Михаил Салтыков-Щедрин - Том 15. Книга 2. Пошехонские рассказы
Каково же было его огорчение, когда он воочию убедился, что щелка — пустое дело и что никому даже не интересно знать, согласен ли он на урезки или не согласен. Пришли, замазали и ушли.
Целое утро он пробегал от одного знакомого к другому, протестуя и жалуясь.
— Представьте себе! щелки-то ведь уж нет! — сообщал он одному.
— Да объясните же наконец, что такое произошло? — спрашивал у другого.
— Ведь это уж не факт, а волшебство! Волшебство! волшебство! волшебство! — повторял третьему.
И даже идя по улице, не стесняясь присутствием городовых, повторял:
— Какое неслыханное варварство!
Наконец измученный, с растрепанными нервами, прибежал в семь часов в «Грачи», где имел обыкновение насыщаться. Не обедать и даже не есть, а именно только насыщаться.
Тут он встретил целую компанию знакомцев, таких же либрпансёров, как и он сам, и не успел порядком сесть на стул, как уже загремел:
— Представьте себе — щелка-то замазана! Утром пришел, думаю: «Посмотрю?» — и вдруг с одной стороны — стена и с другой — стена! Где щелка? — нет щелки!
— А вы только теперь догадались? — молвил один знакомец.
— Ее ни вчера, ни третьего дня уж не было… давно! — сообщил другой.
— У вас, должно быть, праздного времени много. Ищете бог знает чего, говорите об том, что было, да и быльем поросло! — подтрунил третий.
Крамольников уселся и начал глотать пищу. Мужчина он был вальяжный, нуждавшийся в питании, но глотал зря, не сознавая ни вкуса, ни даже свойства подаваемой еды, так что если б ему подали сладкий пирожок, намазанный горчицей, то он и его бы проглотил. Наконец, в средине обеда, уничтожив целую массу черного хлеба, он почувствовал себя сытым и опомнился. Отставил прибор, огляделся, как бы припоминая, как он сюда попал, увидел знакомые лица, вспомнил и опять загремел:
— Представьте мое удивление! — Гляжу ищу, — и ничего не вижу! — Смотрю, навстречу Семен Иваныч идет. К нему: «Семен Иваныч! батюшка! каким манером? с чего?» И что ж бы вы думали? — потоптался-потоптался Семен Иваныч — шмыг от меня на другую сторону улицы! Я — к Яков Петровичу: «Яков Петрович! батюшка!» — Этот уж совсем дурак дураком. «Стыдитесь!» — говорит.
— Ха-ха! — раздалось за столом.
Но посреди общего хохота выделился серьезный голос, который произнес:
— А вы, Крамольников, будьте поосторожнее. Помните, что ведь здесь трактир.*
Голос этот принадлежал несомненному либрпансёру Тебенькову, который тоже не прочь был в щелочку посмотреть. Но так как он был малый мудрый, то, раз убедившись, что щелка исчезла, он сказал себе: «Ежели она исчезла, то, стало быть, ее нет» — и благоразумно воздержался от всяких исследований по этому предмету.
— Что такое «поосторожнее»? и что ж из того, что здесь трактир? — разгорячился Крамольников.
— А то, во-первых, что самое открытие, которое вас так поразило, уже указывает на необходимость осмотрительности; а во-вторых, то, что в трактире всякого гаду довольно.
— Осторожность да осмотрительность — только и слышишь от вас, Тебеньков! — взнегодовал Крамольников, — докуда же, наконец? — И какое кому дело до гадов? — Не преувеличиваете ли вы? — общество совсем не так низко стоит, чтобы сгибаться под ферулой каких-то «гадов»! Напротив, при всяком удобном случае оно наглядно доказывает, в какую сторону влекут его симпатии. Спрашивается: при таком общественном настроении что̀ значит каких-нибудь два-три гада, которые действительно могут проскользнуть?
— А то и значит, что, несмотря на свою численную слабость, эти два-три гада имеют достаточно силы, чтобы всех здесь присутствующих в осаде держать.
Несмотря на то, что Крамольников был весь погружен в свои сетования, слова Тебенькова остепенили его. Он невольно оглядел комнату, в которой они обедали, и, к удовольствию, убедился, что в ней никого, кроме своей компании, нет. Правда, из соседних анфилад, справа и слева, доносилось густое гудение, но, по мнению его, это гудение даже обеспечивало тайну интимной беседы.
— Яко тать в нощи,* — прибавил Тебеньков, как бы угадывая его мысль.
— А коли так, — разгорячился Крамольников, — то давайте вести разговоры, которые низшим организмам свойственны! Нуте-ка, благословясь: мму-у!*
— Крамольников, вы нелепы! — обиделся Тебеньков.
— А ежели и это вам кажется чересчур радикальным, то займемтесь чем-нибудь приблизительным. Например: как называется эта птица, которая поставлена на стол?
— Судя по могущественному телосложению, надо бы быть глухарю, — сказал один.
— А по-моему, так это преклонных лет самоклюй, — отозвался другой.
Догадка за догадкой, пришли к заключению, что это коршун, который предварительно съел и глухаря, и самоклюя, и затем, в качестве чего-то среднего, попал в трактир «Грачи». Порешивши на этом, начали есть и вскоре так освоились, что кто-то даже выразился: «Право, хоть бы и еще такую же птицу!» Наевшись, закурили папиросы, спросили пива и стали уже настоящим образом разговаривать.*
— Однажды я в Тверской губернии летом гостил, так дупелей ел — вот это так птица! — сообщил один.
— А по-моему, тетерев, ежели он еще цыпленок, даже лучше дупеля будет! — отозвался другой.
— Тетерев-то и не цыпленок, а просто «нонешний»… ежели, например, в сентябре… — возразил третий, — приготовить его в кастрюльке да дать легонько вздохнуть — высокая это еда, господа!
Наговорившись о птицах, перешли к пиву. Один хвалил калинкинское, другой предпочитал «Баварию», третий вспомнил о пиве Даньельсона в Москве, щелкнул языком и прибавил: «Вот это так пиво было… дореформенное!»
Словом сказать, так увлеклись, что никто бы и не подумал, что люди ведут разговоры, высшим организмам несвойственные. Один Крамольников нервно пожимал плечами, приговаривая: «Каплуны! ай да каплуны!» Наконец он не выдержал, встал с места и зашагал по комнате.
— Растолкуйте вы мне, мудрецы! — начал он, обращаясь к приятельской компании, — почему то, чему присвоивается название «правды» по ту сторону Вержболова*, называется неправдой и превратным толкованием по сю сторону? почему то, что признается не только безопасным, но даже благотворным по ту сторону, становится опасным и вредным по сю сторону? почему люди, считающиеся надежнейшею поддержкою порядка — там, являются здесь подрывателями, чуть не разбойниками? почему, наконец, один и тот же человек какою-то пустой речонкой, составляющей границу, рассекается надвое? Почему-с?
— Потому, вероятно, что в Вержболове — таможня, — спокойно решил Тебеньков.
— Не понимаю! Может быть, вы, по обыкновению, изволите шутить… и, может быть, даже очень остроумно… Но я — не понимаю! Вообще я шуток не понимаю. Не понимаю-с! не понимаю-с, — повторил он раздраженно. — Время, в которое мы живем, так серьезно и вместе с тем так сурово, что двумысленности кажутся мне неуместными. Да-с, неуместными-с.
— Но я и не думал шутить. Я говорю, что в Вержболове существует таможня, точно так же, как сказал бы, что существуют таможни в Кёльне, в Аврикуре, в Паньи, в Понтарльё и проч. Ведь и по сю сторону, например, Аврикура жизненные условия имеют совершенно иной характер, нежели по ту сторону…
— Не «совершенно иной», а «до известной степени иной» — это так. Разница тут только в размерах, а не в сущности. Понятия об общественном благе и общественном вреде, об основах, на которых покоится общественный порядок, общая безопасность и личная обеспеченность — и там и тут одни и те же. А ежели политические формы в одном месте шире, а в другом уже, то, право, это вопрос второстепенной важности. Средний человек не гонится за политической номенклатурой, а дорожит только реальными благами; но, разумеется, не одними материальными благами, а и духовными. А так как к числу последних принадлежит…
— Ах, да знаем мы, что̀ к числу последних принадлежит! — резко прервал его Тебеньков, — не только знаем, но даже можем и вам предложить не бесполезный по этому поводу совет. Оставьте вы эту бесплодную игру в вопросы и ответы! а если не можете совсем оставить, то отложите ее до более благоприятного времени!
— Вы сказали: «до более благоприятного времени»? Стало быть, вы признаете, что нынешнее время…
— Ничего я не признаю, ни не признаю. Просто-напросто не желаю.
— Чего же вы не желаете, господин Тебеньков? и почему так скромно? Не доказывает ли это…
— Ничего не доказывает. Мы пришли сюда обедать, а не политические вопросы обсуждать. Не желаю — и будет с вас.
— Странно!
Крамольников горько улыбнулся, раскрыл рот, чтобы еще что-то сказать, но воздержался и принялся шагать взад и вперед по комнате.
