Семен Бытовой - Обратные адреса
Бросив на зеленое сукно кий, вытирая платком испачканные мелом руки, сказал:
- Из вас, Корнилов, когда-нибудь выйдет толк. - И, посмотрев на него с высоты своего огромного роста, прибавил: - Зря отказались от форы. На равных играю только с Уткиным. А в общем-то, спасибо за партию!
После мы подтрунивали над Корниловым, и, чтобы как-нибудь оправдать себя перед нами, он говорил:
- Так ведь сражался на равных не с кем-нибудь, а с самим!
День закрытия выставки ознаменовался литературным вечером поэта. Зал Дома печати был битком набит, многие сидели на подоконниках, стояли в проходах.
На этот раз мы, начинающие, твердо обосновались в ближнем ряду, и, как ни старался директор Дома печати Шалыт пересадить нас куда-нибудь подальше, мы не тронулись с места.
И вот на сцену вышел Маяковский. Он был в том же просторном пиджаке и в клетчатом джемпере, только галстук, повязанный тонким узлом, был другой.
Не обращая, казалось, внимания на аплодисменты, он шагнул к ломберному столику, на котором стоял графин с водой, достал из заднего кармана брюк блокнот, полистал его, словно решая, с чего начинать, и стал говорить о своей выставке, которую за эти дни посетили несколько тысяч человек, и среди них много рабочих с фабрик и заводов, что особенно радует его, поэта, работающего на революцию.
Пока он говорил, из зала начали поступать записки, и Маяковский складывал их стопочкой на столе.
- А теперь почитаем стихи, - сказал он, снимая пиджак и вешая его на спинку стула.
Читал он немного, зато среди прочитанных стихотворений были "Юбилейное", "Сергею Есенину", глава из поэмы "Хорошо!" и в заключение "Товарищу Нетте - пароходу и человеку":
Мне бы жить и жить,
сквозь годы мчась.
Но в конце хочу
других желаний нету
Встретить я хочу
мой смертный час
Так, как встретил смерть
товарищ Нетте.
Разве сидящие в зале могли думать, что через каких-нибудь полтора месяца Маяковский встретит свой смертный час не так, как этого себе желал...
В тот скорбный весенний день 14 апреля я пришел в редакцию "Звезды" раньше обычного: надо было срочно послать в типографию чью-то рукопись. Поднявшись на пятый этаж, я обратил внимание, что кабинет начальника отдела Гайка Адонца не заперт: ключ торчал в замочной скважине с наружной стороны.
Обычно Адонц, работавший по совместительству ответственным секретарем "Ленинградской правды", приходил в Дом книги во второй половине дня. При всей своей загруженности на двух службах, неутомимый Гайк много занимался историей армянской литературы и печатал свои большие, обстоятельные статьи в "Звезде". Это и сблизило нас, и мы были с ним в дружеских отношениях.
Я и решил заглянуть к нему в кабинет и сообщить, что его статья, намеченная к печати на конец года, заверстана в очередной номер.
Открыл дверь - и не узнал Гайка Адонца. Всегда веселый, приветливый, сыпавший шуточками, он сидел за столом грустный, замкнутый, опустив голову.
- Ужасно, дорогой, ужасно, - произнес он голосом, в котором стояли слезы. - Маяковский застрелился. Звони, пожалуйста, Петру Ивановичу.
Петр Иванович Чагин был близко знаком с Маяковским и по Баку, где много лет редактировал газету "Бакинский рабочий", и по Ленинграду, когда стал редактором "Красной газеты".
В тот же день была сформирована делегация ленинградских писателей для поездки в Москву на похороны поэта. Мне Чагин поручил купить венок и забронировать билеты на скорый поезд и распорядился о выдаче денег на расходы.
Вечером, перед отъездом в Москву, поэты собрались на квартире у Саянова на Фонтанке. Пришли Борис Корнилов, Николай Браун, Борис Лихарев, Александр Гитович, Михаил Иринин, Александр Решетов, Дмитрий Остров, Дмитрий Левоневский.
Много было в этот вечер сказано добрых слов о Владимире Владимировиче, не меньше было и выпито на помин его души. Потом читали стихи Маяковского.
Корнилов, помню, читал "Юбилейное" - и как читал!
До поезда оставалось каких-нибудь полчаса, и только добежали до вокзала и вскочили в вагон, как состав тронулся. Илья Иванович Садофьев, глава нашей делегации, накинулся на меня:
- Да вы что, эт самое, шутки шутить, эт самое!
Не буду рассказывать, что было в Москве, о похоронах Маяковского написано много. Скажу лишь, что от вокзала до Арбата добрались довольно быстро на такси, и шофер, когда узнал, что мы прибыли из Ленинграда хоронить поэта, отказался получить плату за проезд. А через улицу Воровского к клубу писателей пробиться не было никакой возможности тысячи людей запрудили ее.
- Уважаемые граждане, мы, эт самое, ленинградская делегация, - своим зычным голосом объявил Илья Иванович, - пожалуйста, пропустите!
Толпа медленно расступилась.
Возложили к гробу поэта венок из живых цветов и стали в почетный караул.
Потом вышли во двор, до отказа набитый людьми, там с балкона поэты читали стихи.
Запомнилось, как Семен Кирсанов читал "Во весь голос", словно бил каждой строкой в самое сердце, и у многих в глазах стояли слезы.
Он и сам, видно было, едва сдерживал себя, чтобы не разрыдаться, а когда прочел последние строки: "Я подыму, как большевистский партбилет, все сто томов моих партийных книжек", навалился грудью на перила балкона и закрыл руками лицо...
К утру погода испортилась. Сопки затянуло туманом. Стало моросить, и казалось, "на местность" нам сегодня не выбраться. Но в полдень подул северняк, и туман стал понемногу рассеиваться. Показалось чистое небо.
- Севернячок к погоде, - сказал дежурный по заставе. - Кони оседланы!
Мне достался низкорослый поджарый конек с густой гривой и лохматыми ногами.
- Смирный, - заверил дежурный.
Старшему лейтенанту подвели стройного серого жеребчика по кличке Шалый, и, не успел Черных перекинуть ногу через седло, Шалый, точно его обожгли, взметнулся на дыбки и, покрутившись на месте, вынес на горную тропу.
Миновав густой ельник, спустились в тесное ущелье, сплошь заросшее шиповником, усыпанным красными, величиной с орех, ягодами. Тут же росли каменные березы, лист у них уже облетел и лежал бурым ковром, мокро поблескивая.
Из ущелья тропа повела в глубь тайги. Черных немного осадил жеребчика и, оглядываясь по сторонам, поехал тихим шагом. Навстречу нам из зарослей вышли дозорные и, точно не замечая ни начальника, ни нас, следовавших за ним, пересекли тропу и скрылись в кустах. Мы были, оказывается, в ста шагах от линии границы.
Вдруг старший лейтенант повернулся в седле, показал рукой вправо на широкий распадок:
- Вот здесь был бой! Здесь под Скачко убили коня. Когда он скатился с седла, к нему устремились два нарушителя. Но Скачко не растерялся, схватил винтовку за ствол и стал отбиваться прикладом. На помощь товарищу кинулся Котельников со своим отделением. "Держись, хлопцы, к нам спешит подмога!" - крикнул Валентин, и в эту же минуту, приминая кусты, во весь опор к месту боя примчались всадники с обнаженными клинками. И нарушители смешались, кинулись назад. Котельников пришпорил коня, настиг одного убегавшего и занес над ним клинок, но опустить не успел - пуля пробила ему грудь навылет... - И, помолчав, лейтенант сказал с грустью: - Прекрасный был товарищ, любимец заставы...
Мы пробыли на Хволынке трое суток.
Никто на заставе не знал, что вскоре на смену Котельникову придет его брат Петр, донбасский слесарь, и что комбриг перед торжественным строем пограничников передаст ему боевого коня Валентина, по кличке Изумруд, клинок и винтовку.
Погода за эти дни так часто менялась, что утром нельзя было предсказать, что будет в полдень. Накануне нашего отъезда выпал небольшой снег, но подула с юга маньчжурка и растопила его. Горные тропы сделались скользкими, и пускаться в обратный путь было рискованно, однако Тимохин заверил, что проедем.
И вот когда мы уже садились в тачанку, старшего лейтенанта срочно вызвали к проводу. Вскоре он вернулся и сообщил:
- Лично комбриг передал по телефону Постановление ЦИК СССР: "Заставе Н-ского погранотряда присвоить имя командира отделения Валентина Котельникова".
Пришлось отложить отъезд.
Я сел писать очерк.
Как и обещал комбриг Ковальков, наш "Тихоокеанский комсомолец" получил очерк из первых рук.
Когда мы с Митраковым вернулись в Орехово, корреспонденты краевых и центральных газет только собирались на заставу Котельникова.
Они, оказывается, ждали тачанку...
3
Таволгин заявил, что не отпустит меня, пока не съездим в Спасск к Ивану Афанасьевичу Скибе.
- А как же с машиной? - спросил я. - Ведь шофер меня ждать не будет.
- А пусть себе едет! А мы побудем денек у Скибы, неудобно обижать человека. Я ему слова дал, что приеду с тобой. Разве ты забыл, завтра 3 сентября - День Победы над милитаристской Японией? Мы, дальневосточные воины, отмечаем эту славную для нас дату. Заодно побываем на могиле Василия Баранова, положим цветы, поклонимся праху героя. Помнишь, как мы провожали его из Орехова?
