Тихон Пантюшенко - Главный врач
Инна Кузьминична была немало удивлена, когда открыв на стук двери, увидела Корзуна.
- Иван! Каким ветром?
- Давай договоримся: ни о чем друг друга не спрашивать. Идет?
- Идет, идет. Только очень уж любопытно. С одного, значит, свидания на другое. Не приветили? Отказали от дома? Какие все-таки неблагодарные люди, иронизировала Инна Кузьминична.
- Хватит тебе. Ответь прямо: принимаешь или не принимаешь?
- Да разве ж я такая, как другие? Не злопамятна. Проходи, пожалуйста.
- У тебя кто-то есть? - заметив мелькнувшую в комнате тень, спросил пониженным голосом Корзун.
- Это моя соседка, медсестра. Помогает мне полы мыть.
- А если она увидит меня, это ничего?
- У нас без церемоний, все по-простому.
- Добрый вечер, - поздоровался Иван Валерьянович, проходя в комнату.
- Здрасте, - жеманно ответила Екатерина Мирославовна (это, конечно, была она) и, пряча улыбку в уголках рта, понимающе посмотрела на Корзуна. Потом, будто вспомнив вдруг о чем-то, всплеснула руками. - Ой, там у меня, наверное, все выкипело. Побежала я, Инна Кузьминична.
Корзун подошел к камышовому островку, пропустил между пальцами концы метелочек:
- Не выбросила этот хлам?
- Это вы, мужчины, смотрите на это, как на хлам. Потешились - и на свалку. У нас, женщин, все иначе. Разве не так?
- Знаю, что у вас все иначе.
Инна Кузьминична уловила в этих словах какое-то ожесточение. Оно, конечно же, связано с Натальей. Что-то у них произошло. Размолвка? Нет, после простых размолвок не уходят к другим женщинам. У Инны Кузьминичны зарождалось в душе ликующее чувство. Скорее всего, это у них серьезно. Может быть, Иван никогда больше не ступит на порог Титовых. Если это так, как же она отблагодарит его! Эта гордячка почувствует, узнает, что такое месть. Иван тоже не из тех, кто легко прощает обиды. А вместе они поставят эту особу на место. Только не сразу. Чтобы не бросилось в глаза. Иван скоро займет место Ребеко, и тогда у них появится не призрачная, а реальная сила.
- Ее надо как следует проучить, - пустила пробный шар Инна Кузьминична.
- Кого? - не понял Корзун.
- Ну, кого. А то не знаешь?
- Мы договорились: этой темы не касаться. Да и что ты понимаешь в этих делах?
Инна Кузьминична скорее почувствовала, чем поняла, что не стоит продолжать начатый разговор. Иван приехал к ней не затем, чтобы бередить свои раны. Он ищет, где бы хоть немного забыться, не думать о том, что его гложет.
- Ты небось еще и не ужинал? - с ходу вошла она в роль гостеприимной хозяйки.
- Честно сказать, нет.
- Я мигом. Напою тебя, накормлю и спать уложу. Ты же не собираешься домой на ночь глядя?
- Если не выгонишь, останусь.
- Вот и ладненько.
Инна Кузьминична принялась хлопотать на кухне. Достала банку маринованных помидоров, нарезала тонкими ломтиками ветчины, зажарила на сковородке яичницу. Все это она умело расставила на низеньком столике перед диваном, на котором сидел Корзун. Под конец разыскала графинчик вишневой наливки и водрузила его в центре столика.
- Не для того, чтобы напоить, а снять груз с души, - на церковный лад пояснила Инна Кузьминична. - Это сейчас лучше всякой успокоительной микстуры. Валерьянку ты же не будешь пить?
- Нет.
- Ну вот. Давай налью тебе, и пусть все забудется.
"Какая она все-таки заботливая Инна, - думал Корзун, потягивая сладкую настойку. - И привлекательная. А уж фигура и вообще выше всяких похвал". Опорожнил рюмку, спросил:
- Выпьешь и ты?
- Нет. Ты что, забыл: я же не пью.
- Ну как знаешь. Я еще одну, и точка.
С аппетитом съел ветчину, яичницу. К этому времени поспел и кофе. Маленькая чашечка с небольшой щепоткой сахара. Иван Валерьянович не спеша, в несколько глотков, выпил ароматный напиток, откинулся на спинку дивана и, дымя сигаретой, сказал:
- Все, Инна. Искал журавля в небе. А на кой черт? Дурак я. Круглый дурак.
Инна Кузьминична убрала посуду со стола, отнесла ее на кухню, перемыла и расставила в сушильном шкафу. Прошла в спальню, приготовила постель и, вернувшись в комнату, где был Иван, спросила:
- Ну, теперь отдыхать? Намаялся небось.
- Душ у тебя работает?
- Работает.
- Я ненадолго. - Иван Валерьянович снял в спальне пиджак, повесил его на спинку стула, рубашку и брюки - поверх пиджака. В ванной разделся и, ступив под душ, открыл кран с теплой водой. Тщательно вымылся. Под конец обдал себя холодной водой, растер кожу махровым полотенцем и, свежий, вернулся в спальню. Юркнул под одеяло. Потом немного приподнялся:
- Инна, ты скоро?
- Тоже приму душ и сразу к тебе.
Иван помнит тело Инны. Колдовские изгибы, податливая мягкость бедер. До чего ж мучительно ожидание! Но она, Инна, знает, как себя вести. Пусть он немного потерпит. Залитый кипятком чай должен настояться. От этого он становится только крепче.
Наконец, хотя и темно было в спальне, Корзун почувствовал, что Инна уже рядом. Он нее исходил запах свежего тела, тонкий, едва уловимый аромат духов.
- Подвинься, пожалуйста, - прошептала она и, сбросив халатик, юркнула под одеяло. Прильнув к Ивану, прошептала еще тише: - У-у, какой волосатый...
Где-то далеко прокричал первый петух, когда Иван в сладком изнеможении откинулся на подушку. Инна несколько минут лежала в полузабытьи. Потом, очнувшись, обвила его шею, крепко прижалась к нему грудью и чуть слышно произнесла:
- Ваня, милый, я хочу от тебя ребенка.
Корзун немного помедлил с ответом, а потом очень внятно сказал:
- Наверное, Инна, я женюсь на тебе.
Она еще крепче прильнула к нему, и Корзун ощутил, как на его щеку скатилась горячая слеза, слеза по-своему счастливой женщины.
10
Оксанка, кажется, уже привыкла к Титовым, но нет-нет да и притихнет, спросит Наталью или Марью Саввишну: "Когда мама приедет?" - "Уже скоро". Который раз ей так отвечают. Хоть и ребенок, а не по себе становится. Девочку не обижают, относятся к ней как к родной. А все-таки мать остается матерью. Трудно без нее Оксанке. А Вера? Она, поди, совсем извелась от тоски по своей малышке. Наталья не раз думала о том, что надо бы с Оксанкой навестить Веру. Попутно и в министерство заглянуть: много вопросов набежало. Собралась. Одела Оксанку во все лучшее. По приезде в Минск зашла в гастроном, купила пару килограммов яблок и - в больницу. По студенческому опыту знала, что без халатов в отделение не пропускают. Раньше как-то принимала это как должное, а сейчас вот, взяв в гардеробе халат и накинув его на плечи, подумала: до чего же живучи устоявшиеся годами условности. В самом деле, этот халат, что на ней, на ком только не побывал. И на более опрятных, и на менее. Интересно, накинул бы кто-нибудь из посетителей на себя одежду с чужого плеча? Вряд ли. А вот халаты берут, надевают... Да и что это дает? Халатом прикрыты плечи. А передняя часть костюма, кстати, менее чистая, чем спинка. И это еще куда ни шло. А вот кто обращал внимание на обувь? Никому из медиков и в голову не приходит, что эти ботинки по каким только дорогам не ходили, какой только грязи не собирали. Поистине халат для посетителей - фиговый листок, которым прикрывают наготу. И что удивительно, даже хирурги, как никто другой знающие, как важна в больнице чистота, настолько привыкли к этой условности, что серьезно верят в полезность укоренившейся привычки. А сама Наталья? Разве у себя в больнице она прошла бы мимо посетителя без халата? Обязательно остановила бы и попросила вернуться в гардероб. Детям халаты не выдают. А чем, собственно, они отличаются от взрослых?
Подходя к кабинету заведующего отделением, Наталья заметила, как оттуда быстро вышла женщина с подозрительно тощей хозяйственной сумкой. Постучав и не дождавшись ответа, Наталья толкнула дверь. Заведующий, моложавый холеный мужчина, торопливо пряча что-то в ящик стола, не менее торопливо предупредил: "Я занят". Занят... Наталья прикрыла дверь. Ей было стыдно за своего коллегу. Понимает ли он, что делает? Конечно, понимает. Но он привык к этому, как привыкают сантехники к рублевым подачкам за свой обычный повседневный труд. Сказывается ли на качестве лечения то, "благодарят" или не "благодарят" врача коробкой конфет или бутылкой коньяку? Вряд ли. Наталья уверена, что Вера Терехова не может "отблагодарить" своего целителя. Не потому, что у нее нет достатка. Просто далеко живет. К ней никто не приезжает, а сама она прикована к постели. И тем не менее ее лечат точно так же, как и тех, кто тайком вручает врачу подарки. Так в чем же тогда дело? Почему даже те, кто вслух бичует этот порок, забывают, едва их постигнет несчастье, о безнравственности своих поступков или, по крайней мере, стараются не думать о них и стыдливо, пряча глаза, суют врачу ту же бутылку коньяку. На робкий, чисто ритуальный отказ врача отвечают: "Ну что вы, это же символический пустяк". Все это настолько глубоко укоренилось в повседневность, что ни дающая, ни принимающая сторона поступить иначе уже не могут. Одинокая старая женщина из медвежьего угла, если только волею судьбы приходится ей попасть в больницу, из кожи вон лезет, добывает всяческими путями "приличный" сувенир, чтобы только не выглядеть белой вороной в глазах таких же, как она, горемык. Сама Наталья не брала подношений, но другие работники больницы, это она точно знала, от них не отказывались. С того времени, как была назначена главврачом, уже несколько раз собиралась крупно поговорить об этом с сослуживцами. Да все никак не получалось. То времени не хватает, то не все в сборе. Теперь же решила, что больше не станет откладывать этот разговор.
