Николай Карамзин - Том 1. Письма русского путешественника. Повести
но «Историю» не только читали и хвалили – она вызвала оживленные, страстные споры, ее осуждали. Год издания «Истории» – год собирания сил передовой России; дворянские революционеры готовились к борьбе с самодержавием; в это время был поставлен вопрос об освобождении бедствующего в неволе крепостного крестьянина. В «Истории» же Карамзин, верный своим убеждениям, писал, что только самодержавие благодетельно для России. Столкновение передовой России с Карамзиным было неизбежно. Будущие декабристы не желали считаться со всем богатством содержания огромного сочинения и справедливо восстали против его политической идеи, которая с особой четкостью была выражена в предисловии и в письме-посвящении «Истории» Александру. Никита Муравьев в специальной записке подверг анализу предисловие, посвящение и первые главы первого тома, сурово осудив политическую концепцию их автора. Свою записку Муравьев показал Карамзину, который, познакомившись с нею, дал согласие на ее распространение.
А Карамзин продолжал работать и с воодушевлением принялся за девятый и десятый томы, посвященные царствованиям Ивана Грозного и Бориса Годунова. Не меняя своих идейных позиций, Карамзин не остался глух к бурным политическим событиям 1819–1820 годов и изменил акценты в «Истории» – в центре внимания писателя теперь оказались самодержцы, отступившие от своих высоких обязанностей, ставшие на путь самовластия, тирании и деспотизма. Стараясь в первых томах следовать примеру летописцев – описывать, но не судить, Карамзин в девятом и десятом томах пошел вслед за римским историком Тацитом, беспощадно осудившим тиранов.
Девятый том вышел в 1821 году. Он произвел еще большее впечатление, чем первые восемь. Теперь главными почитателями Карамзина стали декабристы: они сразу поняли огромное политическое значение сочинения, красноречиво показывавшего все ужасы неограниченного самодержавия. Никогда еще русская книга не читалась с таким энтузиазмом, как девятый том «Истории». По свидетельству декабриста Н. Лорера, «в Петербурге оттого такая пустота на улицах, что все углублены в царствование Иоанна Грозного»[23]. Дворянско-аристократические круги, связанные с двором, забили тревогу. Карамзина обвиняли в том, что он помог народу догадаться, что между русскими царями были тираны. Декабристы спешили использовать это сочинение в своих агитационных целях. Рылеев, прочтя девятый том, с восхищением писал: «Ну, Грозный, ну, Карамзин! – не знаю, чему больше удивляться, тиранству ли Иоанна, или дарованию нашего Тацита»[24]. Используя материалы девятого тома, Рылеев начал писать ряд новых произведений – исторические думы, посвятив первую Курбскому. «История» Карамзина дала много сюжетов Рылееву, подсказала пути художественного изображения некоторых исторических характеров (например, психологизм образа Годунова). Пристальное и глубокое внимание к «Истории» теперь проявил Пушкин.
Споры вокруг «Истории», противоречивые оценки нового сочинения Карамзина, шумный успех у публики, пристальное внимание к нему литераторов – все это объективно свидетельствовало о том, что последний труд Карамзина был нужным произведением, что в период с 1818 по 1826 год, еще при жизни автора, он сыграл важную, совершенно особую, еще малоизученную роль в литературной жизни. То, что было очевидным для современников, что многократно подтверждал Белинский («История» «навсегда останется великим памятником русской литературы»), оказалось утраченным в последующее время. Как-то получилось, что «История государства Российского» выпала из истории литературы. Литературоведы изучают лишь творчество Карамзина 1790-х годов. Многотомное сочинение как бы перешло в ведение историков. Его же изучение они подменили повторением декабристских резко критических оценок политической концепции «Истории».
Пушкин первым пересмотрел свой взгляд на «Историю». В 1826 году он высказал новое и глубокое суждение об этом сочинении и попытался объяснить, как отрицание передовой Россией политической концепции Карамзина привело к недооценке всего действительно огромного содержания многотомного труда честного писателя. Сочинение Карамзина, по Пушкину, было новым открытием для всех читателей. «Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили». Но, с горечью свидетельствует Пушкин, несмотря на такую популярность «Истории», «у нас никто не в состояньи исследовать огромное создание Карамзина – зато никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему целых 12 лет жизни безмолвным и неутомимым трудам… Молодые якобинцы негодовали; несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутые верным рассказом событий, казались им верхом варварства и унижения. Они забывали, что Карамзин печатал „Историю“ свою в России; что государь, освободив его от цензуры, сим знаком доверенности некоторым образом налагал на Карамзина обязанность всевозможной скромности и умеренности. Он рассказывал со всею верностью историка, он везде ссылался на источники – чего же более требовать было от него? Повторяю, что „История государства Российского“ есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека»[25]. Упрек Пушкина, что «огромное создание» Карамзина не исследовано, звучит современно и обращен прежде всего к историкам литературы.
«Русское самодержавие, – признают современные историки, – некогда сыгравшее прогрессивную роль в историческом процессе, способствовавшее объединению основной государственной территории России и сплочению в единое государственное целое разрозненных русских феодальных земель, а позже выступившее в лице Петра I инициатором важных государственных реформ, к изучаемому нами времени (царствование Александра I. – Г. М.) уже давно потеряло свою прогрессивную историческую силу»[26]. Принципиальной и непоправимой ошибкой Карамзина и было абсолютизирование этой относительно прогрессивной роли самодержавия. Ему казалось, что история России подтверждает концепцию просветителей, и если когда-то самодержавие было прогрессивным, то его следует сохранить и впредь. Но Карамзин не просто хотел еще раз повторить то, о чем он уже писал неоднократно. Его «История» должна была учить сограждан и царя.
«Простого гражданина», по мнению Карамзина, понимание опыта истории «мирит… с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках»[27]. Отрицая революционный путь, не доверяя творческой энергии народа, Карамзин, естественно, подчеркивал, что гражданин из истории поймет, что все нужное для развития России и для его частного блага исходит из рук монарха. Но история должна учить и царей. «Правители и законодатели, – пишет он, – действуют по указаниям истории и смотрят на ее листы, как мореплаватели на чертежи морей». На примерах правления русских монархов Карамзин хотел учить царствовать. Признавая право монарха «обуздывать» «мятежные страсти», он подчеркивает, что это обуздание должно осуществляться во имя учреждения такого порядка, где можно было бы «согласить выгоды людей и даровать им всевозможное на земле счастие»[28]. Урок царю приобретал остро политический, злободневный характер, когда на многочисленных примерах Карамзин показывал, как легко, просто, и, главное, часто русские самодержцы отступали от своих высоких обязательств, как они становились самовластными правителями, предавая интересы отечества и сограждан, как на долгие годы в России утверждался кровавый режим деспотизма. Девятый и десятый томы – пример такого остро злободневного политического урока, который воспринимался читателями, в силу объективного содержания собранных писателем фактов, вне зависимости от общей монархической концепции всего сочинения.
Но содержание многотомной «Истории» этим далеко но исчерпывалось. Пушкин первым сказал, что «несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия красноречиво» опровергаются «верным рассказом событий». Эти слова Пушкина следует понимать в том смысле, что суждения Карамзина о самодержавии не покрывают всего огромного содержания «Истории», что многотомный труд не сводился к доказательству тощего политического тезиса, что было в нем что-то такое, за что можно было Карамзина назвать «великим писателем», за что следовало ему сказать «спасибо». О том же писал Белинский: «…Карамзин не одного Пушкина – несколько поколений увлек окончательно своею „Историею государства Российского“, которая имела на них сильное влияние не одним своим слогом, как думают, но гораздо больше своим духом, направлением, принципами. Пушкин до того вошел в ее дух, до того проникнулся им, что сделался решительным рыцарем „Истории“ Карамзина…»[29]. Ясно, что когда Белинский писал о «духе», «направлении» и «принципах» «Истории», он подразумевал не политическую концепцию Карамзина, а что-то другое, более важное и значительное. Что же именно? Чем была дорога «История» Карамзина не только читателям, но и писателям – Пушкину, Белинскому?
