Владимир Чивилихин - Над уровнем моря
- Один? - ожил Волосатик.
- Совсем нелюдим. Приплыл на "Алмазе". Позычил литовку, настебал травы на балаган и самодурит себе хариуса с берега. Хороший человек, однако, никому не мешает...
Волосатик сказал пейзанке, чтоб послала людей, которые вылезут из тайги, совсем в другое место, а в какое, я не по
нял, потому что он говорил всякие уродские туземные слова - ] Тушташ, Тобогай, Канкем. Но пейзанка оказалась с мозгой, ' закивала, заквохтала, стала шлепать себя по мощным бедрам, но нам некогда было любоваться на эту по-трясную картину.
Волосатик, как я понял, умеет проворачивать дела. Нас уже четверо. Теперь караван замыкает этот самый отпускник-отшельник. Парень медленный какой-то, вещь в себе, и смеется по-особенному, молча обнажая длинные зубы и десны, будто делает скучную работу. Волосатик ему даже одуматься не дал, стал сматывать снасти, сказал, что так надо.
Парень забрал у меня рюкзак, заложил в него кирпич хлеба, две банки с курячьей тушенкой, кулек с конфетами.
- Вы понесете? - спросил.
- Несите, хрен с ним, - сказал я, подделываясь под здешний стиль.
- Чем тяжелее рюкзак, тем более хрен с ним, да? - Он обнажил свои бивни и начал влезать в лямки.
- Да нет, вы меня не так поняли, - возразил я и на правах спасителя со стажем решил взять в разговоре инициативу. - Вы кто?
- Вообще? - Он засмеялся опять по-своему. - Конструктор.
- Конструктор чего?
- А что?
- Понятно, - догадался я, потому что знаю их, этихю Сидит рядом в метро, "Вечерку" мусолит, и никто даже не рюхнется, что этот тип нажимает главную кнопку. - Ясно.
- Что вам ясно? - спросил Конструктор.
- Фьють? - Пальцем я завил в воздухе спираль.
- Что значит "фыоть"?
- Ракетчик?
- Не совсем.
Он опять показал зубы, и тут Волосатик нас заторопил. Сказал, что надо побыстрей к какому-то Стану, там должны быть люди, а меня и Конструктора он оттуда отправит назад - догуливать наши отпуска. Ну уж дудки! Меня-то он не отправит, потому что живешь, живешь - и вдруг иногда покажется, что сейчас кто-то неизвестный припечатает по роже. А тут - "отправлю"! Я ему отправлю!..
Тропа вдоль реки была мокрой и холодной. Мы окончатель
но пропитались водой. Мои техасы потяжелели, перестали держаться, сползали, я на ходу подтягивал их все время, и Конструктор сзади щерился. Ему-то хорошо в новеньких сапогах, а тут еще кеды хлябают и хлюпают.
- Сель, - повернулся к нам Волосатик.
- Черт возьми! - столбом встал Конструктор. Началась дорога, какую я, наверно, никогда больше не увижу, а расскажу в Москве - назовут трепачом, и правильно сделают, потому что таких дорог не бывает. Она вся из дерева, шириной метров тридцать да толщиной метра два. Ну, было тут шороху! Лес приперло сюда, как объяснил Волосатик, месяц назад, и эта работенка закончилась в полчаса. По склонам речки Баяс мощный ливень смыл камень и землю, выдрал лес и приволок сюда. Вот поглядеть бы! А когда вода пошла на убыль, грязь унесло, и здоровенные эти деревяги уложило ровненько, будто спички в коробке. Нет, Алтай забавнее, чем я думай!
С деревянной дороги мы начали корячиться в гору, и все круче, круче, так что Жамин, - иными словами, Страшила - вдруг сел на траву и заныл:
- Идите, идите, я посижу. Ноги, чтоб их - трах-тара-рах! - не тащат. Я догоню...
Волосатик вернулся к нему, поднял за подмышки.
- Нет уж, топай, милый, топай! На тебе висит. Дождь кончился, мы около часу шли под солнцем и медленно просыхали. Пора бы к столу! Я хотел уже заскулить, но наша бригада выбралась к Стану - каменному козырьку над рекой Кыгой, под который местные таежники залезают от дождя. Увидели следы большой ночевки - угли, обгорелые палки, сухое сено, пустые консервные банки. Но людей не было. Поорали со скалы во все стороны и услышали только свои далекие голоса. Все пропало - бобик сдох. Иными слонами, прокол.
Волосатик был не в духе. Он заставил всех разуться, чтоб ноги отдохнули, потом быстро сварил котелок густого супу, нарезал сухой колбасы. Все это в момент, одной левой. Жамин жрал жадно, как животное, давился. Волосатик дал ему кусок ливерной колбасы, и она в секунду оказалась тама. Даже конфеты он ел безо всякого выражения на лице. Сидел и жевал, сидел и жевал. Оголодал, видно, парень. Вообще-то я тоже еще чего-нибудь бы употребил, но мне Волосатик ни фига не отвалил. Ноги у меня ныли. Хорошо, хоть посидеть мы решили на Стане.
- Ты первый раз в тайге, Константин? - спросил Волосатик, и я обрадовался, что меня так назвали. - Белку еще не пробовал?
- А что, это здесь входит в мои обязанности?
- Да нет, просто так. Ты не злись. - Он почему-то задумался. - Белка вообще-то съедобная вещь. Вроде курятины.
- Не, я жяб обожяю, - сказал я.
- Тьфу! - плюнул Страшила в пустое пространство.
- Жяреных, - уточнил я.
- Пижон ты, Константин! - засмеялся Волосатик и посмотрел из своих волос на Конструктора. - А как вас, товарищ, зовут?
- Андрей Крыленко. Андрей Петрович.
- А я Симагин, начальник лесоустроительной партии. Попали вы в переплет...
- Немного странно. Но ничего, иду.
- Спасибо. Но как же вы непроверенные сапоги обули на такое дело?
- А вы что? - Конструктор показал свои зубы. - Заметили?
- Новый сапог - хуже нет. А еще далеко до Кынташа... Волосатик забыл, конечно, что хотел нас отсюда вернуть. Он достал из кармана карту, прочертил спичкой загогулину, показал нам, только я даже не захотел смотреть - все равно придется идти дальше.
- Ясно, - сказал Конструктор. - Ближе к месту по корде, а мы идем по дуге. Но где же ваши люди?
- Где-то лазят. Ждать их нельзя, потеряем время. Сейчао мы прямо вверх, на гольцы.
- А что это за тип? - подал я голос. - Ну, который там лежит?
- Мой таксатор. Парень что надо! Он там уже почти но-делю...
- Тогда пошли! - Конструктор поднялся. - В темпе. Волосатик написал какую-то записку; оставил в камнях у костра, потом дал Страшиле новые носки, а в сапог Конструктора залез с ножом и что-то там резанул. Только на меня не обратил внимания, будто у меня все в порядке с кедами. Хоть бы посочурствовал, капитан! Но скоро я понял, что Волосатик прав - у меня была лучшая обувь. Полезли в скалы, и мне прыгалось легко, а резина хорошо держала ногу на камнях. Нет, этот Волосатик соображает! И шагает, как верблюд одногорбый.
Полезли в щели - там росли кусты и было не так круто, как на уступах. Сначала я робко брался за эти жалкие веточки, но они, оказывается, железно сидели в камнях, и на них можно было надеяться. Стало жарко, пить жутко хотелось, но Волосатик еще внизу сказал, что о воде надо пока забыть и думать о том, как бы скорей до Кыги. До какой Кыги? Мы ведь от Кыги поднимаемся? Но я ничего не стал спрашивать, не хотел выглядеть городской соплей.
В разломы лезли поодиночке, чтоб не поймать на кумпол случайного камня. Пот ел глаза, я просто обливался весь, как никогда в жизни не обливался, и неинтересно было смотреть никуда - ни на ту сторону долины, ни вниз, где осталась прохладная Кыга, ни вверх, куда уходила гора. Интересно было мечтать о том, чтоб все это кончилось поскорей, думать о пол-метре колбасы или куске свинокопченостей. И еще приятно было беседовать с Бобом о какой-нибудь бодяге, вроде этой:
"Нет, милый Боб, это не пупыри, а горы, они даже тебя сделали бы сейчас похожим на меня, и всех нас, и это бы надо тебе, Боба".
Когда я настигал Жамина, он оглядывался, жрал меня своими черными буркалами, говорил слова, из которых можно привести какие-то невнятные пробормоты: "Куда бегут? Куда бегут? Сами не знают, куда бегут". Очумел он, что ли? Но вообще Страшила лез отлично, на втором или даже на третьем дыхании, и я тянул за ним, потому что он сам тянул за Волосатиком, который выбирал щели.
На хребет мы вылезли хорошие. Я увидел, что Жамин лежит у ног Волосатика, а тот стряхивает с себя рюкзак и достает из него - милая ты моя маман! - флягу! Мы уселись рядышком, выпили по глотку, Страшила, конечно, два; и сразу стало скучно, потому что вода была вся.
- Жаб, говоришь? - подмигнул мне Волосатик и прикурил от спички. Жареных?
- Ага! - Я опять обрадовался, что он обратился ко мне и подмигнул.-.Это еще что! Мой кореш Боб шинель съел.
- Как это шинель? - отодвинулся от меня Волосатик.
- В суворовском. Они там какую-то тайную клятву дали,
под это дело разрезали шинель на восемьсот кусочков и всем училищем употребили.
- Врешь! - восхитился Волосатик.
- Чтоб мне никогда в жизни не видать родной Можяйки! - поклялся я. Спорим на "американку"!
Волосатик захохотал, и Конструктор тоже показал свои клыки - больше, наверно, оттого, что разобрало Волосатика. А тот запрокинулся назад, выставил бороду и, шевеля мохнатым кадыком, ржал, как сто жеребцов, стонал:
- Ох, пижоны! Ну и пижоны!..
А Страшила смотрел на нас глазами шизика и ничего не понимал. Ясно, что он медленно, но верно балдел. Не глядя на нас, он вдруг встал и пошел, пошел так, что нам пришлось его догонять. Мне эта скорость была совсем ни к чему, потому что я зачем-to отобрал рюкзак у Конструктора. Пока мы сюда корячились, рюкзак потяжелел, и я сдуру сыграл в благородство. Твистовать могу часа два без перерыва, а вот пешком долго не выдерживаю. Пить еще сильнее захотелось - от того несчастного глотка, и от этого проклятого рюкзака, и от солнца, которое тут хоть и заходило иногда на отдых в жидкие тучки, все же было помощнее крымского, где мы с Бобом пляжничали в прошлом году.
