Николай Гумилев - Шестое чувство

Весь двор усыпан был песком,
Цветами редкостными вышит,
За ним сиял высокий дом
Своей эмалевою крышей.

А за стеной из тростника
Работы тщательной и тонкой
Шумела желтая река,
И пели лодочники звонко.

Лайце ступила на песок,
Обвороженная сияньем,
В лицо ей веял ветерок
Неведомым благоуханьем.

Как будто первый раз на свет
Она взглянула, веял ветер, —
Хотя уж целых десять лет
Она жила на этом свете.

И благонравное дитя
Ступало тихо, как во храме,
Совсем неслышно шелестя
Своими красными шелками.

Когда, как будто донесен
Из-под земли, раздался рокот,
Старинный бронзовый дракон
Ворчал на каменных воротах:

«Я пять столетий здесь стою,
А простою еще и десять.
Судьбу тревожную мою
Как следует мне надо взвесить.

Одни и те же на крыльце
Китаечки и китайчонки,
Я помню бабушку Лайце,
Когда она была девчонкой.

Одной приснится страшный сон,
Другая влюбится в поэта,
А я, семейный их дракон,
Я должен отвечать за это».

Его огромные усы
Торчали, тучу разрезая,
Две голубые стрекозы
На них сидели, отдыхая.

Он смолк, заслыша тихий зов,
Послушной девочки моленья:
«Из персиковых лепестков
Пусть нынче мне дадут варенья.

Пусть в куче брошенных камней
Я камень с дырочкой открою.
И пусть придет ко мне Тенвей
Играть до ужина со мною».

При посторонних не любил
Произносить дракон ни слова,
А в это время подходил
К ним мальчуган большеголовый.

С Лайце играл он, их дворцы
Стояли средь одной долины,
И были дружны их отцы,
Ученейшие мандарины.

«Бежим скорей, – кричал Тенвей, —
За садом, в подземелье хмуром
Вчера посажен был злодей,
За злобу прозванный манджуром.

Китай хотел он разорить,
Но оказался между пленных,
Я с ним хочу поговорить
О приключениях военных».

Дракон немедленно забыт,
Лайце помчалась за Тенвеем
Туда, где жук в траве блестит,
Павлины бродят по аллеям.

И в павильонах из стекла,
Кругом обсаженных кустами,
Собачек жирных для стола
Откармливают пирожками.

Пред ними старый водоем,
А из него, как два алмаза,
Сияют сумрачным огнем
Два кровью налитые глаза.

В огромной рыжей бороде
Шнурками пряди перевиты.
По пояс погружен в воде,
Сидел разбойник знаменитый.

Он крикнул: «Горе, горе всем!
Не посадить меня им на кол,
А эту девочку я съем,
Чтобы отец ее поплакал».

Тенвей, стоявший впереди,
Высоко поднял меч картонный:
«А если так, то выходи
Ко мне, грабитель потаенный.

Берись со мною грудь на грудь,
Увидишь, как тебя я кину…»
И дверь он хочет отомкнуть,
Задвижку хочет отодвинуть.

На отвратительном лице
Манджура радость засияла,
Оцепенелая Лайце
Молчит, лишь миг, и все пропало.

Как вдруг испуганный Тенвей
Схватился за уши руками.
Кто дернул их. Его ушей
Не драть так больно даже маме.

А две большие полосы
Дрожали на песке газона,
То тень отбросили усы
Летящего назад дракона.

А в этот самый миг за стол
Садятся оба мандарина.
И между них сидит посол
Из отдаленного Тонкина.

Из ста семидесяти блюд
Обед окончен, и беседу
Изящную друзья ведут,
Как добавление к обеду.

Слуга приводит к ним детей,
Лайце с поклоном исчезает,
А успокоенный Тенвей
Стихи старинные читает.

И гости посреди стола
Их такт отстукивают сами
Блестящими, как зеркала,
Полуаршинными ногтями.

Тенвей окончил, и посол
Уж рот раскрыл, готов к вопросу,
Как вдруг ударился о стол
Цветок, в его вплетенный косу.

С недоуменьем на лице
Он обернулся, и, краснея,
Смеется перед ним Лайце,
В руках вторая орхидея.

Отец молчит, смущен и зол,
На шалость дочки чернокудрой,
Но улыбается посол
Улыбкой кроткою и мудрой.

«Здесь, в мире горестей и бед,
В наш век и войн и революций,
Забавы детства – весь наш свет,
Все благо, – так сказал Конфуций».

После стольких лет
Я пришел назад,
Но изгнанник я,
И за мной следят.

– Я ждала тебя
Столько долгих дней!
Для любви моей
Расстоянья нет.

– В стороне чужой
Жизнь прошла моя,
Как умчалась жизнь,
Не заметил я.

– Жизнь моя была
Сладостною мне,
Я ждала тебя,
Видела во сне.

Смерть в дому моем
И в дому твоем, —
Ничего, что смерть,
Если мы вдвоем.