Юрий Кувалдин - Так говорил Заратустра
- Так ты полагаешь, что если бы я женился на
тебе, то у нас тоже бы началось такое?! - спросил он.
- Не думаю.
- Почему?
- Потому что ты бы меня не взял в жены.
- Нет. Это ты бы не вышла за меня! - он снял перчатку и принялся кусать ногти.
- Может быть, ты прав, - сказала она и пожала плечами. Затем добавила: - Но мне до боли в душе нравится твое тело, такое чистое! - и засмеялась, обнажая ряд белых зубов.
Услышав это, Беляев улыбнулся этой, как ему показалось, шутке, но почему-то вздрогнул всем телом. В голове было много мыслей, но все они расплывались и не укладывались в слова.
- Что ж, совместная жизнь очень трудна, - сказал, наконец, он. Наверное, ты еще не нашла смысла в этой совместной жизни.
- Я бы хотела жить там, а любить тебя, - как-то вяло сказала Лиза, видимо, не до конца понимая то, что она сказала.
Беляеву стало неприятно. Он быстро попрощался с Лизой, не сказав ни слова о последующей встрече, чего, видимо, ждала Лиза, и побежал опять в Елисеевский. Та бутылка, начатая, осталась дома, следовало взять другую для Сергея Николаевича.
Пошел снег, когда Беляев вышел из магазина и, взглянув на часы, стал ожидать такси. Спустя пять минут он уже сидел в машине, а через пятнадцать, с мокрою от снега шапкой, подходил теплым коридором к лаборатории, в которой Сергей Николаевич принимал экзамен.
Пожав руку Сергею Николаевичу, выслушивающему очередного студента, Беляев прошел за шкафы, где был отгорожен укромный уголок, разделся, поставил бутылку в шкаф и поспешил за стол экзаменатора помогать принимать экзамен.
Тут же к нему сел подготовившийся студент. Беляев бросил взгляд на его билет.
- Итак, - сказал Беляев, - как же ведут себя элементы железобетонных конструкций под действием статических и динамических нагрузок?..
Студент, возведя глаза к потолку, начал бубнить:
- ...на стадии вибрации бетонной смеси пылеватые частицы еще глубже проникают в поры заполнителя...
За полчаса остатки группы раскидали. Оставшись в лаборатории одни, Беляев обнял Сергея Николаевича, даже слегка чмокнув его в щеку, и поздравил с днем рождения. После этого Сергей Николаевич суетливо потер руки и сел к телефону вызывать гостей:
Валю из институтского архива, Нину - секретаршу ректора, Чернова завкафедрой физвоспитания, кого-то с кафедры...
Первой пришла Валентина из архива, полногрудая, полнозадая, могучая женщина, довольно-таки симпатичная, с маленьким пухлым ротиком. Она принесла бутылку водки и три алых гвоздички. Тут же побежала в туалет мыть стаканы и набирать в бутылку из-под молока воду для цветов. Длинный и тощий завкафедрой физкультуры Чернов, бывший призер первенства Союза по спринту, притащил две бутылки "Стрелецкой". Молоденькая Нина обрадовала всех шампанским и коробкой шоколадных конфет.
Дверь в лабораторию закрыли на ключ и сели за стол, покрытый газетами, за шкафами в укромном уголке. После первых тостов пошла обычная многоголосая, чуть восторженная болтовня. Затем, захмелев, Сергей Николаевич сказал:
- Я бы разогнал всех студентов! Знаний - никаких, практических навыков - тоже. Цена - сто рублей в базарный день...
Его курносое, несколько воинственное лицо покраснело и вспотело. Он сжимал крепкие кулаки, уложив их возле тарелки.
- И преподавателей! - захохотала Валя, и при этом затряслись ее просто-таки фантастических размеров груди.
Беляев против воли смотрел с каким-то странным вожделением на эти колышащиеся груди под тонкой тканью кофточки, и по мере пьянения ему все больше хотелось помять в ладонях эти пышности.
- Друзья мои! - воскликнул Чернов. - Мы делаем вид, что преподаем, а студенты - что учатся. Так выпьем за взаимность!
Через час, как это всегда почему-то случается, выпивка резко кончилась. Сначала хотели посылать гонца, но потом передумали, Валентина сказала, что можно продолжить у нее, все согласились, Беляев поколебался и тоже согласился. Поймали пару такси, заскакивали в гастроном, купили какого-то портвейна бутылок семь, прибыли к Валентине на Профсоюзную. Сергей Николаевич агрессивно развивал мысли о ненужности институтов в таком виде, в каком они ныне существуют, потом плясал вместе с длинноногим Черновым, потом его тошнило и он кричал из ванной, что, бляха-муха, больше пить не будет, но тут же, выйдя после умывания из ванной, выпил стакан портвейна, закурил и запел:
Хорошо на московском просторе...
Все с удвоенной энергией грянули припев:
И в какой стороне я ни буду, По какой ни пройду я траве, Друга я никогда не забуду...
И Беляеву вдруг стало беззаботно радостно на душе, какая-то необыкновенная веселость подхватила его и понесла, он выпил вина, чмокнул и заголосил громче других:
Если с ним подружился в Москве...
Все рассмеялись, всем было весело, налили всем вина и все вместе выпили.
Потом кто-то заторопился домой, Валентина погасила свет, оставив включенным ночник. Беляев уже неотступно бродил за ней, поглаживал по спине, что-то шептал бессвязное.
Наконец он обнаружил себя в одиночестве. Да, он сидел за столом и пил портвейн, от которого ему становилось все лучше и лучше, веселее, беззаботнее. Он был в рубашке с закатанными до локтей рукавами.
Вдруг где-то щелкнула задвижка, наверное, в ванной, и в комнату вошла Валентина.
- А где - все? - спросил Беляев. Валентина рассмеялась.
- Уехали, - сказала она.
- А я? - удивился Беляев.
- Ты остался. Ты просто заснул за столом!
- Заснул?!
- А что тут особенного, - пожала плечами мощная Валентина. Она была в халатике.
Беляев качнулся, встал и подошел к Валентине. Она на мгновение отстранилась, включила приемник, полилась какая-то танцевальная мелодия, медленная и тягучая, как сироп.
Играл кларнет.
Беляев обнял Валентину и сделал несколько па.
- Выйди замуж! - сказал он.
- Кто меня возьмет?
- Кто-нибудь возьмет.
- Вот именно - кто-нибудь. А я не хочу, чтобы был этот кто-нибудь.- Она задумалась, затем сказала: - Давай спать.
- Давай, - согласился он.
Она по-хозяйски разделась и легла в постель. Когда и Беляев лег, она сказала:
- Совсем в монахиню превратилась... Это была стихия. До того момента, пока не раздался звонок в дверь. Валентина испуганно сбросила Беляева, так что он упал на пол, вскочила, надела через голову подвернувшееся платье на голые телеса и властно шепнула:
- Быстро оденься!
Так стремительно Беляев еще не одевался. Куда-то исчез один носок, и так, босой ногой в ботинке, пришлось плюхнуться на стул у стола и, схватив подвернувшуюся газету, читать. Из прихожей послышались восклицания Валентины и через минуту на пороге комнаты предстал в солдатском обмундировании ее сын, приехавший в отпуск из армии. Ослепительно блистала золотом пряжка ремня. Последовали какие-то нелепые оправдания Валентины, что вот, мол, из института срочно приехали за ней.
Беляев почувствовал резкую смену настроения. Нет, он не корил себя, не обличал, он все воспринимал лишь как любовное приключение. Произошла резкая смена высокой страсти на пошлую обыденность.
И нужно было лишь выйти из квартиры, чтобы почувствовать, что он никак не связан ни с Валентиной, ни тем более с ее сыном...
Он свободен. Вот что Беляеву пришло в голову.
Глава IX
За окном был январский сумрак, на стеклах - морозные узоры, в форточку лился свежий воздух. В комнате стоял полумрак, лишь неярко горела настольная лампа, в свете которой Беляев пересчитывал деньги. На широкой поверхности письменного стола, на белой бумаге, он раскладывал купюры по кучкам. Самой ходовой купюрой были двадцатипятирублевки, "лиловенькие", как их называл Беляев. Уже составились четыре стопки из этих лиловеньких, по сто бумажек в каждой. Беляев аккуратно перехватывал их аптечными резинками, вставлял под эти резинки бумажки с надписью: "2500=". Многие лиловенькие шелестели, как металлическая фольга. Они были новые, руки людей не так часто касались их. Беляев с волнением вдыхал в себя запахи новых лиловеньких. Это был особый запах. В нем соединялись запахи высокосортной гознаковской бумаги, запахи превосходных красок, едва уловимые запахи типографского оборудования. Это был великолепный, изумительный букет, сравнимый разве с запахом розы.
Сортировка лиловеньких заняла у Беляева много времени. Сначала он сортировал их по степени износа. Были купюры совсем старушки, тысячи тысяч рук касались их. Какая-нибудь деревенская женщина складывала такую бумажку в шестую долю и засовывала в лифчик; какой-нибудь аккуратный служащий, получив ее в зарплату, разглаживал и прятал на черный день в паспорт; какой-нибудь пьяница мял ее в комок, совал в карман брюк, чтобы через полчаса таким же комком бросить на прилавок винного отдела; какая-нибудь продавщица гастронома шла с этой работящей бумажкой на рынок и обменивала ее на мандарины; какой-нибудь азербайджанец вез эту бумажку в Агдам; оттуда она перелетала в Бухару...
