Лариса Борисовна и впрямь беспокоилась — просто места себе не находила, но когда сын вернулся, виду не подала, ничего не сказала. За время, проведенное в больнице, она многое поняла: и что совсем замучила сына своею заботой, и что продыху ему не дает — нельзя так с парнем, да ещё в переходном возрасте, ему же плохо, он и болеет от этого, Ольга права! Нужно дать ему хоть немного свободы, дать «подышать», а не то он попросту задохнется в их тесном домашнем мирке. Вот и пускай хоть чуть-чуть погуляет на воле — он заслужил, ведь она видела, как сын мается с ней, но поделать ничего не могла — из неё словно душу вынули. И теперь не она о нем, а он вынужден о ней заботится. И это все наказание ей за грехи! Что ж, она стерпит, вот только бы мальчик её был счастливым. И ночами, когда не спала, — а сон в последние дни, словно удавка, душил её, морил среди бела дня… вставала она на колени перед бронзовой статуэткой и просила за Санечку.
Конечно, мальчику нужен отец, но где ж его взять! Ашот теперь даже вряд ли узнает её. Да, он и не подозревает, что в Москве у него растет сын… Лара в который раз достала заветную фотографию, на которой они были вместе, молодые, счастливые… Она не замечала, что уже тогда её Ашот отнюдь не был красавцем! Не видела мешков под глазами, дряблой кожи, обвисшего живота… Для неё он был самым лучшим! Ведь этот человек — её первая и последняя любовь… Она радовалась, когда подмечала в сыне повадки отца, интонации и черты, все больше напоминавшие отцовские…
— Ничего! — вздыхала Лариса Борисовна. — Как-нибудь дотяну до того, как сыночка пойдет в институт. А это уж обязательно, как же без этого!
Ни у нее, ни у Ашота не было высшего образования, и получение Сашулей диплома было для Лары заветной мечтой.
— А может, он все-таки станет художником? Ведь Ольга говорит, этот его учитель, Борис Ефимович, на Сашеньку прямо-таки не нахвалится! Ох, не будем загадывать, лишь бы он был здоров!
И Сашка продолжал ездить на «Сокол» к Борису Ефимовичу, и эти поездки были тем спасательным кругом, который удерживал его на плаву. Сны, в которых он был птицей: коршуном или ястребом — он не знал, — перестали сниться ему. Вообще что-либо перестало сниться… Сашка валился в сон как в темный провал, спал как убитый, просыпался, весь в поту, а мать говорила, что он стал кричать во сне. Но то была только короткая передышка — парень знал, что эти кошмарные сны вернутся, и Бог знает, что он в них натворит. Прежде он радовался им, думал, что в них — свобода! Но увидев, как замучили жалкого бомжа, понял, что в такой силе свободы нет… только зло. Он теперь боялся этих снов, боялся себя, ставшего хищником, который терзает живую плоть… Он перестал подносить дары бронзовой статуэтке и старался не приближаться к ней, насколько это было возможно.
