Александр Пушкин - Замечания о бунте
Наступила страстная неделя. Никогда она не была столь для нас страстною, как в тогдашнее время. Если бы голод начался только с сего дня, то еще могли бы прожить шесть суток до светлого воскресения; но гарнизон мучился оным уже около 15 дней, и с земляною пищею осталось дожидаться скорой кончины. Солдаты, не желая умереть в ретраншементе, говорили: надобно что-нибудь делать; начальники были такого же мнения; решились, взяв ружья, всем до одного человека идти на вылазку. Не надеялись победить, а только желали окончить жизнь, как прилично солдату, и сколько можно отметить врагам за себя и за отечество. Сие отчаянное намерение спешили исполнить в те же дни, доколе люди не пришли от голоду в совершенное бессилие; ибо могущих поднять оружие оставалось уже не более 100 человек, да и то могли собраться с нуждою; прочие ж были совсем бессильны и не могли решиться на вылазку. Удар на бунтовщиков надлежало делать к завалам немалой вышины, наполненным ружейными бойницами и пушечными амбразурами, защищаемым превосходным числом людей; надлежало оные перелезать и подвергаться выстрелам неприятеля, могущего без всякой потери побить у нас большую половину, что последняя вылазка, о которой было прежде говорено, совершенно подтверждает. Таких завалов надлежало проходить два. Одним словом, должно было идти на верную смерть.
Поутру, в понедельник, наблюдающие с церкви за движениями неприятеля приметили, что бунтовщики в смятении разъезжали по городку и начали из оного выбираться, соединясь в одну партию; видно было, что отъезжающие прощались; их провожали женщины. Оракулы наши предсказывали близость войск; мы и сами не понимали, какая, кроме сей, могла быть всему оному причина, ибо никогда подобного смятения прежде не замечено, хотя на прошедших неделях также отъезжали бунтовщики по Оренбургской дороге; такие происшествия столько нас ободрили, как будто мы съели по куску хлеба. С нетерпеливостию ожидали, что будет далее; мало по-малу движение начало утихать; выезжающих и приезжающих было мало, и все опять казалось обыкновенным. Минуло за половину дня, а о приближении войск, по общему мнению и самых предвещателей, никаких признаков не приметили. Полагали, что мятежники, если войска подойдут к крепости на 70 верст, все обратятся в бегство с женами и детьми; но сего не было, и мы стали терять надежду. Голод опять представился в страшном виде; печаль, страх и уныние распространились более прежнего по ретраншементу. Что следовало начать? что делать? все молчали, повеся голову; некоторые часто взглядывали на степь, откуда ожидали помощи, но, не видя ни малейшего признака, тосковали еще более. Все понимали, что близко решение нашей участи; одно скорое вспоможение могло нас спасти от предстоящей смерти.
В 5-ом часу пополудни, на Оренбургской дороге, из-за рощи показались кучи бунтовщиков; поднявшаяся пыль доказывала, что они скоро бегут. Каждая толпа, прибыв к городку, въезжала теми воротами, кои ближе к их домам; из-за рощи следовали одна толпа за другою с поспешностию и в беспорядке беспрерывно скакали опрометью кто как успел, без значков и копий. Городок, встревожась, наполнился бегающими взад и вперед, подобно как на пожаре. Наступила ночь, а тревоге сей и конца не было; все показывало, что их толпы, незадолго из городка выехавшие, обращены были в бегство; не менее того и мы считали себя в опасности, ожидая, что они в отчаянии непременно всею силою на нас ударят, и потому принята в тот вечер возможная осторожность. Едва смерклось, как за валами произошел шум; мы вступили тотчас в ружье и начали стрелять из пушек. Тогда они нам закричали, чтобы прекратить пальбу, объявляя, что приходят в повиновение к ее величеству и готовы все учинить, что прикажут. Перестав стрелять, велели человекам трем подойти ближе, коим объявили комендантской приказ, чтоб атамана Каргина, придворного их шталмейстера Толкачева и всех старшин тотчас представили в ретраншемент, а также и жену Пугачева с ближним штатом ее стерегли. Чрез полчаса атаман с другими семью чиновниками самозванца был представлен, а к отысканию женщин, во время смятения скрывшихся, сделаны ими распоряжения. За Перфильевым и другими ему подобными велено сделать погоню, а к дому Пугачева поставлен караул. Чрез час принято было от них несколько ковриг хлеба на команду. Все сие кончено не позже, как в 9 часов пополудни, а при том чрез нарочного и достоверное известие получено, что следущее к нам вспоможение находится на рубежном форпосте, в расстоянии от Яицкого городка 40 верст, что все выехавшие против сего отряда отсюда мятежники в двух сражениях вчерашнего и настоящего дней разбиты; только немногие из них спаслись бегством, в том числе и главный атаман Овчинников, и что вспоможение прибудет к нам непременно после завтра.
Кто может описать радость гарнизона? Нет слов, нет выражения изобразить ее; и что может сравниться с чувствами человека, по долгу обрекшегося на смерть, и благим промыслом, в воздаяние сей жертвы, возвращенного к жизни? До светлого воскресения оставалось еще четыре дни, но для нас уже настоящий день был торжественнейшим праздником. Самые те из нас, которые от голоду и болезни не поднимались с постели, мгновенно были исцелены. Все было в движении; разговаривали, бегали, благодарили бога и поздравляли друг друга во всю ночь, не думая предаться сну; некоторые были столь поражены сим радостным оборотом, что сомневались в истине и думали видеть все во сне.
На другой день ввечеру прибыло ожидаемое вспоможение, предускоря поход целыми сутками. Радость наша еще умножилась, когда растворились ворота ретраншемента, с 30 декабря бывшие запертыми и заваленными песком и землею. Наконец мы вышли из крепости, в которой были заключены с ноября месяца; ибо недель за восемь до начатия осады выход из оной запрещен был под строгим наказанием. Вновь прибывшие команды расположились на квартирах, офицеры в самой той избе, где были больные.
Вот история обороны Яицкой крепости, достойная внимания позднего потомства, как достохвальный пример мужества, верности и терпения русских воинов. Бедствия, обольщения и самый ужас голодной смерти не могли поколебать их твердости. Здесь не выставлены имена отличнейших воинов; в сем случае надобно наименовать каждого из всех; ибо не было таких, кто бы не оказал чего-либо особенного, превосходного.
V. ПРИБАВЛЕНИЕ О РАЗБОЙНИКЕ И САМОЗВАНЦЕ ПУГАЧЕВЕ ИЗ ДНЕВНЫХ ЗАПИСОК 1773 ГОДА, ГОРОДА ОРЕНБУРГА БЛАГОВЕЩЕНСКОЙ ЦЕРКВИ, ЧТО НА ГОСТИНОМ ДВОРЕ, СВЯЩЕННИКА ИВАНА ОСИПОВА
С первых чисел сентября появился разбойник ниже Яицкого городка в малом числе себе подобных на хуторах отставного казака Шелудекова, у которого несколько времени быв, собрал себе подобных воров из бродяг и беглых яицких казаков немало, взяв на себя великое имя покойного императора Петра третьего, сообщась с вышепоказанными ворами, к Яицкому городку по форпостам и хуторам тянулся, в которых делал великое грабительство и разорение, скот и имение и казаков, вооружа, забирал с собою, тем умножа свою злодейскую одну, шел к Яицкому городку, из которого усмотря его злодея того ж часа комендант Симанов выслал партию человек до 200 конницы регулярных и нерегулярных для пресечения пути чрез Чаган реку; но злодей показанную реку переправиться упредил. А как партия к показанному месту подбежала, то злодей делав на нашу партию жестокой удар, который был неменее как в 400-х человеках, отхватил из нашей партии человек до 30-ти яицких казаков, тот же день повесил что наилучших 12 человек, а последних взял в шайку к себе. Потом делал к городу приступ, от которого из пушек с большим уроном отбит прочь. Не удовольствуясь тем разбойник, что он потерял много народу, покушался на оный и на другой день еще делать приступ к городу жестоким и сильным ударом со всею своею толпою злодейскою, чтоб устраша народ, ворваться в город; а как уже в городе стояли с год две полевые команды, несколько гарнизонных и оренбургских казаков, то оные против толпы чинили сильный отпор, тем отбили его разбойника с большим уроном. Злодеи и мятежники из города самовольно к разбойнику бежали, который умножа толпу, тянулся от городка прочь к Илецкому казачьему городку, а Илецкий городок, за помощию божиею, остался без всякого вреда и ущерба.
2.До Илецкого городка по форпостам и хуторам разбойник делал грабительство и разорение, так же, как и до Яицкого, всех казаков забирал в злодейскую свою толпу и тем больше умножал ее. В Илецкой городок въехал без всякого оных жителей бою и сопротивления; того ж дни и атамана повесил по жалобам и ложным доносам того городка жителей; прочих всех привел к злодейской своей присяге, и было тут у злодея пьянственное веселие. Между тем собрав всю артиллерию, припася и порох, притом забрав казаков с собою, кои с ним могут держать разбой, уже стал против сил крепостных в превосходном числе и шел к крепости Рассыпной, вперед себя послал указ к коменданту Веловскому, чтоб он его встретил с честию без всякого противления, яко своего государя и царя.
