Макар Последович - С тобою рядом
- Мы, хлопцы, будем гонять этих фрицев так, как, говорят, когда-то гоняли Марка в пекле. Один наш князь Багратион, когда только очень захочет, погонит перед собою, как паршивых овечек, целую дивизию.
Подрывники с веселым хохотом поворачивались в сторону Кастуся Мелешко, которого звали Багратионом. Тот недовольно морщился от этой шутки и укоризненно кивал головой с длинными узкими бачками.
- Ничего смешного тут нет, товарищ командир... На месте будет видно, кто кого погонит перед собой. В бою могут встретиться разные неожиданности.
- Каждую неожиданность настоящий партизан должен использовать для своей победы. На то у тебя и голова на плечах.
Когда шутливо, а когда и серьезно Корницкий рассказывал про многие случаи из своей боевой жизни.
- Выдержка для партизана - самое главное. Имейте, хлопцы, это в виду.
Изо дня в день Корницкий готовил своих людей к встрече с врагом. Каждый человек из его боевой группы должен был знать все виды отечественного и трофейного оружия, многие способы взрывов и закладки мин. Главная же их задача - подрыв вражеских эшелонов, мостов, казарм, складов с боеприпасами и горючим. Для этого потребуется много взрывчатки. Корницкий приказал подготовить шесть грузовых парашютов для спуска тола. Все, казалось, шло хорошо, покуда не началась посадка в самолет. Летчики погрузили один мешок, другой, третий и решительно загородили дорогу четвертому. Антон Софронович тем временем разговаривал неподалеку с Полиной Федоровной и Осокиным, которые приехали его проводить. Услышав спор, он нетерпеливо крикнул:
- Что там за шум, Князь? Нельзя ли потише?
- Тише нельзя, товарищ командир! - возбужденно закричал Мелешко. Летчики выкинули назад три парашюта с толом.
Корницкий моментально забыл про жену и про Осокина. Его словно грозовым вихрем понесло к чуть приметному проему дверей самолета, возле которых застыла кряжистая фигура бортмеханика.
- Вы почему выкидываете наш груз? - свирепо закричал Корницкий.
- Мы не выкидываем, Антон Софронович, а просто не пропускаем. Самолет и так уже перегружен.
- Позовите сюда своего командира.
Командир подошел к Корницкому и начал доказывать, что больше мешков они брать не будут - не могут.
- Мы, Антон Софронович, и так взяли критическую нагрузку. Понимаете? Правда, ее можно увеличить еще за счет, например, горючего или ваших людей. Но на это ж мы не согласимся: ни я, ни вы. Горючее необходимо, чтоб нам вернуться назад, а все ваши люди, видать, потребуются там. Повторяю, что мы не можем принять на борт ни одного лишнего килограмма.
- Ага, понял! Как говорят, не куется, так плющится, - вдруг почему-то легко согласился Корницкий. - Товарищ Мелешко!
- Я тут, товарищ командир.
- Берите эти три парашюта и немедленно отправьте на склад. А хлопцам скажите, чтоб прощались со своими близкими и товарищами. Они их ждут возле ворот...
- Так, това...
Князь хотел сказать, что хлопцы попрощались уже давно и теперь около ворот их никто не ждет, но легкий толчок Корницкого заставил его прикусить язык.
А дальше случилось вот что. Как только грузовик с тремя непринятыми на борт парашютными мешками отъехал на полсотню метров от самолета и остановился, Князь подвел к нему всю группу десантников. В темноте послышался треск разрываемой ткани и приглушенный голос Корницкого:
- Набирай, кто сколько может, в карманы или за пазуху!..
Когда к ним подошел Осокин с Полиной Федоровной, почти весь мешок был опорожнен. Корницкий приказал Мелешко вести людей на посадку.
- Антон Софронович, - взявши Корницкого под руку, заговорил Осокин, береги себя, очень тебя прошу.
Корницкий весь ощетинился:
- А что, Петр Антонович, Полина не могла сказать мне об этом сама?
- Я тебе говорила тысячу раз. Не о себе я думаю, а о наших детях...
- А о ком я думаю?
- Коли б ты о них думал, так делал бы по-другому...
Голос у Полины Федоровны задрожал от обиды. Она была готова заплакать. Петр Антонович вмешался с грубоватой ласковостью:
- Стихните вы, шершни! Целуйтесь, как молодые, и надейтесь на самое лучшее. Тогда худое за сто верст будет от вас утекать. Ну-у?!
Полина Федоровна первая и с какой-то лихорадочной поспешностью прижалась к мужу, обеими руками обняла его за шею. Но губы ее были холодные и твердые, какие-то чужие...
Согрел в минуту расставания только Осокин. Он еще сохранил в себе силу и тепло. Теплыми были его пропитанные табачным дымом усы, теплым был и слегка хрипловатый голос:
- Держись там, Антоша... А за детьми мы тут доглядим.
В ЛЕСНОЙ ТИШИ
На северо-восток от известного в Белоруссии озера Выгоновского раскинулись так называемые Пашуковские леса. Тут гордые вершины вековых дубов, елей и сосен, кажется, разговаривают с самим небом. В низких местах пущи, в мокрых ее впадинах, разросся ольшаник и осинник. Летом это необъятное зеленое море тихо позванивает или ласково шепчется над твоею головою листьями, зимою глухо стонет и скрипит застуженными голыми ветвями. Неуютно и неприветливо зимой в лиственном лесу. Редко тут услышишь цокот белки, веселый посвист синицы.
Совсем по-другому чувствуешь себя зимою в вечнозеленом еловом или сосновом бору. То пролетит рыжей молнией с дерева на дерево белка, то рачительный лесной надзиратель - стрекотун-дятел, засунув в щель сухой осины сосновую шишку, хлопотливо молотит ее острым клювом, доставая зерна. То промелькнет, как серая тень, промеж деревьев трепетная коза, чтобы тут же исчезнуть в молодой березовой заросли.
А вот, оставляя широко развороченную борозду в снегу, прошли кабаны. Прошли совсем близко от лесника Рыгора Хаецкого. Он наблюдал это встревоженное движение жителей пущи из-за толстой дуплистой осины. По всему было видно, что дичь, покинувшая свое дневное пристанище не вовремя, напугана людьми. Хаецкий по приметам, ему одному понятным, мог определить, спасаются ли кабаны от волчьей голодной стаи или от самой большой для них опасности - от человека. Но какие люди и почему оказались в Малиновке самом глухом углу пущи, где даже в яркий солнечный день не увидишь, что делается от тебя за пять шагов? Более безопасного и удобного пристанища, чем те места, кабаны больше нигде не могли найти. После ночных набегов на ближайшие крестьянские поля они всегда возвращались в Малиновку и ныряли под ее теплое зеленое одеяло. Оттуда их могла поднять и выгнать только дружная и напористая стая охотничьих собак. Но разве теперь людям до охоты? Как только пришли немцы, они в первый же день понавешивали объявлений, чтоб население немедленно сдало радиоприемники, охотничьи ружья.
Охотничьи ружья не позволялось иметь даже лесникам. За несданное спрятанное оружие в приказах оккупантов определялось только одно наказание - расстрел.
Невзлюбили оккупанты и верных друзей человека - собак. За каждую собаку, взрослая она или даже маленький щенок, назначен большой налог. И удивительное дело: собаки словно понимали, что за "приятели" у них появились на нашей земле. Стоило лишь какому гитлеровцу или полицаю загромыхать подкованными каблуками около крайней хаты, как тревожный собачий гам летел по всей деревне. Особенно свирепо кидались на полицаев разные Жучки и Дунаи. Чтоб сохранить в надлежащем виде свои мышастые и черные шинели, изменники не жалели пуль. После очередного наезда полицаев во главе со старшим начальником Черным Фомкой, у лесника Хаецкого навсегда затих Полкан - одна из лучших гончих в этой округе. Ему очень захотелось сорваться с цепи и кинуться с ощеренной пастью на представителя "нового европейского порядка". Не успел Хаецкий цыкнуть на собаку, как она всадила свои острые клыки в широкий зад Черного Фомки.
После этого Черный Фомка так разбушевался, что Хаецкий уж и не надеялся сам остаться в живых... Что-то, однако, удерживало этого головореза от расправы с семьей лесника. Отъезжая из лесу, Фомка строгим голосом спросил, много ли тут диких свиней и где их лежбище.
- Ты должен разузнать их дислокацию, - садясь в возок, приказал Фомка Хаецкому. - И никому не болтай, о чем я тебя спрашивал, если не хочешь, чтоб твою голову проточила пуля.
Теперь, увидев встревоженное стадо зверей, Хаецкий подумал, что, может, их потревожил со своей черношинельной продажной сворой Черный Фомка. Но он никогда не занимался охотой. При белополяках этот богатый хуторянин верой и правдой служил дефензиве, донося туда на участников освободительного движения. Во время объединения Белоруссии Фомка куда-то исчез. Заявился он на свой хутор только вместе с гитлеровскими оккупантами и сразу был назначен начальником полиции. Гонялся он за молодыми подпольщиками, их родителями, за всеми, кого подозревал в партизанской деятельности. От верных людей Хаецкий слышал, будто Фомка выхвалялся перед заместителем наместника Вильгельмом Кубэ в Барановичах, что если б ему дали две сотни немецких солдат, так он бы свел со свету всех партизан. Правда, хоть хутор Фомки был за каких-нибудь полверсты от немецкого гарнизона, этот храбрый вояка ночевать дома не отваживался. Наведывался он туда только днем, чтоб поглядеть, как идет работа, и отдать разные распоряжения своим двум работникам. Поблескивая золотыми зубами из-под верхней губы, Черный Фомка говорил им то же, что ему говорили немцы:
