Валентина Колесникова - Гонимые и неизгнанные
"Когда человек, сколько-нибудь образованный и сколько-нибудь умный, устанет думать, а между тем ему надо иметь какую-нибудь точку опоры, он приходит непременно к мистицизму - ищет опоры в религии". О духовных поисках П.С. Пушкина свидетельствует упоминание в его письме к Н.Д. Фонвизиной в феврале 1838 года, что он "лишь в 24 года познал Бога", а также воспоминания Якушкина и Францевой.
И.Д. Якушкин: "Во время своего заточения он оценил красоты Евангелия и вместе с тем возвратился к поверьям своего детства, стараясь всячески осмыс-лить их"1.
М.Д. Францева: "Заключение в каземате, как рассказывал нам сам Павел Сергеевич, имело превосходное влияние на развитие его духовной стороны. Он только там вполне постиг всю пустоту суетной мирской жизни и не только не роптал на перемену своей судьбы, но радовался, что через страдание теперешнего заточения Господь открыл ему познание другой, лучшей жизни. Внутреннее перерождение оставило навсегда глубокий след в его душе. Находясь в каземате, он радовался и воспевал хвалу Господу за его святое к нему милосердие"2.
Позднейшие письма Павла Сергеевича, прежде всего к очень близким ему духовно Н.Д. Фонвизиной, Е.П. Обо-ленскому и А.Л. Кучевскому, позволяют предположить, что годичное его пребывание в Петропавловской крепости было временем серьезнейшего изучения Библии и осмысления вероучительных основ. И чем глубже становились его познания, тем спокойнее дух. Павел Сергеевич на собственном примере убеждался, что лишь просветленное сердце и разум, озаренный этим светом, может явиться надежным путеводителем при чтении Священного Писания.
А.О. Смирнова-Россет в своих "Воспоминаниях" приводит любопытное размышление поэта А.С. Пушкина: "Мне кажется, мертвые могут внушать мысли живым... Иезикииля я читал раньше; на этот раз текст показался мне дивно прекрасным, я думаю, что лучше его понял. Так всегда бывает со Священным Писанием: сколько его ни перечитывай, чем более им проникаешься, тем более все расширяется и освещается. Но я никогда не читаю подряд: я открываю книгу наудачу и читаю, пока это доставляет мне удовольствие, как всякую другую книгу. Я раскрыл Евангелие и напал на текст: "возьмите иго мое, ибо оно благо и бремя мое легко есть".
Прочтя этот текст, я подумал: богатые и бедные, счастливые и несчастные во всем, аристократы и демократы, великие и малые, все мы несем бремя жизни, иго нашей человечности, столь слабой, столь подверженной заблуждению; и это иго, это бремя - уравнивает все.
Он велит нам взять иго, которое благо, бремя, которое легко, - это Его иго, Его бремя, которое поможет нам нести наше собственное до конца, если мы будем помогать ближнему поднять и нести иго, под которым он изнемогает. Вот и весь закон в нескольких словах, и здесь нет места ни для аристократа, ни для демократа. Здесь только одна-единственная великая сила - любовь"1. Эти мысли великого однофамильца - или похожие - несомненно, волновали Павла Сергеевича в Петропавловском каземате. Позднее они органично влились в его мировидение.
Думается, факт бесспорный, что П.С. Пушкин в постижении христианского учения шел путем ортодоксального православия. Он не подозревал, что 26 января 1827 года - последний день пребывания его в Петропавловской крепости и что из Инспекторского департамента Главного штаба за № 26 уже пришло повеление: "Господину ко-менданту С. - Петербургской крепости. Государь император высочайше повелеть соизволил из содержащихся в С. - Петербургской крепости преступников: Лорера, бывшего майора, Аврамова, бывшего полковника, Бобрищева-Пушкина, бывшего поручика, и Шимкова, бывшего прапорщика, отправить по назначению сего генваря 27 числа прежним порядком. Извещая о сем ваше высокопревосходительство, покорнейше прошу означенных преступников завтрашний день по наступлении ночи сдать по заковании в кандалы тому фельдъегерю, который будет за ними прислан с жандармами из Инспекторского департамента, а по отправлении оных меня уведомить.
Военный министр".
А вслед за повелением и такое сообщение Сукину:
"Имею честь уведомить его высокопревосходительство, Александр Яковлевич, что сего числа назначен для препровождения преступников фельдъегерь Подгорный, коему и приказано явиться с жандармами к вашему высокопревосходительству".
О том, как происходила отправка из Петропавлов-ской крепости, рассказывается во многих мемуарах декабристов. Она была доведена до автоматизма - и по времени, и по процедуре.
Воспользуемся воспоминаниям Н.И. Лорера: "Мы вошли в комендантский дом, который был освещен, как бы ожидая каких-нибудь гостей. В зале я застал одного фельдъегеря, с любопытством на меня поглядывавшего. Подушкин скрылся и вскоре явился с другим ссыльным, прежним моим товарищем полковником Аврамовым... После первых взаимных приветствий после долгой разлуки я спросил его, как он думает, куда нас отправят? "Разумеется, не в Крым", - отвечал он мне с некоторою досадою. Этот ответ, несмотря на торжественность минуты, меня сильно рассмешил. Через несколько минут привели Бобрищева-Пушкина, офицера Генерального штаба 2-й армии. Этот также был болен, бледен и едва передвигал ноги. Даже фельдъегерь, увидев эту новую жертву, пожал плечами и, вероятно, подумал: "Не довезть мне этого до места назначения". Скоро к нам присоединился поручик армии Шимков. Показался, наконец, адъютант военного министра в шарфе, а за ним и весь причт крепости, разные плац-майоры и плац-адъютанты. Сукин не замедлил появиться в зале. Мы встали, он остановился на середине комнаты и торжественно провозгласил: "Я получил высочайшее повеление отправить вас к месту назначения закованными". Повернулся и ушел. Признаюсь, этого последнего слова, произнесенного с таким ударением, я не ожидал. Принесли цепи и стали нас заковывать.
Наконец, мы встали, и цепи загремели на моих ногах в первый раз. Ужасный звук. Не умея ходить с этим украшением, мы должны были пользоваться услугой прислужников при сходе с лестницы. У крыльца стояло пять троек и пять жандармов, и мы стали размещаться. На гауптвахте крепости караул вышел к ружью. "Трогай!" - крикнул фельдъегерь, и полозья заскрипели. На башне било 2 часа. Проехали Неву и городом ехали шагом. Во многих домах по-старому горели ещё свечи, перед подъездами стояли экипажи, и кучера, завернувшись в попоны, спали на своих козлах.
Мы узнали о строгой инструкции, полученной фельдъ-егерем насчет нас. Вот главные её пункты: две ночи ехать, на третью ночевать; не позволять нам иметь ни с кем ни малейшего сообщения; кормить нас на деньги, отпущенные правительством, на каждого по 75 рублей ассигнациями; не давать нам отнюдь никакого вина, ни даже виноградного, в каждом губернском городе являться к губернатору и в случае болезни кого-либо из нас оставлять больного на попечение губернатора..."1
А едва выехал за ворота крепости санный поезд, пошло по назначению донесение за № 43:
"27 генваря
Господину военному министру
Выполнение высочайшего, Его императорского величества повеления, сообщенного мне в отношении Вашего сиятельства от 26-го сего генваря № 26-го из числа содержащихся во вверенной мне крепости преступников, не отосланных ещё в Сибирь в каторжную работу: Лорер - бывший майор, Аврамов бывший полковник, Бобрищев-Пушкин - бывший поручик и Шимков - бывший прапорщик, по заковании их в ножные железа сего 27 генваря пополудни в 11-м часу дня для препровождения по назначению сданы присланному за ними из Инспекторского департамента Главного штаба Его императорского величества фельдъегерю Подгорному с жандармами, о чем должным щитаю Ваше сиятельство иметь честь уведомить.
Комендант С. - Петербургской
Петропавловской крепости Сукин".
Волею "исходящей (от неукротимой воли монарха) бумаги" отправилась очередная декабристская четверка студеным сибирским трактом - для Н.И. Лорера и П.С. Пушкина длиной в 30 лет, а для полковника, бывшего командира Казанского пехотного полка Павла Васильевича Аврамова и прапорщика Саратовского пехотного полка Ивана Федоровича Шимкова - всего в 9 лет (оба умерли на поселении в Иркутской губернии, первый - в крепости Акше, второй - в Батуринской слободе в 1836 году).
"Записки" Н.И. Лорера - не только прекрасный образец декабристской мемуаристики, но и живое свидетельство стойкости духа, неистощимого жизнелюбия и жизнерадостности, безграничной доброты светлого этого человека.
Благодаря Николаю Ивановичу стали известны нам и подробности "путешествия" в Сибирь Павла Пушкина.
Итак, конец января - начало февраля 1827 года. Пятеро саней в соответствии со строгими инструкциями несутся так быстро, как пристало это курьерам его императорского величества. Каждый из "государственных преступников" находится под бдительнейшим прицелом двух пар жандармских глаз и под недреманным оком и нещедрою волею фельдъегеря. Все вперед, все вперед, не зная конечного пункта, будто цель их - избороздить необъятную Сибирь, "бездонную бочку", как называли её потом декабристы.
