Татьяна Алферова - Рефлексия
— Давай, помогу тебе прибраться. Ты посуду носи, а я мыть буду.
Это что-то уж совсем новенькое. Но Валере сейчас никак не хотелось. Не хотелось ничего, даже помощи по хозяйству. Жена расценила молчание как согласие. Они всегда так делают, им так удобнее. Сама отправилась в маленькую комнату и затихла там.
— Ты что застряла? — опомнился Валера через некоторое время.
— Алик, говоришь? Стало быть, это Алик накурил? С каких, интересно, пор он губы красит? — жена вынесла на кухню пепельницу, под завязку заполненную окурками с ободками от лиловой помады, и демонстративно высыпала ее на стол между тарелкой с рыбой и ополовиненной бутылкой. Валере бы просто наорать на нее, какое ей дело, в конце концов, сама себе такую жизнь устроила, но очень обидно стало, очень устал за неделю, и дома никакого покоя. И Валера ответил:
— Подружка.
— Значит я должна за твоими подружками пепельницы вытряхивать! Может, еще что прикажешь за ними подтереть? — жена сорвалась на крик.
Валера отвечал спокойно и негромко: — Не моя подружка. Алика.
Жена замолкла, словно ее выключили, потом робко и недоверчиво спросила:
— Его жена была здесь? — она не называла Аллу по имени, хотя прекрасно знала, кто у Алика жена.
— Я же сказал — подружка. При чем здесь жена? Ничего подружка, молоденькая, лет на десять нас младше, — терпеливо разъяснил Валера.
Жена помертвела, губы у нее затряслись, нос покраснел — этого Валера терпеть не мог, сейчас начнутся слезы, истерика, вопли. Но жена постояла столбом минуту другую, потом кинулась в прихожую, сорвала пальто, привычно не попадая в рукав, кой-как надела его и заколотилась в дверь, забыв, как отпирается замок. Так и не успевшие просохнуть волосы спутанными прядками метались по спине.
— Постой, куда ты под дождь, пойдем выпьем, — Валера осторожно взял ее за руку. Но то ли оттого, что просил, а не приказывал, то ли, действительно, так проняло, жена заколотилась еще пуще:
— Выпусти меня, выпусти меня, пожалуйста!
— Черт с тобой! На, зонтик возьми, потом занесешь, — Валера сунул ей зонтик в руки, опасаясь, что она немедленно его потеряет, еще раз повторил, — держи зонтик. И машину поймай, я тебе в карман полтинник сунул, слышишь? Простынешь, дура!
Убедившись, что жена начала воспринимать человеческую речь и услышала про машину и полтинник — еще бы она про полтинник не услышала — отпер дверь и, наконец, остался один. К разгрому в комнате прибавился разгром на кухне. Черт с ним, со всем, решил Валера, обозревая припорошенную пеплом розовую горбушу. Интеллигентка фигова, рыбу красным вином оне запивать вздумали. Коробку конфет даже не распечатала. Надо конфеты Вике подарить, для симметрии. Эта мысль чрезвычайно развеселила Валеру, и он принялся сгребать останки двух пиршеств в мусорное ведро.
Алик. Пятница.Тополь за окном бессильно вскинул обрубленные сучья. Вчерашний косой снег сменился мелкой моросью, очередная оттепель расквасила дороги. Оконное стекло плакало аккуратными круглыми капельками, прочерчивавшими прерывистые дорожки. Тополь подрагивал сквозь разводы на стекле, дергал растрескавшейся корой, как кобыла шкурой и жаловался Алику на все подряд: на погоду, на искалеченные сучья, которые сводило от перепадов температуры, на кошек, точивших когти о ствол и разорявших редкие гнезда легкомысленных птиц. Тополь повторял Алику привычную, общую для них максиму: все правы, всех можно понять, и кошек, и оттепели, и других людей, плохо поступающих с тобой. Но нельзя утверждаться в этом знании, нельзя допускать его в свое сердце, иначе исчезнешь сам. Можно, можно объяснить любой неблаговидный поступок неведомой необходимостью, стеченьем обстоятельств, плохим самочувствием, наконец тем, что бабушка разбила любимую чашку, но зачем? У тебя тоже обстоятельства, самочувствие, пусть даже и нет бабушки, бьющей чашки.
Алик хватался за раскалывающуюся голову и начинал в свою очередь жаловаться, что независимо от того, принимаешь ты или нет чужие обстоятельства во внимание, тебе все равно приходится подстраиваться под других, которые ведут себя как хотят. Потому что если не ты, то кто же? Если все будут вести себя как хотят, мир, конечно, не рухнет, но ты, лично ты без своих ограничений потеряешь многое из того, чем дорожишь, покой в первую очередь. Честнее и удобнее уступить иной раз, чем отстаивать себя.
— Почему честнее? — переспросил тополь, подученный наблюдающей сверху.
Алик сбился с мысли и принялся думать о Вике. Происшедшее вчера казалось ему омерзительным и привлекательным одновременно. Привлекательным, если бы на месте Вики была другая женщина. Наверняка Вика сегодня сходит с ума, стыд сожрет ее, из всех знакомых Алику эмоций, стыд — самая мучительная. Если бы не произошло непоправимого, если бы они просто выпили после Аликова возвращения из магазина, он бы оставил Вику Валере. Может быть, с Валерой ей лучше, чем с ним. Но чем лучше-то? Почему он сам подчас завидует Валере, нет, это не зависть, это тоска по невозможности быть хоть иногда таким же настоящим. Неужели он признается себе в том, что ненастоящий. Бред какой. Ерунда. Надо помочь Вике, надо дать ей понять, что вчерашнее — просто пьяная глупость и ничего больше, что он, Алик, ни капельки не презирает ее за случившееся. А почему всплыло это словечко «презирает»? Действительно, презирает? Если быть до конца честным с собой, то испытывает некоторую гадливость. Меньшую, чем к Валериной жене в ту пору, когда она еще была девушкой Алика и изменила ему с Валерой. Странно. Надо не отвлекаться, надо придумать как помочь Вике. Как вытащить ее из воинственной пошлости.
Тополь задергал сучьями: — Эй, ты уверен, что Вика хочет, чтобы ей помогли? Ты полагаешь, что можешь кому-нибудь помочь? Или, что вообще кто-то кому-то может помочь? В таком случае верни мне обрубленные ветви.
Алик чертыхнулся и отправился на кухню за анальгином. Вредно лежать, належишь меланхолию. В таком состоянии лучше побольше двигаться, но вот голова болит, проклятая. Скорей бы уж суббота наступила, в субботу им с Володей предстоит отработать свадьбу подводника. Намечается нечто грандиозное. Невеста раз пятнадцать звонила Алику, выясняя какая музыка имеется в наличии. Каждый раз вспоминала еще какую-нибудь песню и еще, и еще. Алик утомился объяснять ей технические характеристики своей "выездной сессии", но невеста, начиная всякий звонок фразой "У нас очень большие особенности", требовала точно сообщить ей все параметры, причем путала децибелы с киловаттами, а усилитель со слабительным. Алику еще повезло. Володе пришлось во сто раз хуже, невеста распорядилась, чтобы он составил ей поминутный сценарий свадьбы, учитывающий тосты, игры, танцы, выступление приглашенного пародиста и напутственные слова родителей с обеих сторон. Володя надувал щеки, топорщил ежик надо лбом, выкрашенный на сегодня в оптимистически оранжевый цвет, водил шариковой ручкой по страницам замусоленного блокнота, записывая перечень именных подарков каждому гостю, обещал учесть то и то, и то, и таял от слабости, ибо нереализованный смех взимает плату точно такой же слабостью, как реализованный.
— У нас не должно быть девушек-официанток, — вспоминала невеста, названивая в половину второго ночи за день до свадьбы. — И свидетели будут мужчины.
— Скажи мне, друг, — ранним утром вопиял Володя в напуганную телефонную трубку, — она спит когда-нибудь, эта невеста? У нее, кроме нас, еще повар, официанты, шофер, портниха, регистратор в Загсе, фотограф, свидетели и гости. Она с каждым утрясает программу?
— Ты забыл упомянуть швейцара, — вяло отозвался Алик.
— Нет! — возразил Володя. — В "Двух аистах" швейцара нет. Гостей на входе будет встречать капитан.
— И то хлеб.
Алику не хотелось поддерживать необязательный разговор, когда можно еще урвать час-другой для сна, но первому распрощаться невежливо. Он отделывался краткими репликами в надежде, что Володя скорей распрощается, не встретив ответного энтузиазма. Но приятель долго изощрялся в остроумии, репетируя отдельные пассажи, которые можно будет использовать, и рассказывая истории покороче, чем "в живую" после работы, но, увы, слышанные Аликом многократно.
Алла пришла с работы раздраженная непогодой и сослуживцами, шваркнула на сковороду четыре яйца с луком, позвала мужа. В кухне неприятно пахло жареным луком и подгоревшим маслом. Что-то не получалось с жизнью. Что-то шло неправильно. Сквозь сон Алла всхлипывала, дергала руками. От нее нехорошо пахло несвежим бельем. Алик с закрытыми глазами пытался думать о приятном, но всплывала вчерашняя сцена любви на троих, в несуществующих подробностях в том числе. Алик перевернул жену на бок, вошел в нее и мучительно долго пытался добраться до жалкого экстаза. Алла так до конца и не проснулась, но сделала все, что могла, чтоб облегчить ему задачу.
