Борис Можаев - День без конца и без края
- Но Иван Николаевич?
- Что Иван Николаевич? Ивану Николаевичу за пятьдесят перевалило... Он человек выносливый, прекрасно приспосабливается к среде... И если хочешь знать - мы для него обуза. По крайней мере, на первый период.
- Тетя Феня, я еду с тобой, - говорит Муся.
- Ну и пожалуйста! - вспыхнула мать. - И ты тоже собирайся. Ну, чего смотришь? - накинулась она на старшую дочь. - Уезжайте все! Все!
- Мама, не шуми, - холодно произносит Ирина. - Ты же знаешь - я поеду. Но только на практику. Подождем отца, а там рассудим.
Широкая сибирская равнина, по степной высокой траве на лошади скачет девушка. Она сидит без седла, по-мальчишечьи цепко обхватив голяшками бока лошади. Вот она подъезжает к небольшой, но глубокой, прозрачной речке и с ходу - в воду. Поначалу лошадь лениво цедит воду сквозь зубы, потом идет дальше и все дальше на быстрину. И вот уже плывет, вытянув голову и прядая ушами.
Муся стоит на ее спине, держась одной рукой за повод.
Когда лошадь, уже по колена в воде, выходила на другой берег, откуда-то из-за кустов рванулись к ней с лаем две рослые лохматые собаки. Лошадь шарахнулась в сторону, а Муся, все еще стоявшая на ее спине, упала в воду.
- Долой, долой, говорю! Фьють-тю! - кричал на собак, подбегая к девушке, парень лет восемнадцати.
Собаки, замахав хвостами, смущенно отошли, лошадь остановилась на берегу и стала щипать траву, а девушка, сердитая и мокрая, чуть не плача, кричала на парня:
- Распустили тут целую псарню!.. Бросаются как бешеные! Если не умеете воспитывать собак, так держите их на цепи.
- Это не мои собаки. Пастушьи.
- А вы кто такой?
- Здрасьте! Я же к отцу вашему приехал с группой практикантов из Курганской лесной школы.
- А почему же вы здесь, а не в питомнике? - строго спросила Муся.
- Ого! Да ты прямо как управляющий допрашиваешь.
- Во-первых, не ты, а вы...
- Ишь ты как строго! А вы сами почему не в питомнике, господин управляющий?
- А я пригнала лошадь попоить да выкупать... Мне дядя Федот доверяет.
- А нам Иван Николаевич доверил земли изучать в пойме... И грунтовые воды.
- Тогда другое дело...
- И вы разрешаете? - усмехнулся парень.
- Не смейтесь, пожалуйста. Из-за ваших паршивых собак я все платье намочила. Как я теперь домой покажусь?
- А мы его высушим. Я для вас вот здесь костер разложу. И пока вы будете обсыхать, мы уху сварим. Так что пообедаете с нами.
- Вы рыбы наловили?
- Нет, я только еще собираюсь.
- А откуда вы знаете, что она сразу так и полезет к вам в сеть?
- Нет у меня сети.
- И вы хотите удочкой так вот с ходу поймать на уху?
- И удочки нет у меня.
- Чем же вы будете ловить, рубашкой?
- Острогой... - Он подошел к тальниковому кусту и достал оттуда трезубец, насаженный на длинный тонкий шест.
- Этой штукой ночью бьют, с подсветом, - сказала Муся.
- А я и днем умею.
- Как это?
- А вот так, смотри...
Он скрылся за кустом. Через минуту, стоя в маленькой долбленой лодке, отталкиваясь прямо острогой, он вышел на стремнину и замер в напряженном внимании. Лодка тихо скользит по воде, парень стоит, замерев, глаза устремлены в воду, в согнутой руке острога, как гарпун. Вдруг бросок, промелькнувшая в воздухе острога - и вот уже бьется на поверхности реки, поблескивая белым брюхом, пронзенная острогой нельма. Парень берет со дна лодки весло, подгребает и снимает нельму.
- Видала? - показывает он Мусе.
- Здорово! - восхищенно произносит она. - Как вас зовут?
- Меня? Василий, Силантьев...
- А меня Муся.
- Слыхал.
Костер на берегу реки. Двое молодых парней и Муся едят уху. Муся уже успела обсушиться.
- Кто же вас выучил так бросать острогу? - спрашивает Муся.
- Дядя Аржакон, - отвечает Василий.
- Кто, кто? В жизни не слыхала такого имени.
- А между прочим, про него сам Пушкин написал, - сказал Василий.
- Где это? Не помню.
- Ну как же! "И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий тунгус..." Так вот тот самый дикий тунгус и есть мой дядя. Правда, он теперь уже не дикий, а совсем прирученный. Домашним стал.
- А почему вы не похожи на тунгуса?
- Почему нет? Немножко есть такое дело. - Он приставил пальцы к вискам и растянул глаза.
- Ой, и в самом деле! - засмеялась Муся. - Как интересно!
- Чего? Тунгусом быть?
- Нет, иметь такого дядю. А вы учитесь или уже окончили?
- Оканчиваю лесную школу... Потом поступлю в Петровскую академию...
- А я поступлю на высшие Голицынские курсы при этой академии. Там сейчас моя сестра учится.
- Слыхал. Серьезная барышня...
- Ей официально засчитывают практику у папы. А мне нет.
- Где же ты учишься?
- В коммерческом, в Тюмени. Мне уже немного осталось.
- Сколько?
- Пять лет.
- Пустяки... - говорит Василий.
Верхом на лошади подъезжает Муся к селекционной станции. Вдали виден двухэтажный, обшитый тесом лабораторный корпус, жилые дома, конюшни... А здесь, на переднем плане, огромные, на много десятин, питомники; и пшеницы, и ржи, и овса, и кукурузы, и картофеля, и чего только нет здесь; все забито аккуратными рядками, всюду таблички с надписями, и все по делянкам. И люди, кропотливо обрабатывающие эти делянки, - все больше молодежь.
Ирина обрабатывает колосья, увидев подъезжающую Мусю, распрямляется.
- Ты где это носишься?
- Меня дядя Федот посылал лошадь искупать.
- За это время и слона можно было вымыть. А кто деляну за тебя станет обрабатывать? Дядя Федот? Или колоски ждать тебя станут?
- Не беспокойся, от тебя не отстану...
Муся шевельнула коня, и он перешел на рысь.
Возле конюшни неподалеку стоял и ждал ее конюх Федот, чернобородый, в длинной синей рубахе, перехваченной тоненьким ремешком.
- Иль случилось что? - с тревогой спросил он подъезжавшую Мусю.
- Да ничего особенного, - отвечала Муся. - Просто я упала в воду, ну и обсыхала.
- Не ушиблась? - суетился Федот, привязывая коня.
- Пустяки...
- Сестрица на вас гневается. Самая, говорит, кастрация колосков подошла, а она прохлаждается.
- Ее просто завидки берут, что я быстрее работаю.
- А что же это за кастрация такая? Ну, к примеру, жеребца облегчить или там боровка - это я понимаю... Промежности, значит, вычистить. Лишние штуки, извиняюсь, удалить. А здесь колоски. И что у них могут быть за штуки? Я, конечно, извиняюсь... Мудрено...
- Все очень просто - надо пыльники удалить, ну, тычинки, а пестики оставить...
- Гм... значит, и у пашеницы есть тычинки, да ишо и пестик? Скажи на милость, всю жизнь прожил, а вот ни тычинок, ни этого самого... у пашеницы не видал.
- Да поглядите, я вам покажу. И научу, как делать кастрацию.
Муся и Федот подходят к пшеничной делянке. Муся берет колосок и пинцетом начинает отводить ость.
- Вот видите?.. С еле заметной пыльцой - это тычинки. Их удалять надо... Вот так. А этот стволик с рыльцем - пестик. Его оставляют. Понятно?
- Ну-к, дайте я попробую.
Федот робко взял пинцет и неуклюже зажал его толстенными пальцами.
- Да вы не так... Надо чтобы он ходил... Вот так...
Федот опять сжал пинцет, на этот раз с каким-то остервенением стал пырять в колосок, аж вспотел...
- Да вы же не захватываете пыльники, - говорит Муся.
- Нет, милая, знать, мне не дано, - сказал Федот. - Вот жеребца я могу завалить или борова. А здесь не дано.
- Вот смотрите, как я...
- Нет, нет... Да мне и некогда. К Ивану Николаевичу надо. Лошадь просили запречь.
Федот уходит.
Он входит в лабораторный корпус, подходит к дверям кабинета Твердохлебова и казанком указательного пальца осторожно стучит.
- Войдите, - раздался голос Твердохлебова.
Иван Николаевич сидит за столом. Перед ним в пакетиках и вроссыпь образцы семян... На стенах засушенные снопы пшеницы, овса, кукурузы. Стоит микроскоп. Иван Николаевич что-то пишет.
- Я извиняюсь, конечно... Но вы просили лошадь заложить. Дак запрягать?
Федот хочет уйти.
- Федот Ермолаевич, - останавливает его Твердохлебов. - Присядьте на минуту, - указывает он на жесткое кресло.
Федот сел на самый краешек с такой осторожностью, словно это было не кресло, а горячая сковородка.
- Я все хотел спросить у вас, Федот Ермолаевич: случалось в вашей практике, что пшеница не успевала вызревать?
- Всякое было, Иван Николаевич... Мотаешь, мотаешь соплей на кулак, а она возьмет и захолонеет. Я более двадцати лет пашу и сею.
- А не обратили внимания, какие сорта не вызревали?
- Больше всего "полтавка"... и "саратовскую" осень прихватывала. Ломаешь-ломаешь, да так и остаешься с пустым кошелем.
- А ваша "курганская" как себя ведет?
- Красноколоска, что ли? Эта убористая.
- Как вы сказали?
- Приспосабливается то есть... Погоду чует.
- Прекрасно! Вот именно чует.
В дверь с грохотом влетел Смоляков. За ним незаметно проскальзывает Муся, прошла к дальнему шкафу, затаилась там.
- Извини за вторжение... Но собираюсь в Иркутск, завернул попутно. Авось нужен, - сказал Смоляков.
