Любовь Миронихина - Анюта
Настя терла картошку для закваски, дрожжей ведь не было.
- Вот хорошо, что надумала зайти, у меня рук на все не хватает. - и Настя бросалась к печке, из чугуна вываливала в дёжку дымящуюся картошку.
Сердито отворачиваясь от пахучего пара, Настя изо всех сил лупила в дёжку толкачом. Толкач хвыхал и глуховато постукивал о дно. Потом Анюта подлила в дёжку холодной воды, насыпала две горсти муки. Натерла картошку и в картошку сыпанула муки.
- Учись-учись самогоночку затирать, пригодится в жизни, - приговаривала крестная.
- Не слушай, доча, ничему хорошему она тебя не научит, - смеялся дядя Сережа.
- Поздно, крестненький! Я давно уже всему научилась и хоть завтра могу самогонку поставить, - хвалилась Анюта, размешивая тертую картошку с мукой.
- Да ну?
- Ну да! Вот сейчас приготовлю дрожжи, надо поставить их в теплое место, они быстро закиснут, запыхтят-запыхтят... А Насте в дёжку с картошкой надо подлить кипяточку, заварить - и пускай остывает. Потом туда дрожжи бух! И пусть работает. Отстоится, отработается, потом разлить по чугунам - и можно гнать.
- Молодец! - хвалила Настя. - Ставлю тебе по самогонке пятерку.
Анюта не раз видела, как гонят самогонку, но это уже неинтересно. Гнали ее по ночам, украдкой, в старых землянках. Всю ночь топились там печи, прели в печах чугуны, и по желобкам бежала самогонка, капая в кастрюлю. Настя за ночь прогоняла пять чугунов, с чугуна брала по два литра.
- А сколько муки надо, крестная? - выспрашивала любознательная Анюта.
- А чтоб хорошая получилась, надо на пять литров пять килограммов.
- У тебя хорошая, Настя, - от души хвалила Анюта. - Вся деревня говорит: у Насти как слеза, и опохмеляться не надо, никогда голова не болит.
Крестная на похвалы была не падкая, принимала похвалы как должное: да, хорош товар, не понесет она чем зря людей травить. В этом была немалая заслуга и дядь Сережи. Он, как инвалид, на колхозные работы не ходил, столярничал, плел корзины. Но особенно по весне сам Карп ему кланялся: "Помоги, Федотыч". Трактористов и механиков в колхозе осталось - по пальцам перечесть. Только им Карп выписывал на трудодни хорошую рожь. Остальным проросшую, никуда не годную.
Ребята пашут, а Федотыч старенькие трактора латает. Однажды полдня под грузовиком пролежал, а сделал. Легко ли ему, больному, на сырой земле валяться! А Настя как будто этого не понимает.
- Не обижайся, Сергунь, нынче тебе достанется только одна чекушечка, каждый раз подсчитывает она. - Хватит дружков своих поить. А у меня большие планы, хочу купить поросеночка, а в Прилепах у бабки овца окотилась, давно приглядываю пару ягнят. А как мне хочется, кабы ж вы знали, валенки себе свалять! На базаре дорого, а в Козловке дед валяет из своей шерсти, надо два килограмма.
Крестный вздохнет обиженно и поворчит:
- Ну ты раскатала губу, на твои мечты надо две бочки гнать - не перегнать.
Тут Анюта обязательно вмешается и напомнит, что, если б не дядь-Сережина ржица, не было б хорошей самогоночки, а довольствовалась бы Настя мутной сивухой. На это Настя раскричится, разобидится. Так они за вечер, бывало, несколько раз поругаются, поспорят и посмеются.
Хорошо, весело проходило у них время за работой. А вот базарные дни, когда женщины с утра уходили пристраивать свой товар, Анюта не любила. Еще вечером начинало ее лихорадить, от страха и беспокойства она не могла заснуть. Анюшечка Купренкова засветло барабанила в окно, как бы ее не забыли. Босиком бежали ей открывать.
Анюшечка самогонку не гнала, да и не с чего ей было. К базару она всю ночь со своими девками пекла картофельные лындики. На вокзале эти лепешки хорошо шли по рублю за штуку. И молоко в бутылках, и отварную картошку охотно брали проезжающие.
Потом подходила Рокочиха с ворохом лаптей и лыковых калош. У Рокочихи дед и дочки хорошо плели лапти, а потом приладились к буркам делать калоши и продавать по три рубля за пару. Пока собирались остальные торговщики, Анюшечка угощала всех своими лындиками. Удачные у нее получались лепешки высокие, рыхлые. "Два стакана муки подсыпала", - хвалилась Анюшечка.
Наконец все присаживались на дорожку, подхватывали свои узлы, корзины, короба - и отправлялись в темноту, в дальнюю дорогу. Быстро, сосредоточенно, с великой заботой на лицах - только бы повезло на этот раз. Чтобы все продать и благополучно вернуться. Чтобы не случилось облавы на базаре или еще какой беды.
Анюта с крестным провожали их до последней дубровской хаты и долго смотрели вслед своим коробейницам. А навьючились - выше головы! Особенно крестная: за ворохом корзин, двумя коробами с бутылками и Насти не видать.
Когда затихали голоса и звуки шагов, они с крестным отправлялись на ферму. Дядя Сережа чистил настилы, она доила и своих, и Настиных коров. И все время молилась за них, как бабка учила: "Да воскреснет Бог", Богородицу, "Живые в помощи".
Вот они уже прошли лес, зашагали заснеженным полем, приближаются к станции. Базары Анюта не любила, но многое бы отдала сейчас, чтобы услышать паровозный гудок. От его чудного утробного голоса ее сердечко, бывало, ошалеет и начинает ухать в такт колесам - ух, ух!
И несколько раз ей повезло: когда Карп давал лошадь, ее брали с собой на станцию. Настя так рассудила: на базаре продавать самогонку невыгодно дешево, а к поезду выносить опасно - патрули, милиция так и шныряют взад-вперед. Крестного они не трогали. Крестный с кем угодно мог договориться.
Карп Василич умел прижать своей твердой дланью, но умел и пожалеть вовремя - отпускал народ на базар. Потому что понимал, рыбья душа: без базара их деревни давно бы обнищали и не наскребли бы не только на займы, но и на налоги.
Поэтому они ранним летним утром катили на станцию. И уже издалека их встречал целый паровозный хор. Один маленький паровозик весело посвистывал, бегая по путям туда-сюда. Другой, пыхтя и скрежеща, с превеликими трудами преодолевал каждый метр и басил, басил... Анюта бы на них целый день глядела. Но все подались в здание вокзала, всегда казавшееся ей дворцом. Там в огромном зале ожидания сидели счастливцы, которые куда-то ехали. Они тоже внесли свои узлы, корзины и стали похожи на пассажиров.
Недолго пришлось им посидеть. Вскоре Настя заполошилась, похватала свои позвякивающие короба и поспешила на перрон. Там стоял крестный и беседовал с милиционерами. Один из них был свой, дрыновский парень. Здороваясь с крестным за руку, он одобрительно смеялся:
- Федотыч, тебя не узнать, ты сегодня какой-то публичный!
- Это потому что я сейчас разбогатею, - подмигнул дядя Сережа.
В гимнастерке с орденами, в военной фуражке и сапогах крестненький сразу стал выше ростом, значительней и важнее. Народу на перроне все прибавлялось, но даже в толпе он не мог затеряться, и все невольно на него поглядывали.
С минуты на минуту ждали прибытия самого главного поезда. К нему всегда торопились поспеть дубровцы с товаром. Даже громкоговоритель охрип от волнения, объявляя: "Москва - Берлин!" И вот он ворвался на станцию, все сметая на своем пути, этот столичный экспресс. При его появлении местные паровозики и локомотивы стушевались и замолкли. А голосище у него был Анюта даже закрыла ладонями уши и отступила вглубь, к привокзальному скверику, чтобы ее не сдуло, как былинку, или не затоптал народ, ринувшийся к вагонам.
И Настя засуетилась, засеменила к краю платформы, оставив крестного и корзины. Поезд еще не остановился, а уже на ходу спрыгнули военные и побежали к вокзалу. и наткнулись сначала на крестную.
- Тетка, у тебя есть? - кричали они.
- А чего вам надо? - хитро отвечала Настя.
И вот уже она ведет их к крестному, а крестный как заведенный повторяет:
- Как слеза, ребята, крепче спирта, на ржице и картошке сделана.
Его окружают плотным кольцом, звенят бутылки, Настя быстро принимает бумажки, отсчитывает сдачу. Анюшечку с ее лындиками чуть не сбили с ног. и молоко расхватали вмиг. Толпа с узлами ринулась к двум последним вагонам и атаковала их. Всего десять минут стоял поезд. Но Анюта успела подойти и украдкой коснуться его. Через день-другой он будет в Берлине, и ее прикосновение долетит туда. Заглянула Анюта и в окно. И таким уютом, загадочным и недоступным, повеяло из этого сумрачного купе, что у нее сладко заныло сердце.
Поезд нетерпеливо вздрогнул и через несколько мгновений унесся, как будто и не было его. Хороший поезд, несколько лет их подкармливал. Напоследок мелькнул хвост. Крестный небрежно махнул рукой:
- Общие вагоны. Доедут до Смоленска, Минска, а на границе их отчепют.
Перевели дух и пошли на базар, где Рокочиха продавала бурки, калоши и Настины корзины. Потом Анюта пригодилась, оставили ее стеречь телегу с лошадью, пока бабы бродили по базару, а Настя отправилась к своей подруге-буфетчице за пустыми бутылками. А крестный пропал куда-то с милиционерами.
Домой возвращались очень довольные, почти счастливые. Только крестный посмурнел. Он потом признался, что в первый раз ему было очень не по себе, как будто стыдно было. Они еще много раз ездили на станцию, и он постепенно привык и уже весело покрикивал: "Ребята, как слеза..."
