Максим Горький - Том 21. Жизнь Клима Самгина. Часть 3
— Ах, вот что! — вскричала Варвара.
Самгин видел, как отскакивали куски льда, обнажая остов баррикады, как двое пожарных, отломив спинку дивана, начали вырывать из нее мочальную набивку, бросая комки ее третьему, а он, стоя на коленях, зажигал спички о рукав куртки; спички гасли, но вот одна из них расцвела, пожарный сунул ее в мочало, и быстро, кудряво побежали во все стороны хитренькие огоньки, исчезли и вдруг собрались в красный султан; тогда один пожарный поднял над огнем бочку, вытряхнул из нее солому, щепки; густо заклубился серый дым, — пожарный поставил в него бочку, дым стал более густ, и затем из бочки взметнулось густокрасное пламя. На улице стало весело и шумно, дом напротив разрумянился, помолодел, пожарные и солдаты тоже помолодели, сделались тоньше, стройней. Залоснились, точно маслом облитые, бронзовые кони с красными глазами. Удивительно легко выламывали из ледяного холма и бросали в огонь кресла, сундук, какую-то дверь, сани извозчика, большой отрезок телеграфного столба. Человек пять солдат, передав винтовки товарищам, тоже ломали и дробили отжившие вещи, — остальные солдаты подвигались всё ближе к огню; в воздухе, окрашенном в два цвета, дымно-синеватый и багряный, штыки блестели, точно удлиненные огни свеч, и так же струились вверх. Некоторые солдаты держали в руках по два ружья, — у одного красноватые штыки торчали как будто из головы, а другой, очень крупный, прыгал перед огнем, размахивая руками, и кричал.
Пожарные в касках и черных куртках стояли у ворот дома Винокурова, не принимая участия в работе; их медные головы точно плавились, и было что-то очень важное в черных неподвижных фигурах, с головами римских легионеров.
— Красиво, — тихо отметил Самгин. Варвара, толкнув его плечом, спросила:
— Да?
И, тотчас отшатнувшись, оскорбление сказала:
— С подоконника течет, — фу!
Самгин отошел прочь, усмехаясь, думая, что вот она часто упрекала его в равнодушии ко всему красивому, а сама не видит, как великолепна эта картина. Он чувствовал себя растроганным, он как будто жалел баррикаду и в то же время был благодарен кому-то, за что-то. Прошел в кабинет к себе, там тоже долго стоял у окна, бездумно глядя, как горит костер, а вокруг него и над ним сгущается вечерний сумрак, сливаясь с тяжелым, серым дымом, как из-под огня по мостовой плывут черные, точно деготь, ручьи. Костер стал гореть не очень ярко; тогда пожарные, входя во дворы, приносили оттуда тюленья дров, подкладывали их в огонь, — на минуту дым становился гуще, а затем огонь яростно взрывал его, и отблески пламени заставляли дома дрожать, ежиться. Петом дома потемнели, застыли раскаленные штыки и каски, высокий пожарный разбежался и перепрыгнул через груду углей в темноту.
С утра равномерно начали стрелять пушки. Удары казались еще более мощными, точно в мерзлую землю вгоняли чугунной бабой с копра огромную сваю…
«Сомнительный способ укрепления власти царя», — весьма спокойно подумал Самгин, одеваясь, и сам удивился тому, что думает спокойно. В столовой энергично стучала посудой Варвара.
— Невероятно! — воскликнула она навстречу ему. — Чорт знает что! Перебита масса посуды.
В белом платке на голове, в переднике, с измятым лицом, она стала похожа на горничную.
— Ах, Анфимьевна, — вздыхала она, убегая в кухню, возвращаясь.
Она точно не слышала испуганного нытья стекол в окнах, толчков воздуха в стены, приглушенных, тяжелых вздохов в трубе печи. С необыкновенной поспешностью, как бы ожидая знатных и придирчивых гостей, она стирала пыль, считала посуду, зачем-то щупала мебель. Самгин подумал, что, может быть, в этой шумной деятельности она прячет сознание своей вины перед ним. Но о ее вине и вообще о ней не хотелось думать, — он совершенно ясно представлял себе тысячи хозяек, которые, наверное, вот так же суетятся сегодня.
— Настасьи нет и нет! — возмущалась Варвара. — Рассчитаю. Почему ты отпустил этого болвана, дворника? У нас, Клим, неправильное отношение к прислуге, мы позволяем ей фамильярничать и распускаться. Я — не против демократизма, но все-таки необходимо, чтоб люди чувствовали над собой властную и крепкую руку…
«И это сегодня говорят тысячи», — отметил Самгин, поглаживая больное плечо.
К вечеру она ухитрилась найти какого-то старичка, который взялся устроить похороны Анфимьевны. Старичок был неестественно живенький, легкий, с розовой, остренькой мордочкой, в рамке седой, аккуратно подстриженной бородки, с мышиными глазками и птичьим носом. Руки его разлетались во все стороны, все трогали, щупали: двери, стены, сани, сбрую старой, унылой лошади. Старичок казался загримированным подростком, было в нем нечто отталкивающее, фальшивое.
— Из пушек уговаривают, — вопросительно сказал он Самгину фразу, как будто уже знакомую, — сказал и подмигнул в небо, как будто стреляли оттуда.
Пушки били особенно упрямо. Казалось, что бухающие удары распространяют в туманном воздухе гнилой запах, точно лопались огромнейшие, протухшие яйца.
— Ты проводи ее до церкви, — попросила Варвара, глядя на широкий гроб в санях, отирая щеки платком.
— Не думаю, чтоб она в этом нуждалась, — пробормотал он и пошел.
Варвара взяла его под руку; он видел слезы на ее глазах, видел, что она шевелит губами, покусывая их, и не верил ей. Старичок шел сбоку саней, поглаживал желтый больничный гроб синей ладонью и говорил извозчику:
— Все умрем, дядя… как птицы! Сзади Самгиных шагал фельдшер Винокуров, он раза два напомнил о себе вслух:
— Справедливая была старуха… Замечательная! Старичок остановился, подождал, когда фельдшер дошел до него, и заговорил торопливо, вполголоса, шагая мелкими шагами цыпленка:
— Что ты будешь делать? Не хочет народ ничего, не желает! Сам царь поклонился ему, дескать — прости, войну действительно проиграл я мелкой нации, — стыжусь! А народ не сочувствует…
— Вы кто такой? — строго спросил фельдшер.
— Я? — Церковный сторож. А что?
— Невежественно говоришь, вот что! — басом ответил фельдшер.
— Ну, все-таки я говорю — верно, — сказал старичок, размахивая руками, и повторил фразу, которая, видимо, нравилась ему:
— Вот — из пушек уговаривают народ, — живи смирно! Было это когда-нибудь в Москве? Чтобы из пушек в Москве, где цари венчаются, а? — изумленно воскликнул он, взмахнув рукою с шапкой в ней, и, помолчав, сказал: — Это надо понять!
Самгин обернулся, взглянул в розовое личико, — оно сияло восторгом.
— Извините, — сказал старичок, кивнув желтым черепом в клочьях волос, похожих на вату. — Болтаю, конечно, от испуга души.
— Дальше я не пойду, — шепнул Самгин, дойдя до угла, за которым его побили. Варвара пошла дальше, а он остановился, послушал, как скрипят полозья саней по обнаженным камням, подумал, что надо бы зайти в зеленый домик, справиться о Любаше, но пошел домой.
«Варвара спросит».
Пушки замолчали. Серенькое небо украсилось двумя заревами, одно — там, где спускалось солнце, другое — в стороне Пресни. Как всегда под вечер, кружилась стая галок и ворон. Из переулка вырвалась лошадь, — в санках сидел согнувшись Лютов.
— Стой! — взвизгнул он и раньше, чем кучер остановил коня, легко выпрыгнул на мостовую, подбежал к Самгину и окутал его ноги полою распахнувшейся шубы.
— Однако как тебя перевернуло! — воскликнул он, очень странно, как бы даже с уважением. — А рука — что?
Выслушав краткий рассказ Клима, он замолчал и только в прихожей, сбросив шубу, спросил:
— Ловко бьем домашних японцев?
Самгин тоже спросил:
— Это — ирония или торжество?
Ему приятно было видеть Лютова, но он не хотел, чтоб Лютов понял это, да и сам не понимал: почему приятно? А Лютов, потирая руки, говорил:
— Сваи бьем в российское болото, мостишко строим для нового пути…
Он казался необычно солидным, даже благообразным — в строгом сюртуке, с бриллиантом в черном галстуке, подстриженный, приглаженный. Даже суетливые глаза его стали спокойнее и как будто больше.
— Сегодня я слышал… хорошую фразу; «Из пушек уговаривают», — сказал Самгин.
— Неплохо! — согласился Лютов, пристально рассматривая его.
— Ты что так… смотришь?
— Не узнаю, — ответил Лютов и, шумно вздохнув, поправился, сел покрепче на стуле. — Я, брат, из градоначальства, вызывался по делу об устройстве в доме моем приемного покоя для убитых и раненых. Это, разумеется, Алина, она, брат…
Лютов надел на кулак бобровую шапку свою и стал вертеть ею.
— Там у меня действительно чорт знает что! Анархиста какого-то Алина приобрела… Монахов, Иноков» такой зверь, — не ходи мимо!
— Если — Иноков, я его знаю, — равнодушно сказал Самгин.
— Старый знакомый ее. Патом, этот еще, Судаков, — его тоже подстрелил».
Ой снова вздохнул, мотая годовой.
