Максим Горький - Том 23. Статьи 1895-1906
Фактец сам по себе довольно оригинален и не малозначителен: он, как бы то там ни было, свидетельствует не о чём ином, как именно о зарождении у некоторой части рабочей среды самосознания и сознания своих человеческих прав.
И, право, тут есть чему порадоваться: нас не часто дарит судьба такими явленьицами…
Не народилось ли вокруг нас чего-либо нового за тот период времени, пока мы, отдыхая от жизни, пребывали в равнодушии к ней?
Образцовый «голова»
Это нечто поразительное по своей крайней нелепости и по отсутствию смысла.
Дело происходит недалеко от нас — в Камышине [13].
Вот уже второй год, по словам «Саратовского листка», как камышинцы упорно и настоятельно хлопочут о том, как бы сбросить с своих плеч голову, — собственного своего, ими же избранного городского голову. Выбрали его, почтили своим доверием и ныне во что бы то ни стало желают с ним развестись…
Но, увы! — все их старания успехом не увенчиваются…
За два года несколько камышинских граждан успело добиться развода с своими жёнами, добиться разрыва даже такого неразрывного союза, как брачный, а развода с господином Ефимовым вся городская дума никак не может добиться. И сколько дума эта ни заявляет о той ошибке, в которую она впала, избрав господина Ефимова в головы, сколько она ни доказывает, с одной стороны, эту свою ошибку, а с другой — своё раскаяние и искреннее желание во что бы то ни стало исправить её, — ей, этой думе, никто не внемлет.
Пробовала она покорнейше просить самого господина Ефимова избавить её от своего служения — с его стороны только нуль внимания. Обращалась к другим с просьбою помочь ей избавиться от своего избранника по ошибке — результат тот же.
И избранник их преважно и тяжело, но с полным сознанием законности своего положения сидит у них на шее, сидит и правит делами города так, как это ему угодно. Камышинцы брыкаются, сгибаясь под непосильной тяжестью своей ошибки, но «голова по ошибке» всё остаётся у них на плечах…
Наконец, совершенно выведенная из терпения поведением этого избранника по ошибке, камышинская городская дума 18 сентября 1895 года постановила: «Признать действия головы по сдаче городских земель неправильными и убыточными, предъявить к нему иск в 11 560 рублей, возбудить формальное следствие о подлоге, допущенном Ефимовым в делах управы, и ходатайствовать перед губернатором о немедленном удалении Ефимова от должности головы и о разрешении выбрать на его место другое лицо».
Но и это не помогло.
Кажется, чего бы ещё? Средство очень сильное; неудобство такой головы, как голова господина Ефимова, склонная, по словам думы, даже к подлогам, — ясно, и казалось бы, что препятствий желанию думы снять с себя эту взбалмошную голову не должно быть.
Но несчастную думу, как оказывается, и тут постигла неудача. Ровно через пять месяцев думе было объявлено, что постановление её губернским по земским делам присутствием отменено…
Словом, союз камышинских граждан с своим избранником по ошибке оказывается каким-то поистине неразрывным союзом.
Во имя чего?
Это трагикомическое происшествие есть не что иное, как солидный урок господам избирателям.
Избирай, но думай, смотри, взвешивай и делай всё это с разумом.
И избрание с бухты-барахты — вот оно, и вот его результаты.
И нужно сказать, что такой приём избрания мэров — приём не редкий, и по сей причине нужно смотреть на камышинскую «канитель» именно как на урок.
«Сама себя раба бьёт, коли нечисто жнёт».
Самара во всех отношениях
Говори с людьми откровенно, говори, — они не заслуживают лучшего…
Луиза Аккерман…Прежде всего в Самаре бросается в глаза общий характер её архитектуры. Тяжёлые, без каких-либо украшений, тупые и как бы чем-то приплюснутые дома заставляют предположить, что и люди, живущие в них, тоже тупы, тяжелы и приплюснуты жизнью.
Затем, всматриваясь в прохожих на улице, видишь, что большинство из них представляют собою субъектов, одетых в звериные шкуры, крытые тёмными сукнами, и что они обладают особого устройства носами, сразу останавливающими на себе взгляд внимательного наблюдателя.
Нервная и подвижная конструкция этих носов, преимущественно больших, острых и всегда что-то озабоченно вынюхивающих, заставляет вас предположить, что вы имеете дело с млекопитающими из породы хищников…
Особо алчный блеск глаз и острота взгляда поддерживает ваше предположение, и, присмотревшись к действиям и прислушавшись к разговорам сих субъектов, вы, к сожалению вашему, убеждаетесь в своей правоте. Затем вам предстоит выбрать одно из двух по вашему усмотрению: или возвратиться вспять туда, откуда вас швырнуло в этот до тошноты правильно распланированный город, или же остаться в нём и ожидать, когда его аборигены обратят на вас внимание и сделают вам честь, пожрут вас под пикантными соусами клеветы и сплетни.
Здесь — как и везде, впрочем, — очень любят эти соусы и кушают с ними человека как в том случае, если он не придётся по вкусу, так и в противном.
Пожив некоторое время в этом городе, вы узнаете о нём то же самое, что вы уже знаете о других русских городах: городской бюджет в очень плачевном состоянии, а в думе всем ворочает «его степенство», — ворочает очень сильно, когда дело идёт о его пользе, а если дело идёт о пользе города, то… и тогда не менее сильно ворочает, но тоже в свою пользу.
А иногда «его степенство» вдохновляется честолюбием и начинает ломить уже так, как это делал крыловскмй медведь, который, пожелав заняться кустарным промыслом, изломал целую десятину леса в попытке сделать одну оглоблю.
Затем вы, конечно, узнаете, что в городе не хватает учебных заведений, больниц и всего прочего, чего не хватало во всех тех городах, которые вы имели удовольствие или неприятность посетить ранее Самары. Разница только в том, что Самаре не хватает этого более других поволжских городов.
Она также более грязна, пыльна и пахуча, чем, например, Казань и Астрахань; у неё более скверные мостовые, чем в Нижнем и Ярославле; она более неподвижна и более преисполнена косностью к умственным интересам, чем Симбирск, город удивительно сонный и тихий, точно умирающий от старческого маразма.
Я наскоро перечислил то, чего она имеет более других городов, и весьма возможно, что просмотрел ещё несколько её преимуществ пред ними.
Но это ничего — мы ещё сосчитаемся! А теперь я укажу на то, в чём она равна с другими.
В ней в течение года, до введения винной монополии, выпивалось водки столько же, если не больше, сколько её выпивает за этот срок Нижний с Кунавиным и ярмаркой, и в ней такие же дикие нравы, как и в столице Башкирии — Уфе. А сколько она пьёт водки теперь, я ещё не подсчитал.
Засим — она не имеет ни одного порядочного книжного магазина; в тех же двух, что у неё есть, продавцы предлагают вам заменить требуемую вами книгу гуттаперчевым кольцом, которое покупают детям, когда у них режутся зубы, погремушкой или чем-нибудь другим в этом роде.
У ней есть прекрасная библиотека с каталогом книг, составленным с такой сверхчеловеческой ловкостью, что вы, отыскивая нужную вам книгу, подвергаетесь риску убить на это дело всю вашу молодость, если вы молоды, или проискать книгу до дня вашей смерти, если вам уже лет сорок.
Она не имеет садов, и летом в ней можно вполне свободно задохнуться от пыли и жары, если вы не догадаетесь отправиться за город или в Струковский сад, единственное место в городе, заросшее чем-то действительно весьма похожим на деревья, но что, по мнению одного из аборигенов Самары, высказанному им в заседании думы, от дыхания публики подвергается порче и гибели. Следует предположить, что, так как в летние вечера все 100 тысяч жителей города собираются в этот сад и дышат там, сад этот, — кстати сказать, кто-то с злобной иронией назвал его лучшим на Волге, — сад этот в скором времени от дыхания посещающей его публики погибнет.
У ней есть каменная набережная, построенная для защиты города от надвигающейся на него песчаной косы.
Эта здоровая стена из камня достаточно тверда, и я уверен, что она неподвижно будет стоять на своём месте и тогда, когда пароходные общества, убегая от налагаемой на них городом береговой контрибуции, переведут свои пристани в Рождествено… и тогда, когда сама Волга удерёт от Самары…
Ещё в городе есть театр, красное здание очень занимательного архитектурного стиля, напоминающего о тех игрушечных картонных домиках, которые делают бедные вдовы для продажи детям.
В этом театре в узаконенное время играет труппа людей, более или менее смело называющих себя артистами. В истекший сезон некоторые монстры, никому не известные как артисты, но вполне обладавшие смелостью, достаточной для того, чтобы изображать из себя артистов, переряжаясь в разнообразные костюмы и в них выступая перед публикой, произносили разные слова, из чего самарская публика несколько поспешно и с большим добродушием заключила, что это они «играют». Они благополучно играли с публикой и авторами пьес почти весь сезон, затем один из них поссорился с антрепренёршей, не уступившей его желанию дважды получить с неё одни и те же деньги, и потом они скрылись, не особенно надоевши городу, что вышло только потому, что сезон был очень краток. Когда они уезжали, никто не плакал о них, кроме нескольких психопаток и, быть может, ещё квартирохозяев этих господ, если эти господа не заплатили им денег…
