Алексей Толстой - Похождения Невзорова, или Ибикус
Невзоров попытался было уклониться от беседы, но Дэво прижала его к борту, фарфоровые зубы ее отбивали дробь у самого носа Семена Ивановича.
- Гигантскими шагами, - за час - столетие, - мы приближаемся к просветлению. Я это вижу по глазам братьев по изгнанию. Революция - акт массового посвящения, да. Что такое большевики? Сонмы демонов получили возможность проникнуть в физический мир и материализовались эманациями человеческого зла. Точно так же великим святым в египетских пустынях являлись ангелы, которые суть эманации их добра. Когда в России поймут это, люди станут просветляться, и большевики-демоны - исчезнут. Я сама была свидетельницей такой дематериализации. Меня допрашивал комиссар наедине. Он держал в руках два револьвера. Я отвечала на его глупые вопросы и в то же время, сосредоточившись, начала медитацию. Из меня вышли голубые флюиды. И этот комиссар стал то так облокачиваться, то так облокачиваться, зевал, и, наконец, через него стали просвечивать предметы. Я помолилась за него Ангелу Земли, и комиссар с тихим воем исчез. Пароход за пароходом увозят нас в лучезарные области, где мы будем пребывать уже просветленные и очищенные. Не ешьте только мяса, друг мой, не курите и каждое утро промывайте нос ключевой водой. Мы вступаем в царство Духа.
В это время от котлов повалил такой густой запах, что Дэво обернулась к поварятам. Они черпали огромными уполовниками бобовую похлебку и разливали ее по жестянкам из-под консервов, по чашкам, черепкам, - во все, что подставляли проголодавшиеся эмигранты.
На эту давку сверху, со средней палубы, глядели уже откушавшие в столовой первого класса финансисты, сахарные, чайные и угольные короли, оказавшиеся на пароходе в гораздо большем количестве, чем это казалось при посадке. Они держали себя с достоинством и скромно.
Еще выше, с третьей палубы, глядел вниз одинокий террорист в широкополой шляпе. Он жевал корочку.
После завтрака Семен Иванович предпринял более систематическое обследование вверенной ему носовой части парохода. Он спустился в средний трюм (под предлогом поисков своего багажа) и был оглушен треском пишущих машинок.
Здесь, в разных углах, на нарах и ящиках сидели сердитые генералы, окруженные, каждый своим штабом, и диктовали приказы по армии, обязательные постановления, жалобы и каверзы. Изящные адъютанты легко взбегали по лесенке на палубу, где и приколачивали исходящие бумаги на видных местах.
Войск, в обычном смысле слова, у генералов не было, но войсковые штаты и суммы имелись, и поэтому генералы действовали так, как будто войска у них были, что указывало на их железную волю, чисто боевую нечувствительность к досадным ударам судьбы и сознание долга.
В этом трюме все обстояло благополучно. Невзоров полез в носовой трюм, темный и сырой, со множеством крыс. Здесь в три яруса были нагорожены нары, и на них отдыхали после завтрака и разговаривали общественные деятели, беглые помещики, журналисты, служащие разных организаций и члены радикальных партий - почти все с женами и детьми.
- Я совершенно покоен, не понимаю вашего пессимизма, - говорил один, свесив с нар длинное бородатое лицо в двойном пенсне, - страна, лишенная мозга, обречена агонии. Пока еще мы держались на юге, - мы тем самым гальванизировали красное движение. Теперь мозг изъят, тело лишено духа, не пройдет и полугода, как большевики захлебнутся в собственных нечистотах.
- Полгода, благодарю вас, - проговорили из темноты, из-под нар, - вы, почтеннейший, довольно щедро распоряжаетесь российской историей. Им, негодяям, и полмесяца нельзя дать поцарствовать.
- Как же это вы им не дадите, хотел бы я знать!
- А я хотел бы знать, как вы запоете, когда к вам заберутся бандиты, так же, что ли, станете благодушествовать? Это, батенька, все скрытый большевизм. В морду, чтобы из морды - бифштекс, - вот какой с ними разговор. Завопить на весь мир: спасайте, грабят и режут!.. Хотите компенсации? - пожалуйста. Японцам - Сахалин за помощь, англичанам Кавказ, полякам - Смоленск, французам - Крым. Проживем и без этих окраин да еще сильнее станем.
- Ну, уж извините - вы несете вздор. Во имя высшей культуры, во имя человечности, во имя великого русского искусства должны мы просить помощи, и Антанта даст эту помощь. На Западе - не торгаши, не циники, не подлецы.
- Эге!
- Ничего не - эге. А двухтысячелетняя христианская цивилизация, это тоже - эге? А французская революция - это эге? А Паскаль, Ренан - эге? Да что мне с вами говорить. Не в Азию едем к Чингисхану, а в очаги высшей культуры.
- Значит, одесская эвакуация тоже не "эге" по-вашему?
- Одесса - трагическая ошибка союзников. Наш долг рассказать им всю правду. Европе станет стыдно...
- Батюшки!
Помолчав, господин в двойном пенсне плюнул, борода его уползла за нары. В другом месте, в темноте, говорили:
- Сесть в чистом ресторане, с хорошей услугой, спросить кружку холодного пива - во сне даже вижу.
- А помните Яр, московский? Эх, ничего не умели ценить, батенька! Храм! Шесть холуев несут осетра на серебряном блюде. Водочка в графинчике, и сам графинчик инеем зарос, подлец. Расстегай с вязигой, с севрюжкой при свежей икорке...
- Ах, боже мой, боже мой!..
- Помню, открывался новый "Яр". Получаю приглашение на бристольском картоне с золотым обрезом. Напялил фрак, гоню на лихаче вместе с Сергеем Балавинским, - помните его по Москве? Приезжаем - что такое? В большом зале молебен служит сам митрополит. В первом ряду - командующий войсками Плеве при всех орденах, военные, цвет адвокатуры, Лев Плевако, именитое купечество, - все во фраках... Куда мы попали?.. На открытой сцене занавес опущен, бордюр из цветов, образа и свечи... Восемь дьяконов ревут, как на Страшном суде! Молебен кончен, выходит хозяин, Судаков, помните его мужичонка подслеповатый, и - речушку: "Милости просим, дорогие гости, кушайте, веселитесь, будьте, говорит, как дома. Все, говорит, это, - и развел руками под куполом, - не мое, все это ваше на ваши денежки построено..." И закатил обед с шампанским, да какой! - на четыреста персон.
- Неужели бесплатно?
- А как же иначе?
- Слушайте, да ведь это ж красота, боже мой, боже мой!.. Не ценили, проглядели жизнь, проворонили какую страну...
- Вот то-то и оно-то, и едем в трюме на бобах.
- Не верю! Россия не может пропасть, слишком много здоровых сил в народе. Большевики - это скверный эпизод, недолгий кошмар.
Еще где-то между нар шуршали женские голоса:
- До того воняет здесь, я просто не понимаю - чем.
- А, говорят, в Константинополе нас и спускать не будут с парохода-то.
- Что же - дальше повезут?
- Ничего неизвестно. Говорят, на остров на какой-то нас выкинут, где одни собаки.
- Собаки-то при чем же?
- Так говорят, хорошо не знаю. Мученье!
- А мы с мужем рассчитываем в Париж пробраться. Надоело в грязи жить.
- А что теперь в Париже носят?
- Короткое и открытое.
Семен Иванович вылез из трюма и записал все эти разговоры. Пароход плыл, как по зеркалу, чуть затуманенному весенними испарениями. Большинство пассажиров дремали на палубе, лениво торчали у бортов. Негр-повар опять чистил у бочки картошку. Около него сидела Дэво, теософка, и, теребя кружева, рассказывала о пришествии святого духа из Азии через Россию. Повар весело скалился. Бегали в грязных платьицах чахлые дети по палубе, играли в эвакуацию. Откуда-то со стороны надпалубных кают доносились стоны: это, не к месту и времени, рожала жена армейского штабс-капитана. Около кухни член Высшего монархического совета Щеглов, отдуваясь, осовело слушал, что рассказывал ему приятель, белобрысый, маленький человек с лихо заломленной фуражкой астраханского драгуна на жиденьких волосах:
- Прости, а ты тоже задница, а еще помещик. Я мужиков знаю: лупи по морде нагайкой, будут уважать.
- Это тебя-то? - спросил Щеглов.
- И меня будут уважать. Помещики сами виноваты. Например - в праздник барин идет на деревню, гуляет с парнями, с девками, на балалайке играет. Этого нельзя: хам, мужепес, у тебя папироску прикуривает. Встретят на деревне попа, и помещик сам же смеется с парнями, а этого нельзя, - нужно снимать шляпу, первому показывать пример уважения перед религией.
- Жалко, тебя раньше не слушали.
- Вернусь - теперь послушают.
- Сегодня что-то ты расхрабрился.
- Я всю ночь думал, представь себе, - сказал драгун, поправляя фуражку, - так, знаешь, расстроился... Я сегодня на заседании говорить буду... Высший монархический совет заражен либеральными идеями, так и выпалю. Лупить шомполами надо повально целые губернии - вот программа. А войдем в Москву - в первую голову - повесить разных там... Шаляпина, Андрея Белого, Александра Блока, Станиславского... Эта сволочь хуже большевиков, от них самая зараза...
Щеглов, слегка раскрыв рот от жары и переполнения желудка, глядел, как астраханский драгун ударяет себя стеком по голенищу. Затем он спросил все так же сонно, но особенным голосом:
