Николай Пирогов - Севастопольские письма и воспоминания
Как бы то ни было, Горчаков, из этого видно, человек, а Меншиков просто мумия. На этих днях я буду у него, встречу и старого знакомого Коцебу. Здесь новое только то, что стали драться сильнее; после того, как наши построили или почти построили новый редут впереди Малахова кургана, всякую-ночь - нападения. В одну ночь, назад тому с неделю, было тысяча двести раненых, и нам работы было на целых двое суток, когда я только что в первый раз выехал после болезни. Теперь почти все батареи молчат, исключая этого нового редута. Он неприятелю, как спица в глазу. Ожидают нового войска, которое ускоренными маршами подвигается к нам из Одессы и из Бессарабии. Пороху мало, но провиант есть на два месяца.
Я на случай и для себя заготовил сухарей на шесть недель, да пять или шесть окороков; кофе вдоволь. Можно жить,. хоть и осадят со всех сторон; но о новом десанте еще ничего не слышно; а о мире я помину у нас нет.
Какой мир, когда они принялись 10 марта нас в ночь бомбардировать, чтобы отвлечь от редута; пустили к нам в город тысячи три бомб, а мы стояли да посматривали, как они, светясь, летели прямо на нас, да только мимо, в бухту, или лопались на воздухе. Никитин, однакоже, уверяет, что ему песок в глаза попал от одного лопнувшего черепка бомбы. Вблизи нас загорелся дом, и на этот пожар они прямо начали пускать в нашу сторону; я собрался разом; у меня здесь только один мешок, да погребец и шинель; а в батарее (Николаевской) для нас стоит готовым отведенный каземат; там можно быть безопасными от бомбы; я не переезжаю, однакоже, потому что у нас славная и веселая квартира, с балконом на море.
Сигары и желтый чай, наконец, получил на этих днях, 12 или 13 числа, и получил еще от кого-то ящик с сигарами, кажется, от Зубкова. Про сестер милосердия должен писать еще великой княгине Елене Павловне. Не знаю, что мне с ними делать, когда поеду; они также об этом беспокоятся.
Приложенное огромное письмо, которое я сочинял целую неделю, во время болезни, да несколько дней после болезни, все отрывками да урывками, адресовано к Зейдлицу в ответ на его два письма, но назначено мною и для нашего маленького общества врачей; покажи Шульцу, который, коли хочет, может исправить грамматические ошибки, а потом отдай Здекауеру, пусть он его читает себе и другим приятелям, а после перешлет Зейдлицу. Два письма Зейдлица
(К. К. Зейдлиц (1798-1885)-талантливый, образованный терапевт; по окончании университета в Юрьеве был врачом морского госпиталя в Петербурге, затем участвовал в войне 1828-1829 гг.; с 1836 г.- профессор МХА. Живя в столице, поддерживал связи с Юрьевом, где сблизился с проф. И. Ф. Мойером (см. по Указателю), а через него- с поэтом В. А. Жуковским. У Мойера познакомился с П., когда Николай Иванович был профессором в Юрьеве, и в 1839 г. явился инициатором приглашения П. в МХА. Уйдя в 1846 г. в отставку, занимался общественными делами; десятки лет собирал материалы к биографии Жуковского, в 1870 г. выпустил в свет книгу о поэте. Продолжая расширять свою тему, издал в 1883 г. обширное исследование "Жизнь и поэзия В. А. Жуковского 1783-1883, по неизданным источникам и личным воспоминаниям автора". Ему адресовано письмо П. от 16-19 марта 1855 г. О Зейдлице у Н. Ф. Здекауера )
также дай им прочесть, чтобы лучше поняли мой ответ.
Счет пожертвованным деньгам твой, не знаю, правилен ли; мне кажется, Екатерина Михайловна (Екатерина Михайловна (1827-1894)-дочь вел. кн. Елены Павловны, участвовала в благотворительных учреждениях матери.) пожертвовала не четыреста, а пятьсот; справься лучше с письмами в столе. Квитанции Сартори я позабыл передать. Для департамента внутренних дел закажи Полю Пети шестнадцать экземпляров картин моих всех выпусков с первого до последнего. Департамент присылал сюда ко мне бумагу. Если нужно Пети деньги, пусть пришлет счет, я подпишу; но, вернее, пусть уже подождет.
Квартиру в Ораниенбауме найми заранее, я думаю, ту же. Сюда мне ничего теперь не присылай, а то, пожалуй, не успеет и придти, судя по чаю и сигарам. Себя поздравь с рождением; кажется, уже тебе за 26 перевалило - что еще юноша в сравнении с нашим братом стариком [...].
Писем теперь не ожидай скоро; каждые две недели - раз; решившись раз отправиться в мае и имея теперь дела по уши, писать не могу скоро, но в две недели раз буду; хоть редко да метко [...].
Кланяйся Глазен[апам], Пущину, Здекауеру и всем близким.
No 24.
25 марта [1855 г.]. Севастополь
(Подлинник письма No 24-в ВММ (No 15634), на четырех страницах; конверт с обычным адресом.)[LDN2]
Это письмо ты получишь, верно, прежде, чем написанное от. 21 марта точно так же, как и я получил твое от 13 прежде, чем от 8.
(Письма с датой 21 марта 1855 г. нет; конечно, имеется в виду письмо от 18-19 марта (No 23).),
Это письмо идет с курьером, а другое с одним генералом, который довольно уже докучал мне в С.-Петербурге и приехал и сюда надоедать ( Генерал-Геццевич ).
Я в том письме написал различные распоряжения, а в этом прибавлю только, чтобы ждала меня уже непременно на даче, в Ораниенбауме, куда, надеюсь, если будешь жива и здорова, то переедешь с детьми, как всегда, около 20 мая. В доме оставь кого-нибудь, чтобы принял вещи, а я, приехав в Петербург, тотчас же поеду на дачу; оставь расписание часов на квартире, когда пароход будет отходить в Ораниенбаум.
Из Севастополя я уеду около 15 мая, останусь в Симферополе, может быть, в Херсоне и проч., а потом уже, не останавливаясь, в С.-Петербург. В Москве я думаю остаться только несколько часов и хочу заехать к сестрам ( Сестры П.Анна и Пелагея ); пришли их адрес; не знаю, вместе или розно теперь они живут.
Детей поцелуй за их письма; скажи им, чтобы они теперь держали уши остро и слушались бы и вели бы себя хорошенько; я приеду, потребую отчета и буду ослушников судить уже военным судом; для этого с собой привезу и шинель с мундирным воротником.
На днях здесь узнали, что два первых условия мира приняты в Вене; остается теперь самый главный - третий: свобода плавания по Черному морю (Мирные переговоры в Вене велись зимою 1854/55 г. Слухи о них волновали все тогдашнее русское общество. Красноречиво выразила это в своем дневнике В. С. Аксакова: "Я просто обвиняю [Нессельроде К. В. 1780-1862, министр иностранных дел] в злоумышленности, каким бы то ни было способом, принудить нас хотя к постыдному миру" (14 ноября 1851 г., стр. 3). "Мы были поражены известием, что хотят заключить мир с Австрией и принять четыре постыдные условия. Мы все были поражены и взволнованы" (18 ноября 1854 г., стр. 7). "Наше правительство все живет немецкими началами, немецкой политикой; чувствует нераздельное сродство свое со всей системой Австрии, и Нессельроде действует очень сознательно" (27 ноября 1854 г., стр. 15). "Мы приняли четыре постыдные условия, и в то время, когда наши враги сами объявляют, что им приходится очень плохо под Севастополем; вероятно, мы и поспешили для того, чтобы вывести их из этого затруднительного положения; ну как же не сказать, что у нас в министерстве австрийский агент действует" (6 декабря 1854 г., стр. 18). "Покуда Нессельроде управляет делами, нельзя доверять, правительству" (21 декабря 1854 г., стр. 24). См. у академика Е. В. Тарле (т. II, гл. 10, стр. 298 и сл., 574 и сл.).).
Между тем здесь всякий день, или лучше всякий вечер и всякую ночь, на новом редуте валяют напропалую, и число раненых с каждым днем прибывает; но зато на всех других батареях почти совсем утих огонь; только и слышно и видно перестрелку у Малахова кургана.
Новые войска, две с половиной дивизии Южной армии, начнут вступать в Севастополь 27 апреля, как это мне вчера сказывал Анненков, который теперь сюда приехал на несколько дней; но ничего, кажется, не в состоянии сделать, чтобы усилить транспорт больных и опорожнить от них город, в котором теперь скопилось до 7000 больных, в Симферополе 6000; и, если не будут вывозить, а осада продолжится, то в летние жары и при существующих недостатках непременно разовьется какая-нибудь зараза. Я об этом толкую всем и каждому; писал докладную записку Горчакову; сам толковал с ним и с нач[альником] шт[аба] Коцебу, с Анненковым, с Нахимовым,-- короче, со всеми; прошу их и убеждаю, чтобы они вывозили больных из города на Северную сторону, раскинули бы там палатки, которые можно лучше проветривать, чем казармы и госпитали; чтобы отсюда возили беспрестанными и постоянными транспортами далее; чтобы запасали места для вновь прибывающих. Все это принимается, но ничего не делается; средств нет, палаток нет, лошадей и фур мало; куда везти больных, также еще хорошо не знают; все ближайшие госпитали уже переполнены, и везде воруют и везде беспорядок по-прежнему.
Генерал-штаб-доктор - пешка и только умеет поддакивать да хвалить то, что худо (Генерал-штаб-доктор-Шрейбер.). В госпиталях нет ни одного лишнего матраца, нет хорошего вина и хинной корки, ни кислот даже на случай, когда тиф разовьется. Врачей почти целая половина лежит - больны, и еще что из всего этого хаоса точно хорошо, так это сестры милос[ердия...]. Если бы не они, так больные лакали бы вместо сытного супа помои и лежали бы в грязи. Они и хозяйничают в госпиталях, и кушанье даже готовят, и лекарство раздают,- зато также и болеют; опять двое заболели и одна, Бакунина (Ек. Мих. Бакунина (1812-1894)-одна из лучших помощниц П. в Крыму; письма П. к ней - дальше; ее отец был сенатором, мать-племянница М. И. Кутузова.), тифом.
