Владимир Набоков - Под знаком незаконнорожденных
-- Ну-ка посмотрим, сумеешь ты залезть на этот валун? По-моему, не сумеешь.
Давид припустил по мертвому лугу к валуну, похожему на барашка (забытого каким-то беспечным глетчером). Коньяк оказался дрянной, но службу свою сослужил. Он вспомнил вдруг летний день, когда он гулял по этому самому лугу с высокой черноволосой девушкой с полными губами и пушистыми руками, за которой он ухаживал прежде, чем встретиться с Ольгой.
-- Да, вижу, вижу. Молодец. Теперь попробуй спуститься.
Спуститься Давид не сумел. Круг подошел к валуну и осторожно снял его. Это малое тело. Они посидели немного на гранитном барашке, глядя на бесконечный товарный состав, пыхтевший в полях на пути к приозерной станции. Тяжело прохлопала мимо ворона, шлепки ее крыльев делали это гниющее пастбище и гнетущее небо еще печальнее, чем они были на деле.
-- Так ты ее потеряешь. Дай лучше мне, я ее в карман положу.
Пошли дальше. Давид полюбопытствовал, далеко ли осталось идти. Тут уже рядом. Прошли опушкой леса и свернули на грязный проселок, который привел их к их недолгому дому.
Перед коттеджем стояла тележка. Старая белая лошадь оглянулась на них через плечо. На ступеньках крыльца сидели рядком двое: крестьянин, что жил на холме, и его жена, прислуга Максимовых.
-- А их нету, -- сказал крестьянин.
-- Надеюсь, они не отправились нас встречать, мы шли по другой дороге. Давид, зайди, вымой руки.
-- Да нет, -- сказал крестьянин. -- Их вовсе нету. Их увезли в полицейской машине.
Тут заголосила его жена. Она как раз спускалась с холма и увидала, как солдаты выводят пожилую чету. Она напугалась и ближе не подошла. А жалованье-то с октября не плачено. Она заберет все банки с вареньем, сказала она.
Круг вошел в дом. Стол, накрытый на четверых. Давид захотел получить игрушку, если, конечно, папа ее не потерял. На кухонном столе лежал кусок сырого мяса.
Круг сел. Крестьянин вошел следом, погладил щетинистый подбородок.
-- Можете отвезти нас на станцию? -- немного погодя спросил Круг.
-- Неприятности могут выйти, -- ответил крестьянин.
-- Ну, бросьте, я заплачу вам больше, чем платила за все ваши услуги полиция.
-- Вы же не полиция, стало, не имеете права меня подкупать, -- ответил честный и щепетильный крестьянин.
-- Значит, отказываетесь?
Крестьянин безмолвствовал.
-- Ладно, -- сказал Круг, вставая, -- боюсь, мне придется настоять на своем. Мальчик устал, а я не собираюсь тащить и его, и чемодан.
-- Ну, так сколько? -- спросил крестьянин.
Круг надел очки и открыл бумажник.
-- По пути остановитесь у участка, -- добавил он.
Зубные щетки и пижамы упаковались быстро. Давид принял внезапный отъезд с полной невозмутимостью, но предложил прежде поесть. Добрая женщина нашла для него немного печенья и яблоко. Пошел легкий дождик. Шляпа Давида не отыскалась, и Круг отдал ему свою, широкополую, черную, но Давид все время снимал ее, потому что она налезала на уши, а ему хотелось слышать шлепки копыт и скрип колес.
Когда они проезжали то место, где два часа назад сидел на неотесанном заборе мужчина в густых усах и с бегающими глазами, Круг увидал, что теперь на месте мужчины сидит лишь парочка rudobrustkov, или ruddockov [птички вроде малиновок], а к самому забору прибит квадратный картон. Корявая надпись чернилами (уже поплывшими от дождя) гласила:
Bon Voyage!
Круг обратил на нее внимание возчика, который, не повернув головы, заметил, что в наши дни (эвфемическое обозначение "нового порядка") случается много чего необъяснимого и что лучше не вглядываться слишком пристально в мимотекущие феномены. Давид потянул отца за рукав, желая узнать, о чем речь. Круг пояснил, что речь идет о странных причудах людей, затевающих пикники в унылом ноябре.
-- Отвез бы я вас, ребяты, прямо на станцию, а то ведь на час сорок-то не поспеете, -- сказал на пробу крестьянин, но Круг заставил его придержать у кирпичного дома -- местной штаб-квартиры полиции. Круг вылез из тележки и вошел в участок, где усатый старик в расстегнутом на горле мундире прихлебывал из синего блюдца чай и отдувался между глотками. Ничего он об этом деле не знает, сказал он. Арест, сказал он, произвела Стража Столицы, а не его участок. Он может только предполагать, что их увезли в какую-нибудь городскую тюрьму, -- как политических лиходеев. Кругу же он предложил перестать соваться в чужие дела и благодарить небеса за то, что во время ареста его не было в доме. Круг отвечал, что, напротив, он намерен сделать все посильное, чтобы выяснить, почему двух пожилых и почтенных людей, которые много лет мирно жили в деревне и ни с кем не были связаны... Начальник прервал его, указав, что лучшее, что может сделать профессор (если он взаправду профессор), -- это заткнуться и уматывать из деревни. Блюдце опять понеслось к бородатым губам. Двое молоденьких полицейских топтались тут же, глазея на Круга.
С минуту он постоял, глядя в стену, на плакат, призывающий войти в положение состарившихся полицейских, на календарь (в безобразном соитии с барометром); поразмыслил о взятке; решил, что они тут и впрямь ничего не знают; и пожав тяжелыми плечами, -- вышел.
Давида в тележке не было.
Крестьянин поворотился, поглядел на пустое сиденье и сообщил, что мальчонка, знать, пошел за Кругом в присутствие. Круг вернулся туда. Шеф с раздражением его обозрел и сказал, что он с самого начала видел тележку в окно и что в ней не было никакого мальчишки. Круг попытался открыть другую дверь в коридор, она была заперта.
-- Отставить, -- рявкнул начальник, теряя терпение, -- или мы вас арестуем за нарушение порядка.
-- Мне нужен мой малыш, -- сказал Круг (другой Круг, чудовищно искаженный спазмой в горле и уханьем в сердце).
-- Не гони лошадей, -- сказал один из молодых полицейских. Тут тебе не ясли, тут детей нету.
Круг (теперь это был человек в черном с лицом из слоновой кости) отпихнул его и снова вышел наружу. Он откашлялся и завопил, призывая Давида. Двое селян в средневековых kappen, стоявших рядом с тележкой, глянули на него, потом друг на дружку, потом один поворотился и стал глядеть куда-то вбок. "Вы не?.." -- спросил Круг. Но они не ответили, а только еще раз переглянулись.
Не терять головы, -- думал Адам Девятый, -- ибо было уже немало последовательных Кругов: один поворачивался туда-сюда, словно сбитый с толку игрок в "жмурки"; другой в клочья разносил воображаемыми кулаками картонный полицейский участок; третий бежал по кошмарным туннелям; четвертый выглядывал с Ольгой из-за ствола, чтобы увидеть, как Давид на цыпочках обходит другое дерево и все его тельце готово затрепетать от восторга; пятый обыскивал хитро запутанную подземную тюрьму, в которой опытные руки где-то пытали воющего ребенка; шестой обнимал сапоги обмундиренной твари; седьмой душил эту тварь среди хаоса перевернутой мебели; восьмой находил в темном подвале скелетик.
Здесь можно упомянуть, что на безымянном пальчике левой руки Давид носил детское эмалевое колечко.
Круг было уже кинулся обратно в участок, но тут заметил узкий проулок, окаймленный сохлой крапивой и идущий вдоль кирпичной стены участка (двое селян давно уж смотрели в том направлении), и своротил в него, больно запнувшись при этом о бревно.
-- Не поломай копыт, сгодятся, -- произнес с добродушным смешком крестьянин.
В проулке босой золотушный мальчонка в розовой с красными заплатами рубахе крутил кубаря, и Давид стоял, наблюдая, сложив за спиною руки.
-- Это невыносимо, -- крикнул Круг. -- Никогда, никогда не смей так исчезать. Ну, успокойся. Да, держу. Влезай. Влезай.
Один из селян с рассудительной миной слегка постучал по виску, а дружок его покивал. Молодой полицейский в открытом окне прицелился Кругу в спину огрызком яблока, но его удержал степенный товарищ.
Тележка отъехала. Круг порылся, ища платок, не нашел и вытер лицо ладонью еще дрожащей руки.
Злосчастное озеро показало простор лишенной примет посеревшей воды, и когда тележка выбралась на шоссе, что бежало берегом к станции, прохладный ветер приподнял незримыми пальцами (указательным и большим) серебристую редкую гриву старой кобылы.
-- А когда мы приедем, мама уже вернется? -- спросил Давид.
* * *
7
Волнистый стакан с фиалкой в голубых прожилках и кувшин горячего пунша стоят на столе у постели Эмбера. Три гравюры висят над постелью (он в сильной простуде) на светло-желтой стене.
Номер первый изображает джентльмена шестнадцатого столетия при передаче им книги простоватому малому, держащему в левой руке пику и украшенную лаврами шляпу. Заметьте эту левизну (Почему? Да-с, "вот в чем вопрос", как выразился однажды мосье Оме, цитируя le journal d'hier; вопрос, на который деревянным басом отвечает Портрет с титула Первого фолио). Заметьте также подпись: "Ink, a drug". Чей-то досужий карандаш (Эмбер весьма ценил эту ученую шутку) занумеровал буквы так, что получилось "Grudinka", -- это означает "бекон" в некоторых славянских языках.
