Ася Пекуровская - Механизм желаний Федора Достоевского (главы из романа)
"В те годы еще живы были, изустные предания о недавних мрачных событьях, об убийстве Павла Первого, - пишет Б.И. Бурсов, - о причастности наследника престола к убийству, о брызгах крови отца на одежде сына, ставшего императором. С пристрастием расспрашивал Достоевский лиц, хорошо знавших замок, где была тронная зала, где спальня императора, в которой его задушили, накрыв лицо подушкой, по какой-то таинственной, теперь заброшенной лестнице туда пришли убийцы, состоявшие в заговоре с наследником.
Это был необходимый душевный опыт, много десятилетий спустя понадобившийся Достоевскому при описании смертельной вражды между Митей Карамазовым и Федором Павловичем, его отцом" (24).
Хотя "смертельная вражда" Мити Карамазова к Федору Павловичу не обязательно должна была отражать реальные чувства сочинителя к собственному отцу, в обстоятельствах смерти доктора Достоевского, в которой сыновья замешены не были, по неизъяснимой цепи совпадений прослеживается "павловский мотив", от которого неотделима роль самоустранившегося убийцы-сына - тема, к которой мы вернемся в контексте следующей главы.
"И отец Достоевского, и император Павел оказались умерщвленными тайно. И в том, и другом случае официальная версия гласила, что они скончались скоропостижно. Совпадает даже диагноз апоплексический удар. И тогда, и теперь медицинские заключения были фальсифицированы. В обоих случаях обстоятельства кончины не явились секретом для окружающих, но о них не принято было говорить вслух. И, наконец, оба убиения сопровождались достаточно отвратительными подробностями ...
Брат Иван Федорович, желающий смерти отца и дающий молчаливую санкцию на убийство, отправляется в Чермашню (название вспоминалось как нельзя кстати). Этот шаг означает "добро": Смердяков завершает дело ...
Известно, что наследник престола цесаревич Александр Павлович (будущий император Александр I) был извещен заговорщиками заблаговременно. Он ждал, пребывая в одном из покоев Михайловского замка, он в ночь на 12 марта лег спать, не раздеваясь. Правда, он решительно потребовал от заговорщиков сохранить жизнь родителю: в русских условиях это было трудноисполнимо.
Молчаливое согласие сына на переворот могло означать только одно: смерть. Как и брат Иван Федорович, Александр самоустранился (25).
То ли ввиду таинственных обстоятельств смерти отца, а, возможно, из боязни заглянуть за пределы существующего семейного мифа, тема отца была для Ф.М. Достоевского пожизненным табу. Даже припоминая сны, в которых ему виделся отец, он ограничивался лишь намеками, доверяя своим корреспондентам дорисовать картину самим: "... сегодня ночью видел во сне отца, но в таком ужасном виде, в каком он раза два только являлся мне в жизни, предрекая грозную беду..." (26). Но какие два появления отца могли запомниться Достоевскому в контексте грозной беды в будущем, каковой, надо думать была его мистическая смерть?
"Подивитесь предчувствию души моей, - сообщает брат Достоевского, Михаил, в письме к тетке Куманиной от 30 июня 1839 года. - В ночь на 8-е июня - я видел во сне покойного папиньку. Вижу, что будто он сидит за письменным столиком и весь как лунь седой; ни одного волоса черного; я долго смотрел на него и мне стало так грустно, что я заплакал; потом я подошел к нему и поцеловал в плечо, не быв им замеченным, и проснулся. Я тогда же подумал, что это не к добру, и не мало беспокоился, не получая от папиньки ни письма, ни денег, в которых я теперь крайне нуждаюсь. У меня нет ни копейки, и я живу на своей квартире, держу свой собственный стол, и притом должен заплатить учителю за взятые уроки из математики. Через год я буду офицером (27).
Заметим, что М.М. Достоевский предпочитает писать об отце с позиции невинного детского опыта, так сказать, закрывая глаза на будущее знание, о котором, вероятно, существует семейный договор о неразглашении. Конечно, в письме М.М. Достоевского к Куманиным речь идет вовсе не об отце. Ведь человеком, сидящим "за письменным столом", в котором, надо думать, должны были храниться деньги, предназначенные для высылки сыну, то есть деньги, которые оказались бы в распоряжении корреспондента, не помешай этому неожиданная смерть родителя, "папинька" является лишь подставной фигурой. Реальным является желание самого корреспондента, по отношению к которому "стол", упоминаемый вторично в контексте ожидания офицерского пособия "через год", служит атрибутом, позволяющим Куманиным думать о возможности возврата инвестиции в будущем.
Из всех детей доктора Достоевского лишь Андрей взял на себя труд написать семейную хронику, и хотя враждебность окружающего мира, страх и ожидание если не заговора, то непременно обмана, насмешек или оскорбления внушалась отцом без исключения всем детям, каждый из них трансформировал ее по-своему. Для Достоевского мысль об отце при всей ее запретности могла получить выход через авторскую фантазию. Контекст отца мог вызывать у Достоевского мысли о мистической основе власти, покоящейся на тайне и авторитете, о домашней тирании и пронзительном слове, насаждающем авторитет в отсутствие привилегий и прав за пределами домашнего круга. Как человек, лишенный сочинительского таланта, Андрей Достоевский интересуется эпизодическим опытом. Об отцовской подозрительности он помнит как о случайных и единичных историях. Однажды отец обвинил в краже прачку. В другой раз он заподозрил крепостного крестьянина в том, что тот выпил наливку. В третий раз приревновал беременную жену к соседу. В четвертый выразил недовольство начальством, получившим награду вместо него.
"Отец наш был чрезвычайно внимателен в наблюдении за нравственностью детей, и в особенности относительно старших братьев, когда они сделались уже юношами, - пишет Андрей Достоевский. - Я не помню ни одного случая, когда бы братья вышли куда-нибудь одни; это считалось отцом за неприличное, между тем как к концу пребывания братьев в родительском доме старшему было почти уже 17, а брату Федору - почти 16. В пансион они всегда ездили на своих лошадях и точно так же и возвращались" (28).
Знаком "внимательности" в его эвфемистическом толковании объясняются и другие меры отца, вследствие которых "из товарищей к братьям не ходил никто". Но что могло толкать младшего Достоевского к снижению отцовскойтирании до масштаба принятой нормы? Конечно, основной задачей мемуариста было желание показать, что все в родительском доме было "как у людей". Однако, не исключено, что, привыкши жить в страхе перед отцовской властью, он не знает другой нормы. Страх, подлежащий сокрытию, как раз и способствовует выработке евфемистических переименований. К тому же тот факт, что Андрей Достоевский приступил к сочинению своих мемуаров после смерти брата Федора, мог сыграть особую роль в цензурировании им собственной памяти. И не исключено, что ему в известном смысле довелось пройти через замещение собой покойного брата, через которое в свое время мог пройти Федор Достоевский, приступивший к публикации своих сочинений после смерти отца.
"Идея непременного и высшего стремления в лучшие люди (в буквальном, самом высшем смысле этого слова), - напишет Ф.М. Достоевский за десять лет до смерти, - была основной идеей и отца и матери наших, несмотря на все уклонения (29).
Надо полагать, что мемуарный опыт Андрея Достоевского был предпринят с установкой на одобрение его старшим братом, однако его творческие усилия, если можно охарактеризовать его писательский опыт именно так, скорее всего, не выходили за рамки наивного контроля за читательским восприятием, осуществленного путем подталкивания читателя в сторону того понимания, которое представлялось ему и правильным и нужным.
"Родители наши были отнюдь не скупы, скорее, даже тароваты... повествует мемуарист, - но у отца была одна, как мне кажется теперь, слабая сторона. Он очень часто повторял, что он человек бедный, что дети его, в особенности мальчики, должны готовиться пробивать себе сами дорогу, что со смертью его они останутся нищими и т.п. Все это рисовало мрачную картину" (30).
Сведение скупости отца к простительной слабости делается мемуаристом за счет упрощения темы нищеты, хотя и служит мерой митигации собственного страха. Ведь под нищетой доктор Достоевский имел в виду грядущую нищету, т.е. нищету, не приносящую неудобств в настоящем, но призванную вызвать страх перед будущим. Возможно, сознавая, что тема "нищеты" служила доктору Достоевскому своего рода ширмой, избранной как инструмент контроля, мемуарист старается увести читателя, а, возможно, и себя, именно от такого толкования.
"Я припоминаю еще и другие слова отца, которые служили не нравоучением, а скорее остановкою и предостережением. Я уже говорил неоднократно, что брат Федор был слишком горяч, энегрично отстаивал свои убеждения и был довольно резок на слова. При таких проявлениях со стороны брата папенька неоднократно говаривал: вhOЭй, Федя, уймись, не сдобровать тебе... быть тебе под красной шапкой!' Я привожу слова эти, вовсе не ставя их за пророческие, пророчество есть следствие предвидения; отец же никогда предположить не хотел и не мог, чтобы дети его учинили что-нибудь худое, так как он был в детях своих уверен. Привел же я слова эти в удостоверение пылкости братнего характера во время его юности" (31).
