Николай Некрасов - Три страны света
Каютин с озабоченным видом подал Полиньке бутылку шампанского.
– Вот я бутылочку вина привез. Разопьем на прощанье. Ах, как я устал! бегал, как угорелый! все торопился к тебе, – уж недолго на… нам… Ну, Полинька, ты, кажется, плачешь?
Каютин подошел к ней и поцеловал ее влажные глаза.
– Если ты будешь плакать, – продолжал он, – я не уеду. Мне тяжело, мне грустно. Нам надо расстаться весело…
Будем пить и веселиться,
Станем жизнию играть! -
басом запел Каютин, схватил Полиньку за талию и начал вальсировать. Она защищалась. Слезы еще не высохли у ней на щеках, как она уже увлеклась веселостью своего жениха и тоже начала вальсировать. Они вертелись, как сумасшедшие, по маленькой комнатке, с разными напевами, которые заменяЛи им музыку, как вдруг Каютин споткнулся за чемодан и чуть не полетел, но удержался благодаря своей ловкости.
Запыхавшаяся, раскрасневшаяся Полинька сказала с веселым смехом:
– Хорош кавалер: чуть даму не уронил! -
– Еще бы, дурацкий чемодан… прямо под ноги…
И он со злобой двинул ногой чемодан.
– Давай укладывать, а то все перезабудем.
– Давай.
Полинька и Каютин сели на пол и начали укладывать вещи. Незначительная укладка немного заняла времени.
– Нельзя закрыть: не сходится! – сказала Полинька, захлопывая крышку.
– А вот я стану на чемодан. Ну, так хорошо?
И Каютин начал припрыгивать на чемодане.
– Тише: ты все там раздавишь! – с сердцем сказала Полинька.
– Что там такое лежит? – спросил Каютин.
– Белье, – отвечала Полинька.
– Ха, ха, ха! разве белье можно раздавить?
Полинька улыбнулась своей оплошности и сказала:
– Смейся! я тебе положила баночку духов: хотела тебе сделать сюрприз. Думаю: приедет, станет разбирать чемодан и увидит духи – вот будет рад!.. Там, я думаю, трудно достать духов… вспомнишь обо мне, как будешь душиться?
– Полинька, я о тебе каждую минуту буду думать! я тебя очень, очень люблю! но я…
И Каютин замолчал; слеза скатилась с его щеки.
– А, вот хорошо: ты велишь мне быть веселой, а сам-то! – с упреком заметила Полинька.
– Что?.. что такое? – спросил Каютин, стараясь придать веселый вид своему лицу.
– Ты плакал.
– Что я за дурак? я не ребенок, – обиженным тоном возразил Каютин.
– Я видела.
– Вздор! Лучше поцелуй меня, Полинька! Долго, долго мне не придется тебя видеть, тебя целовать! а я так привык к тебе, что сам не знаю, как я решился ехать.
Каютин сел на чемодан.
– Дай я запру чемодан, – сказала Полинька, стараясь скрыть свою грусть.
– Ты все возишься с чемоданом; не хочешь меня утешить, сказать, что не разлюбишь меня.
– Ты знаешь это хорошо! – твердо перебила Полинька.
Каютин поцеловал ее и, нежно взглянув ей в глаза, сказал торжественно:
– Я буду самый низкий человек, если разлюблю тебя!.. Ты любишь меня, но скажи, за что… я глуп, – прибавил он так наивно, что Полинька засмеялась.
– А может быть, – отвечала она, – я люблю больше глупых, чем умных.
– Ну, я ветрен.
– Остепенишься.
– Я лентяй!
– Будешь работать.
– Нет, нет, я скверный человек! – горячо сказал Каютин, чистосердечно сознавая в ту минуту свои недостатки и глубоко негодуя на свою давнюю беспечность, которая заставляла его теперь ехать искать счастья бог знает куда, тогда как ему давно следовало подумать о своем положении.
– Пожалуй, ты скверный человек, но я все-таки тебя люблю, – вот и все!
Полинька сделала ему премилую гримасу.
– Хорошо же, ты будешь виновата: я буду желать, чтоб ты меня полюбила все сильнее и сильнее, и из скверного человека превращусь просто в злодея!
– Ты слишком ветрен для злодея.
– Ну, так сделаюсь пьяницей! – со смехом сказал Каютин.
– Вот это так! – тоже смеясь, подхватила Полинька.
Стук в дверь прекратил их разговор.
– Войдите; кто там? – сказала Полинька, запирая чемодан.
В комнату вошла Кирпичова, держа в руках узел с хлебом.
– А, мое почтение, Надежда Сергеевна, – сказал Каютин, вставая с чемодана и вычурно кланяясь.
Полинька поцеловалась с Надеждой Сергеевной, которая подала ей узел и сказала, обращаясь к Каютину:
– Вот хлеб и соль на дорогу.
– И прекрасно! вино у нас есть; мы славно кутнем! Ах, боже мой!
Каютин с отчаянием схватил себя за голову.
– Что такое? – с испугом спросили в одно время Полинька и Кирпичова.
– Ах, боже мой! да как же быть? – говорил Каютин озабоченным голосом.
– Да что такое? не потеряли ли вы паспорта? – спросила с участием Полинька.
– Какой паспорт? – с презрением возразил Каютин. – Льду, льду нет! – прибавил он жалобно: – вино будет теплое!
И он чуть не плакал. Полинька смеялась.
– Браво! браво! – воскликнул Каютин. Он схватил бутылку, потом фуражку, подкинул фуражку к потолку, ловко поймал ее, спросил, надев на голову: "хороша фуражка, Полинька?" и выбежал из комнаты.
Прибежав в свою комнату, Каютин закричал раздирающим голосом:
– Хозяин! а хозяин!
К удивлению его Доможиров в ту же минуту явился с вопросом:
– Что вам?
– А вот что: если хотите удружить мне в последний раз, так вот опустите эту бутылку в ваш колодезь.
Доможиров идиотически засмеялся.
– Ну, как разобьется, – сказал он, – кто отвечает?
– Разумеется, вы.
– Ишь какие! ну, а зачем уезжаете, а? Ведь я пошутил, а вы и в самом деле подумали! Нет, я не такой; я благородный!
И Доможиров затянул покрепче кушаком свой халат.
– С чего же вы взяли, что я от вашей шутки уезжаю? – спросил удивленный Каютин.
– Знаю, все знаю, – отвечал Доможиров, прищурив глаза, – вы в тот же день задумали ехать, как я вынул раму. Ей-богу, для шутки! Ну, останьтесь; право, буду ждать деньги, а вперед, пожалуй, никогда не давайте.
– Спасибо вам, спасибо! – отвечал Каютин, тронутый жертвами Доможирова.
Доможиров страшно привык к нему: его веселый характер, толки о книгах, о разных важных предметах, о политике – все привязало его к Каютину, – и старик чувствовал, что жизнь его одушевилась с тех пор, как он к нему переехал. Доможиров в душе благоговел перед знаниями Каютина, и, не будь он жилец, Доможиров был бы самым покорнейшим и послушнейшим его слугой; но мысль, что он хозяин, а Каютин его жилец, заставляла Доможирова облекаться в вечную холодность, сварливость и противоречие.
– Ну, как знаете, а право бы остались, – подбирая с полу бумажки, бормотал хозяин.
– Я уж и тройку нанял: скоро приедет.
– Эка важность! дайте на водку… Сами же говорили, что с водкой все можно уладить с мужиком.
– Нет, уж теперь поздно, а как вернусь, так готовьте мне квартиру… только большую.
– Экой шутник, право!
– Однако простимтесь: я скоро поеду.
– Неужто? да останьтесь хоть до завтра: что за охота ехать к ночи?
– Веселее, – слез не видать. Прощайте!
И Каютин протянул руку Доможирову. Доможиров простер к нему свои объятия, прижал его крепко к своей засаленному халату и небритой бородой прикоснулся два раза к его щекам.
– Счастливого пути! – сказал он. – Лихом не вспоминайте!
– Не буду, не буду, вы только не браните меня.
– Не за что, – растроганным голосом отвечал Доможиров, и вдруг, будто припомнив что-то очень важное сказал: – подождите, я сейчас приду.
– Мне некогда.
– Одну минуту! – с упреком произнес Доможиров и выбежал вон.
Каютин печально смотрел на свою комнату. Она была совершенно пуста; с вечера еще вся мебель была продана Щукин двор, за пять целковых. Только кучки сору и черные полоски напоминали диван и комод, накануне украшавшие комнату.
Каютин подошел к окну и раздвинул зелень; он хотел было закричать Полиньке, чтоб она в последний раз посмотрела на его окно, но голоса недостало, и слезы рекой полились из его глаз; он отскочил от окна и плакал, как дитя.
Дверь с шумом раскрылась. Как дикий черкес, влекущий на аркане пленника, Доможиров сердито тянул своего сына в комнату, а тот упирался и кусал рукав своего халата. Сын, по примеру родителя, вечно ходил в халате.
– Ну, простись же, поблагодари! – говорил Доможиров, делая сыну страшные гримасы.
– А, Митя! прощай! – сказал Каютин.
– Скажите, чтоб хорошенько учился, – шепнул Доможиров.
– Учись хорошенько, Митя.
Мальчик молчал и продолжал кусать свой рукав.
– Ну, поцелуй же!
Доможиров, недовольный неловкостью сына, толкнул его в спину к Каютину. Мальчик от неожиданного удара ткнул прямо в живот молодому человеку и сильно сконфузился. Наконец он привстал на цыпочки и чмокнул в пуговицу пальто Каютина.
– Прощай!
И Каютин, смеясь, поцеловал Митю в лоб.
– Прощайте! – сказал Каютин, обращаясь к Доможирову.
– Прощайте, с богом! желаю вам счастья… приятного путешествия, – говорил Доможиров вслед уходящему Каютину.
– Бутылочки-то не разбейте! слышите?
– Слышу, слышу!
Каютин, перебежав улицу, в одну секунду очутился в комнате Полиньки. Гостей прибавилось немного. Катя и Федя играли около чемодана, а мать их сидела в углу и печально смотрела на своих детей. Надежда Сергеевна тихо разговаривала с Полинькой, которая при входе Каютина поспешно вытерла слезы.
