Михаил Салтыков-Щедрин - Том 5. Критика и публицистика 1856-1864
В пародийном стихотворении на кончину «Времени» Салтыков использовал стихотворный размер «Моей эпитафии» Пушкина.
«Самонадеянный Федя»… — В сатирическом стихотворении, относящемся к Ф. М. Достоевскому, интересна мысль Салтыкова о том, что туманность, бесплодность идеологии «почвенников» должна отозваться и на творчестве писателя, на характере его гуманизма, который может превратиться в «тысячекратно повторяемое трясение гоголевской «Шинели» (как это было замечено еще в «Тревогах «Времени»). Содержание пародии проясняет более поздняя статья Салтыкова «Журнальный ад» (см. т. 6 наст. изд.). «Под «бездельничеством», — говорит Салтыков, — я отнюдь не разумею что-либо преступное <…>; нет, «бездельничество» означает лишь полное отсутствие какой-либо живой руководящей мысли, означает занятие таким делом, до которого ровно никому дела нет» (ср. «Все ленился, да ленился… и попал впросак!»). И далее: «Откуда нашла на русскую журналистику эта туча, я не берусь разрешить <…>. Гораздо проще, по моему мнению, будет, если мы примем это явление, как факт глухой, как знаменье особенного божьего гнева, над нами тяготеющего» (ср. ироническое: «Федя богу не молился, /«Ладно, мнил, и так!»). Здесь же вновь появляется образ обветшалой гоголевской «Шинели». Речь идет о герое «Записок из подполья», представляющем некий демонический вариант маленького человека — Макара Девушкина («Бедные люди»): «В довершение всего роль сатаны неожиданно присвоил себе известный попрошайка, Макар Алексеевич Девушкин, тот самый Девушкин, который из гоголевской «Шинели» сумел-таки выкроить себе, по малой мере, сотню дырявых фуфаек».
Стихотворение Салтыкова запомнилось Достоевскому. В романе «Идиот» (1868) он использовал его в своих пародийных целях.
Лева Шнейдера шинелью
Пятилетие играл
И обычной канителью
Время наполнял… и т. д.
Эти стихи написаны нигилистами с целью скомпрометировать положительного героя романа, князя Мышкина.
«Опыты сравнительной этимологии, или Мертвый дом», по французским источникам… — Салтыков неизменно высоко оценивал «Записки из Мертвого дома» Достоевского. В хронике «Наша общественная жизнь» за март 1863 г., обращаясь к редакции журнала «Время», он писал: «А что, если мы докажем вам, что в вас только и есть русского что «Мертвый дом»?» В статье «Литературные мелочи» (1864) повторяется та же мысль: «…есть настоящий Достоевский (Ф. М., автор «Мертвого дома» и «Бедных людей») и есть псевдо-Достоевский (М. М., автор «Старшой и меньшой» и предприниматель журнала «Эпоха»)». Однако о связи «Мертвого дома» с «французскими источниками» упоминалось в первоначальном тексте мартовской хроники 1863 г. («Наша общественная жизнь»): «Самое русское из всего русского, в вас помещавшегося, ваш «Мертвый дом» написан на манер французского…» (Не хотел ли этим сказать Салтыков, что автор «Мертвого дома» более привержен идеям утопического социализма, чем полагалось бы убежденному почвеннику?)
Изображая царскую каторгу, Достоевский находил здесь много общего с тем, что происходит «на воле». «Записки из Мертвого дома» были восприняты современниками как приговор всей социально-политической системе самодержавной России, а образ острога приобрел широкий, обобщающий смысл. Но в «Зимних заметках о летних впечатлениях», опубликованных в журнале «Время», 1863, №№ 2, 3, Достоевский использует этот образ с совершенно иной целью. С острогом, лишающим людей свободы личности, сравнивает он будущее общество, о котором мечтали французские утопические социалисты: «Фурьеристы, говорят, взяли свои последние девятьсот тысяч франков из своего капитала, а все еще пробуют, как бы устроить братство. Ничего не выходит. Конечно, есть великая приманка жить хоть не на братском, а чисто на разумном основании, то есть хорошо, когда тебя все гарантируют и требуют от тебя только работы и согласия. Но тут опять выходит загадка: кажется, уж совершенно гарантируют человека, обещаются кормить, поить его, работу ему доставить, и за это требуют с него только самую капельку его личной свободы для общего блага, самую, самую капельку. Нет, не хочет жить человек и на этих расчетах, ему и капелька тяжела. Ему все кажется, сдуру, что это острог и что самому по себе лучше, потому — полная воля… Разумеется, социалисту приходится плюнуть и сказать ему, что он дурак, не дорос, не созрел и не понимает своей собственной выгоды…» (Ф. М. Достоевский. Собр. соч., т. 4, Гослитиздат, М. 1956, стр. 109. Подчеркнуто нами. — Л. Р.). Так Достоевский, принадлежавший в 40-е годы к самым активным членам общества петрашевцев, поплатившийся за свои социалистические идеалы каторгой и ссылкой, в начале 60-х годов приравнивает фурьеристский фаланстер к «Мертвому дому». В «Опытах сравнительной этимологии» Салтыков, по-видимому, был намерен сопоставить два последних произведения Достоевского, указав на то, как переменились убеждения писателя.
«Обоюдуострый Громека». — Называя С. С. Громеку «обоюдуострым», Салтыков намекает на то, что в недалеком прошлом этот либерально-обличительный публицист служил жандармским офицером.
В упоминаемой далее «Современной хронике России» в разделе «Как относятся к правительству истинно независимые люди и журналы, такие, например, как г. Унковский и редакция «Современника», Громека призывал общественное мнение России к «благородной сдержанности», к единению вокруг правительства журналов всех направлений. Верноподданнически ратуя за прекращение «ребяческой» игры в систематическое неудовольствие против правительства», Громека писал: «В настоящее время правительство само признает общественное стремление к свободе делом законным, само сделало несколько законодательных шагов по пути к свободе. В настоящее время, следовательно, относиться к нему по-прежнему — значило бы доказывать только, что мы сами еще несвободны в собственных чувствах и раздражение ставим на место самостоятельности» («Отечественные записки», 1863, март, стр. 18). По словам Громеки, тенденциозно использующего цитаты из «Внутреннего обозрения» Г. З. Елисеева в № 1–2 «Современника» за 1863 г., редакция этого журнала будто бы «откровенно созналась», что «правительство наше идет относительно привития к русскому народу европейской цивилизации тем самым путем, за который стоит «Современник»…» «А «Невинные рассказы» г. Щедрина — что это, как не такое же честное и горячее признание великих благодеяний реформы», — с издевкой добавлял хроникер «Отечественных записок» (там же, стр. 26). Последняя фраза относилась к тому месту в рассказе «Миша и Ваня» из «Невинных рассказов», которое содержало определенную идеализацию крестьянской реформы, и вызвала упреки в адрес Салтыкова со стороны демократической печати (см. т. 3 наст. изд., стр. 93 и комментарий к ней).
«Не устроить ли нам колбасную?»…всякое коммерческое предприятие, как журнальное, так табачное, колбасное или полпивное… — Издатель журнала «Время» М. М. Достоевский владел в 50-е годы табачной фабрикой. Это обстоятельство не раз упоминалось фельетонистами «Искры».
В статье «Молодое перо» Ф. М. Достоевский писал, обращаясь к Салтыкову: «Ведь вы ругаетесь, как какой-нибудь сотрудник «Головешки» <т. е. «Искры»>… Ведь вам только один шаг остался до попреков за табачную фабрику» (Ф. М. Достоевский. Полн. собр. художественных произведений, т. XIII, ГИЗ, М. —Л. 1930, стр. 311). Салтыков, как видим, не замедлил ответить на этот вызов. В другой статье — «О добродетелях и недостатках…», написанной в конце 1864 г., но при жизни Салтыкова не напечатанной, упоминание о «колбасной лавочке» ставится в прямую связь с общественной позицией писателя (см. наст. том, стр. 463).
«Опыты отучения сотрудников от пищи и бесплатного снабжения их одеждою». Из записок одного неопытного литератора. — Имеется в виду инцидент, происшедший в 1862 г. между М. М. Достоевским и А. П. Щаповым и ставший известным в литературных кругах. М. М. Достоевский предложил А. П. Щапову, тогда начинавшему и очень нуждавшемуся литератору, в счет гонорара заказать платье у своего портного. На эпизод со Щаповым намекал Салтыков и в более поздней полемической статье из серии «Петербургские театры» — «Наяда и рыбак» (см. наст. том, стр. 204). Здесь в сатирической «программе балета» сказано: «…костюмы того самого портного, который, взамен полистной платы, одевает сотрудников «Эпохи».
История о гонораре Щапова через много лет была рассказана в его некрологе. В связи с этим Ф. М. Достоевский вступился за честь брата в специальной статье «Дневника писателя» (1876, «За умершего». См. Ф. М. Достоевский. Полн. собр. художественных произведений, т. XI, ГИЗ, М. —Л. 1929, стр. 278–281).