Наталья Решетовская - Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)
Несмотря на неоднократные приглашения, Солженицына не удалось видеть в Чехословакии, так как ему не дают выездной визы".
В этом интервью Белля как-то перемешались Копелев, Солженицын, Чехословакия. И не только перемешались, но и как-то сблизились. У мужа родилась мысль пригласить как-нибудь Льва Зино-вьевича с женой к нам на дачу. О своих конкретных планах на этот счет он писал мне в Рязань: "...25 (в воскресенье) на 9.12 и 9.242 приглашаю Льва-Раю (дальше нельзя откладывать!), повезем их к Мите, потом к нам. Я не писал о ночевке, можно поздно вечером их и отвезти, ведь нам работать..."3.
Планы эти остались в силе, хотя за период со дня написания этого письма (11 августа) и до 25-го произошли очень взволновавшие нас события, связанные с Чехословакией. На происшедшие там изменения, на проведенные реформы большое влияние оказали чешские философы и чешские писатели.
"...Все признают, что у них НАЧАЛОСЬ с писательского съезда, а он - с моего ПИСЬМА, прочтенного Когоутом"4.
1 Имеется в виду "Раковый корпус".
2 Часы прихода электричек в Нару из Москвы.
3 Солженицын А. - Решетовекой Н., 11.08.68.
4 Солженицын А. Бодался теленок с дубом. С. 243.
Что же в том удивительного, что Александр Исаевич особенно остро переживал чешские события?.. Я помню, как он, услышав грохот, доносившийся с шоссе, стремительно прибежал от своего столика у Истьи в дом, бросился на второй этаж и застыл у окна.
- Это - на Чехословакию! - пророчески крикнул он, указывая мне на военные машины, длинной цепочкой тянувшиеся по нашему шоссе.
В ночь на 21 августа наши войска, а также войска Польши, Болгарии, Венгрии и Восточной Германии вошли в Чехословакию. (По странному совпадению, в ту же ночь у нас в одном из отсеков страшно скребла, просто бушевала то ли мышь, то ли крыса, хотя все лето не было ни единой! Днем Александр Исаевич поставил в отсеке несколько крысоловок, а вечером мы услышали один за другим два щелчка. Тем не менее попалась только одна крыса. Но она была столь велика, что вместилась сразу в две крысоловки: голова - в одну, хвост - в другую.)
Весь мир взволнован нашим вторжением в Чехословакию. Западные передачи глушатся. Однако сквозь глушение прорывается, что Дубчек, Черник интернированы и увезены на бронированной машине. Куда? На Лубянку?..
Я плохо сплю ночью и слушаю заседание Совета Безопасности в Нью-Йорке. Очень горько...
Мужу плохо работается, мешают мысли о чешских событиях. Не предпринять ли ему что-нибудь?.. Что?..
Следующую ночь Александр Исаевич плохо спит. Думает. Принимает решение.
"Сердце хотело одного - написать коротко, видоизменить Герцена: СТЫДНО БЫТЬ..."1.
1 Солженицын А. Бодался теленок с дубом. С. 241.
- Поедем с тобой завтра! - говорит мне муж утром 23 августа. Называет мне несколько имен, к кому думает ехать. Я рада. Я очень переживаю, особенно за Дубчека. Мне хочется, чтобы Александр Исаевич сделал что-нибудь...
Но, загоревшись с утра, к вечеру муж остыл.
- Я не соглашусь на их формулировки, они - на мои.
Мы услышали по радио, что генерал Свобода, будучи не в силах договориться с "оккупационны-ми" войсками, едет совещаться с советским правительством. На следующий день началось совеща-ние, которое продолжится несколько дней. У мужа немного улучшилось настроение, появился даже некоторый оптимизм, какие-то надежды...
В этом настроении он встретил 25 августа наших гостей - Копелева с женой. Более того, после обеда, когда мы еще продолжали сидеть за нашим большим старинным столом на закрытой веранде, Александр Исаевич решил рассказать нашим гостям всю чехословацкую историю. В Москве передачи глушились сильнее, да москвичи и не так упорно их слушали. Пришла в голову мысль записать этот рассказ Александра Исаевича на магнитофон. Рассказывал муж целых 40 минут! Как же было потом досадно, когда выяснилось, что ничего не записалось: он забыл нажать нужную кнопку... Во второй раз уж так не расскажешь! Да и общий его оптимистический взгляд ведь оказался на поверку неоправданным. Через несколько дней той интонации уже не было бы!.. Ее было не вернуть...
В тот самый день, когда мы довольно беззаботно проводили время в кругу друзей, на Красной площади произошла небольшая демонстрация с плакатами на чешском языке. В результате 6 человек были посажены. Среди них Павел Литвинов - будущий зять Копелева, муж его старшей дочери.
Я писала маме на следующий день: "Что ж напишешь? Конечно, очень переживаем за тех, среди кого сейчас наша Веронька1.
А так, в остальном, жизнь наша идет, как обычно: в работе и хоз[яйственных] хлопотах. Приеду расскажу, как я принимала гостей. Саня остался доволен мной как хозяйкой"2.
Вместе с Копелевым навестили Паниных. Всей компанией гуляли в лесу. Со мной были два аппарата: один заряжен был черно-белой пленкой, другой цветной обратимой. Общий снимок не удался, но вот трех друзей удалось очень удачно сфотографировать. Цветной кадр, где они были сняты во весь рост, у меня, увы, украли. А с черно-белой пленки я впоследствии сделала отпечатки крупным планом. Фотография эта получила у нас название "20 лет спустя"3. Позже эту фотографию, разумеется, переснятую, я видела во многих домах. Попала она и за границу. Я увидела ее в газете "Фигаро" от 13 октября 1973 года (в этом номере были напечатаны "Воспоминания" Панина). Заголовок был изменен: "Три мушкетера двадцать лет спустя". Друзья никогда так себя не называли, но французов понять можно: "20 лет спустя" у них не могло не вызвать ассоциации с "Тремя мушкетерами"!
1 Вероника Туркина, моя двоюродная сестра, гостила в это время с детьми у родственников в Чехословакии.
2 Решетовская Н. А. - Решетовской М. К., 26.08.68.
3 От того времени, когда происходит действие романа (приблизительно).
Что же касается Чехословакии, то на первых порах мы действительно радуемся. 27 августа я записываю в своем дневнике:
"Ура! Свобода, Дубчек, Смырковский, Черник (туда на переговоры - один, оттуда - четверо!) вернулись в Прагу! Неделя позора, волнений, ужаса, боязни, торжества! Всю ее мы пережили, перестрадали, перерадовались вдвоем с С.".
Но уже на следующий день - большое огорчение. Александр Исаевич, побывав в Москве, узнал, что "Новый мир" не смог противостоять настойчивым звонкам, требующим от него резолю-ции собрания сотрудников по поводу Чехословакии. Твардовский всю неделю в "Новом мире" не был. В конце концов собрались без него и вынесли резолюцию, которая появится в "Литературной газете". Муж говорит мне, что он просто убит.
Кстати, в тот же самый день он впервые встретился с Сахаровым и изложил ему все свои несогласия по его работе. А еще видел архитектора Титова и его проект храма Троицы! Понравился...
Вернулся из Москвы Александр Исаевич, конечно же, раздерганным, невыспавшимся. Даже заснул днем на раскладушке в тени у своего столика. А потом снова взялся за свои главы.
"Нигде никогда мне так хорошо не писалось и, может быть, уже не будет. Каким бы измученным, раздерганным, рассеянным, отвлеченным ни приезжал я сюда - что-то вливается от травы, от воды, от берез и от ив, от дубовой скамьи, от стола над самой речушкой, - и через два часа я уже снова могу писать. Это - чудо, это - нигде так"1.
Погода стояла в те дни превосходная. Было не просто тепло - жарко, так что муж по несколько раз в день окунался в Истью. До меня то и дело доносился всплеск с одновременным возгласом.
И еще одно огорчение, опять же в связи с чешскими событиями. 1 сентября мы были в Обнинске. Зашли к Тимофеевым-Рессовским. И вдруг после такого недавнего понимания Николай Владимирович высказался в том смысле, что он одобряет наши действия в Чехословакии. Не приди мы, Западная Германия бы... и т. д. Для Александра Исаевича это снова было ударом.
- Николай Владимирович меня убил! - сказан мне муж.
В то лето напомнило о себе и более далекое прошлое. Однажды 18 июня мы гуляли в нашем лесу с "запланированными" гостями. И вдруг, когда вернулись к своему запертому домику, увидели Илью Соломина, выходящего из-под развесистой яблони, в тени которой он, ожидая нас, отдыхал на раскладушке. Два года назад мы посетили его, бывшего сержанта батареи, в Одессе. Теперь он у нас с ответным визитом... Но уж больно некстати это случилось. Прошло какое-то время, прежде чем мой муж помягчел. Илья рассказал, что был в Рязани, где моя мама дала ему прочесть "Раковый корпус", над которым он плакал. Ведь он отчасти послужил прообразом Костоглотова! Долагерная биография Костоглотова была биографией Ильи Соломина. Там же, под яблоней, я сфотографировала Илью одного и вдвоем с мужем. Но маме все же написала: "Илюшке адрес ты дала зря. Ты должна была сказать, что не знаешь его. Ты же знаешь Саню! Свидания, не подкрепленные делом каким-либо, - не его стихия..."
Внезапные визиты были для мужа непереносимы. Как-то в августе он писал мне в Рязань: "Юра2 рвался ко мне самовольно приехать - не то опять с Илюшкой, не то с Перцем3. Узнав... я резкой запиской остановил".
