Камиль Зиганшин - Щедрый буге
-- А сколько же вы в те времена соболей добывали?
-- Говорю, мало соболь живи. Два-три лови. Больше не лови. Соболь перевал живи. Шибко трудный охота. Один год пять лови. Второй мамка бери. Думал -- новый котел, топор купи. Хуза все брал Что делай без ружья?!
Проговорив так допоздна, легли спать. А я еще долго лежал, перешивая заново события памятного дня.
* ЧАСТЬ II *
...Узнав тайгу, нельзя забыть ее.
Ю. Сотников
ХУДАЯ ВЕСТЬ
Старики ушли в стойбище встречать Новый год. Пират увязался за ними -проведать гвасюгинских дружков. Мне же не до праздников. Нужно работать и работать. План горит. Но новых следов мало. За два дня нашел всего четыре тропки.
Все же до чего хорошо, что есть у нас зима, ложится снег, трещат морозы. Жителям жарких стран я нисколько не завидую. Никакого разнообразия -- круглый год одно и то же -- бесконечное лето, пекло без всякой передышки. А ведь, не познав холода, трудно по достоинству оценить тепло.
И осмелюсь не согласиться с утверждением, что зимой в тайге скучно и жизнь в ней замирает. Бесспорно, летом она богаче, многообразнее, но зато недоступна взору. Это только на первый взгляд стоит тайга сурово, угрюмо, незыблемо, ничего в ней не меняется. Наблюдательный же человек может заметить много перемен даже в течение одного дня. Зимой жизнь тайги -- как на ладони, и ничего невозможно утаить. Каждый след, каждая тропка может поведать удивительные истории. Да и мы сами сколько наследили в окрестностях Буге. Если посмотреть сверху, так вея тайга, наверное, словно пирог, изрезана на мелкие ломтики колеями от ваших лыж. Следы эти сейчас зримы, вещественны, но пригреет солнышко, и они исчезнут.
Порой то же самое случается и в жизни. Доживет человек до глубокой старости, а умрет -никто и не заметит. Исчезнет--словно снег растает. Другой же не проживет
и половины отпущенного срока, а люди долго с благодарностью вспоминают о нем и после смерти. Быть может, это и есть счастье, когда знаешь, что после тебя остается не снежный след, а прочный добрый след в людской памяти.
Предновогодний день посвятил Крутому. Там, на хороших тропках, стояли две ловушки. По обеим соболя прошли, по в одной пружина от мороза лопнула, а другая, хотя соболь и наступил на тарелочку, не сработала. Тут я сам сплоховал, положив под дужки влажные палочки. От мороза дужки примерзли к ним и не сомкнулись, когда тарелочка сошла со сторожка.
Вечером превратил палатку в баню. Загрузил полную топку смолистых поленьев. Поставил в кастрюле воды. Докрасна раскочегарил печь и, раздевшись догола, помылся прямо у выхода. После такой, казалось бы, несерьезной бани почувствовал себя заново рожденным. Никогда не думал, что несколько литров воды могут так освежить. И впрямь она обладает необыкновенной живительной силой.
Примерно через два часа Новый год. Почему примерно? Да потому, что время определяю по будильнику, который не проверялся более двух недель: приемник не работает - батарейки сели. Ну, да бог с ними. Новый год на носу! Пора накрывать праздничный стол-чурку.
Первое января. Где-то на западе нашей необъятней страны еще только собираются встречать Новый год нарядные женщины, мужчины, а за тысячи километров от них в недрах глухой тайги уже встает бородатый дядя, продирает глаза, пялит бессмысленный взор на снующих кругом мышей, затапливает печь и снова ложится спать, чтобы окончательно протрезветь и встать через пару часов.
Дед Мороз не забыл-таки заброшенного в глуши охотника и преподнес ему новогодний подарок. На Фартовом стояло всего-то два капкана на подрезку. У первого, распластавшись во всю длину, лежал черный красавец. У второго снег тоще истоптан. Пружина из-под колдобины выглядывает. Ну, думаю, Дед дает --совсем расщедрился -- на два капкана -- два соболя! Потянул за цепочку, а он пустой. Ушел! От досады заскрипел зубами. Капельки крови пунктиром обозначали след. Метров через сто он скрылся под полуистлевшим стволом кедра. Там соболь отлежался и сегодня уже выходил мышковать поблизости. Довольно крупный самец. Троп у него в этом районе много и расположены они достаточно кучно. "Все равно словлю", -- утешил я себя.
Только собрался попить чай на солнцепеке, как услышал треск сучьев, стук клыков, грубый визг. Кабаны! Но, видимо, учуяв меня, драчуны коротко хрюкнули и стремглав бросились врассыпную.
Как я встретил Новый год? Нажарил полную сковородку рябцов, приготовил строганины. Ровно в двенадцать часов (опять же по-моему будильнику) поздравил себя и всех, кто ждет меня дома, с Новым годом. Выпил спирту и стал вслух беседовать сам с собой. Жизнь в одиночестве уже начала вырабатывать у меня привычку смотреть на себя как бы со стороны. И мне представился весьма странным косматый оборванец, сидящий, скрестив по-мусульмански ноги, на засаленном спальнике среди висящих повсюду на правилках ободранных шкурок и чокающийся с блаженной улыбкой с печной трубой. Выпив, он начал невнятно лепетать что-то про удачу, Пудзю. А вокруг, по всему Хору, ни души. Со стороны, ей бегу, сумасшедший!
После третьего тоста на глаза попались ножницы, и я недолго думая обкромсал надоевшие из-за каждодневных "наледей" усы. Бороду пожалел -- не тронул.
Разморенный жаркой печкой и "огненной жидкостью", приподнял полог, чтобы остыть, и незаметно уснул. Очнулся от пробравшего до костей холода. Дрова прогорели. В серой золе только кое-где виднелись красные глазки дотлевавших углей. И таким неприветливым, мрачным показался мне народившийся год. С трудом настрогал смолистой щепы и растопил заново печь. Согревшись, залез в спальник досыпать. Несколько раз вставал, топил еще. Окончательно обрел себя к обеду. Выпил несколько кружек крепкого чая и отправился, как к уже писал, на Фартовый.
Дни промысловика начинаются всегда одинаково. Встаешь и идешь проверять одни ловушки, ставить другие. Вот и сегодня обошел Крутой. Пока пусто, хотя в душе уж на одного-то рассчитывал. Следов на этом путике опять стало мало. Что-то никак не уловлю я в поведении соболей, хотя бы какую-нибудь закономерность. Одну и ту же сопку то истопчут вдоль и поперек, то за целую неделю ни разу не освежат ни единой тропки; то бегают как угорелые и в мороз, и в слякоть, то сутками в теплой норе отлеживаются.
В лагерь вернулся засветло. Поколол дров, промазал улы кабаньим жиром.
Перекусив, выглянул из палатки. В лицо тотчас вонзились обжигающие морозные иголочки. Над головой бесстрастно светились россыпи мелкого жемчуга. Созвездия не приходилось отыскивать. Не таясь, они сами бросались в глаза. Небо в этот вечер воспринималось как купол, вершина которого высоко-высоко, а стенки сразу за деревьями. Вокруг молчала насквозь промерзшая тайга, на бескрайних пространствах которой лишь кое-где разбросаны комочки жизни: звери и птицы. Чувство потерянности и заброшенности в этом мире охватило меня.
Чтобы избавиться от этого ощущения и известить всему миру, что я еще жив и силен, достал ружье и шарахнул в звезды. Выстрел громом пронесся по тайге и долине реки, отдаваясь многократным эхом. Вскоре послышался отвратительный вой, полный презрения ко всему окружающему. Выл волк не "у-у-у", как запомнилось с детства, а "ыууу-ыу", хотя вряд ли можно передать на человеческом языке все тончайшие оттенки волчьей песни.
Жутковато становится в такие минуты. Правда, чаще сам на себя страх нагоняешь. Станешь прислушиваться к каждому звуку и, чем дольше внимаешь, тем явственнее слышишь в этих звуках скрип шагов, хриплое дыхание зверя, но стоит отвлечься, заняться делом -- как все сразу исчезает. Невольно задумываешься, отчего человек в темноте испытывает страх? Пожалуй, от недостатка информации: не видит, что происходит вокруг, вот и мерещится всякая галиматья.
Без радио вечерами в палатке тишина стоит космическая. Только печка поухивает, да изредка то дерево в лесу, то лед на реке оглушительно стрельнет.
Самая неприятная в таежном быту процедура ожидает меня по утрам и никуда от нее не деться. В палатке в это время натуральный морозильник. Если под открытым небом, например, минус 36[о], то в нашем убежище минус 34[о]С. Спальник от дыхания за ночь покрывается ломкой корочкой. Разогнешь хрустящие края брезентового чехла, высунешься по пояс и, скорчившись над печуркой, как можно быстрее набиваешь ее чрево дровами. Подожжешь смоляк и немедля ныряешь с головой обратно в спальник. И лежишь так до тех пор, пока живительное тепло не наполнит палатку и не проникнет внутрь мешка. Случается, дрова с первой попытки не разгораются и тогда истязание повторяются. Чтобы уменьшить продолжительность такой морозотерапии, смоляк и мелкие щепки для растопки я стал готовить с вечера.
Прежде растопкой занимался Лукса, и только когда он ушел в стойбище, я оценил его природную тактичность. Ни разу Лукса не упрекнул меня за то, что встаю последним, когда в палатке уже тепло.
Возвращаюсь по-прежнему без добычи. Обходят последнее время соболя мои капканы. По всей видимости, я что-то не так делаю. Может быть, неумело маскирую? Или соболя запах рук чуют? Много бы я отдал, чтобы выяснить причину январских неудач.
