Марк Поповский - Русские мужики рассказывают
Причина расхождений между толстовцами-крестьянами таится, как мне кажется, в личности самого Льва Толстого. Хотя жители маленькой Шестаковки никогда не видели Учителя, каждый из них в соответствии с особенностями своего характера принял ту или иную сторону учения. Одним, как Мазурину, близок был толстовский рационализм, роевое, ульевое житьё простых трудовых людей. Другие, опять-таки по следам того же Толстого, наследовали его высокую духовность, стремление к подлинному очищению от скверны в государственной и личной жизни. То, что разрывало натуру самого Учителя, позднее разрывало и коммуны, организованные в его память. Впрочем, 20-е годы - пора еще довольно спокойная. Потолковав и поспоривши между собой вечерком за ужином, мужички спозаранок бодро и весело брались за работу в поле, на скотном дворе. В одном они все сходились: крестьянский труд делает человека независимым и равным членом общества. Откуда им было знать, что власть, которая позволила им объединиться в коммуну, вскоре именно крестьянина сделает самым бесправным и самым зависимым человеком во всем советском обществе?..
Но поначалу хозяйство крепло, коммунары работали много и охотно. Крепли и внутренние дружеские связи между ними. В первые три-четыре года после своего возникновения коммуна никакого внешнего давления не испытывала. Толстовцев не донимали ни налогами, ни приказами исполнять какой-либо устав или инструкцию вышестоящих инстанций. В ту пору сельскохозяйственная политика Кремля состояла в том, чтобы укреплять деревню, обогащать крестьянина как главного кормильца страны. Перед этой хозяйственной задачей идеологические цели меркли и отступали. Коммунистам на местах втолковывали, что надо "особенно внимательно относиться к таким сектантским группировкам... среди которых, особенно в настоящее время, замечается усиленное стремление создавать коллективные формы ведения общественного хозяйства. Там, где деятельность этих групп не носит враждебного советской власти характера, "надо всячески воздерживаться от какого бы то ни было стеснения их хозяйственной дея-тельности" (Справочник партийного работника. М., 1922, вып.2, стр.93-94.).
Тринадцатый съезд партии (май 1924 года) в резолюции "О работе в деревне" рекомендо-вал терпимость к тем "культурно-хозяйственным элементам из сектантских коммун, чья работа на земле приносит стране пользу" (КПСС в резолюциях и решениях. Изд. 7-е, часть 1. М., 1953, стр. 858.). Серьезную ставку делали власти по-прежнему на реэмигрантов из Канады, США и Аргентины - духоборов и молокан. Советский агент Д.Павлов доносил 17 ноября 1924 года из Канады: "Опыт русских крестьян-духоборов нам предстоит заимствовать... Духоборческий коллектив в пять семейств... собирает ежегодно 14-17 тысяч пудов зерна. Следовательно, на одного члена коллектива ежегодно вырабатывается около 550-650 пудов зерна. У нас же ежегодная выработка на одного сельского жителя не превышает 40-50 пудов. Таким образом, крестьяне-духоборы в Канаде при машинном (и при коллективном - М.П.) труде увеличили свою производительность в 10-12 раз" (Центральный архив Октябрьской революции СССР, фонд 2077, опись 8, дело 41, лист 6.).
Этот "экономический" (крайне недолгий) период советской власти вовсе не означал, что в ЦК согласились оставить землю мужику, как это прокламировалось во время революции. Коллективизация и социализация крестьянина всегда оставались конечными целями большеви-ков в селе. Только одна часть тогдашних вождей полагала, что сделать это надо поскорей, а вторая, более разумная и осторожная, опасалась, что массовая коллективизация оставит страну без хлеба. Что же касается коммун толстовцев и других сектантов (толстовцы с самого начала советской власти официально рассматривались как религиозная секта), то власти полагали, что как только возникнет нужда, им ничего не будет стоить превратить эти сообщества единомыш-ленников в хозяйственные организации - колхозы. Планы эти в тот момент, естественно, не выбалтывались, но борьба за власть, особенно усилившаяся ближе к 1927 году, вскоре втянула в свою орбиту и ничего не подозревающих мужиков.
Разгромив руками Зиновьева и Бухарина троцкистскую оппозицию и изгнав Троцкого из страны, Сталин тут же принялся подкапываться под Бухарина и Рыкова. Дальнейший путь русской деревни был той козырной картой, за которую хватались, которой пытались овладеть обе стороны. Бухарин играл на повышение: настаивал на дальнейшем поощрении мужика, на укреплении его хозяйственных возможностей. Сталин же, опять-таки ради политических расчетов (он боялся не только своих прямых противников в борьбе за власть, но и богатого, сильного и оттого независимого крестьянина), твердил о нарастании классовой борьбы в деревне. Его требование уничтожить кулака означало по сути стремление разорить деревню в целом, поставить мужика на колени перед большевиками. Сталинская победа над так называемой "правой оппозицией" приблизила конец недолгого процветания русского и вообще российского села. В конце 1927 года советские и партийные чиновники среднего и низшего звена уже хорошо знали свою новую задачу: разрушить все здоровое и крепкое в деревне, и в том числе разорить "сектантские" коммуны.
Атака на коммуну "Жизнь и Труд" началась с серии "обследований", "комиссий", с вороха Бог весть откуда взявшихся бумажных предписаний. Чиновники из районного центра стали приказывать природным крестьянам, как им сеять, как держать коров, как распоряжаться заработанными деньгами. Не сразу (далеко не сразу!) поняли коммунары, что настают новые, недобрые времена. Так же как в 1918-м один из смоленских крестьян-толстовцев был страшно удивлен тем, что в милиции его ударил вдруг в лицо человек, которого он никогда прежде не видел и которого не обижал, так десять лет спустя толстовцы дивились потоку обследователей и водопаду распоряжений сверху. Им при этом и в голову не приходило, что чиновники покуша-ются на самое существование уже достаточно крупного и вполне рентабельного хозяйства.
Однако всякий раз, как их пытались столкнуть с их пути, они проявляли твердость. Однажды Мазурина как председателя Совета коммуны вызвали для отчета в Кунцево, к председателю райисполкома. Там выслушали доклад об успехах толстовцев и предложили Борису оставить коммуну, чтобы заняться коллективизацией всего района. Мазурин отказался. "Почему же? - удивились районные аппаратчики. - Ведь ты же за коллективный труд!" - "Да, за коллективный, но за добровольно коллективный, по сознанию. А они (крестьяне окрестных деревень - М.П.) идут в колхозы против своего желания..."
Вскоре после этой встречи райисполком вынес решение о роспуске толстовской коммуны. Согласно этой бумаге, имущество толстовцев переходило в собственность группы крестьян-единоличников из соседнего села. Мазурин описывает этот роковой для коммунаров момент следующим образом:
"Раз я возвращался из Москвы в коммуну. Подошел к нашей конюшне. Ворота открыты, там ходила какая-то незнакомая баба. Напротив конюшни у нас стояло аккуратно сложенное между четырех высоких столбов сено с подъемной крышей. Сено было сброшено, и на нем стояла с ногами незнакомая лошаденка и ела его. "Чья лошадь?" - спросил я. - "Наша", - ответила женщина. - "А что вы тут делаете?" - "Мы теперь тут будем жить, нам отдали все".
Я подошел к дому. Едва открыл дверь в столовую, как в нос ударил запах махры, по комнате ходили едкие клубы сизого дыма. За столом сидело человек двенадцать мужиков, знакомых и незнакомых, они оживленно разговаривали, и когда я вошел, замолчали и огляну-лись на меня. Я тоже стоял молча среди комнаты. Внутри меня все было напряжено до предела. В голове бегали мысли: "Зачем здесь эти люди? Чего им надо? Они люди, но ведь и мы люди! Как же они могут так делать?.." Я обернулся к мужикам и сказал, не очень громко, только одно слово: "Вон!" Безмолвно поднялись они один за другим и цепочкой вышли на улицу. В открытую дверь потянулись за ними клубы табачного дыма".
Коммунары решили отстаивать свой дом, свои права. Мазурин пошел на прием в президиум ВЦИК, его принял заместитель М. И. Калинина П. Г. Смидович, ведавший в высшем исполни-тельном органе страны вопросами религии и церкви. До революции Смидовичу приходилось бывать вместе с толстовцами в эмиграции, он хорошо знал Черткова и других видных деятелей толстовского движения. Он дал соответствующее распоряжение, и приказ местных районных чиновников был отменен. Однако, когда Мазурин принес распоряжение высшей власти в райисполком, его арестовали. Против пяти наиболее активных коммунаров было организовано судебное дело. Обвинять было не за что, но местный суд приговорил их к двум годам условно по какой-то очень расплывчатой статье. Важен был в этой истории не суд и не приговор (в Советской России приговор - два года тюрьмы - относится к весьма мягким). Главное же, что коммунарам дали понять: "золотой век" для них кончился, спокойно жить им на старом месте не дадут.
