Григорий Свирский - Бегство (Ветка Палестины - 3)
-Я бы в свои семьдесят ничего не откладывал, - Дов вытянул из заднего кармана шорт мятую купюру и послал одного из парней за водкой.
Собрались у Курта, в его комнатке с обвалившейся у дверей штукатуркой. В доме было душно. Рамы не открывались. Дов подергал створки. Звякнуло стекло, усеяв подоконник и батарею осколками. У отопительной батареи отсутствовали трубы. И подводящие тепло, и отводящие.
- Здесь все липа, - сказал Курт меланхолично. Он разлил водку, чокнулся с гостями. Жена Курта, подвижная чернявая женщина лет пятидесяти, видно, привыкшая к неожиданным вторжениям любопытных израильтян и к их однообразным вопросам, молча достала из шкафа коробочки - ордена Курта: "Боевого Красного знамени", "Отечественной войны" и медаль "За оборону Москвы". Показала гостям пожелтелую книту о Корчаке, изданную в Варшаве, где пятнадцатилетнему Курту Розенбергу по кличке "Куба", члену "дружины каяковой", были посвящены две строки. Добавила обреченным голосом гида, изнемогшего от типовых вопросов экскурсантов, что Курт был ранен под Великими Луками. Там женился на ней, и это его спасло.
Посмеялись, чокнулись с женой-спасительницей, узнали от нее, что Корчак свою "дружину каякову" опекал, но в байдарочные походы не ходил. А плавал с ними русский человек Игорь Неверли, помощник Корчака по дому сирот. Курт рассказывать о себе расположен не был. Худое морщинистое лицо его оставалось огорченным. "Сегодня или через месяц, все равно выселят", вздохнул он. После второй рюмки заговорил с недоумением, что все, вот, говорят о еврейской ментальности, о еврейской отзывчивости, еврейском сантименте, - ничего этого тут нет. "Израильские бюрократы такие же евреи, как я падишах..." Когда он был с израильской делегацией в Польше, добавил печально, попросил, чтоб отвезли израильтян на еврейское военное кладбище, на котором похоронены первые жертвы катастрофы. "Жидовское кладбище Охота", называется. Там символическая могила Корчака, вечный огонь, черные мраморные плиты, минора...
- ... Израиль еврейское военное кладбище игнорирует. Это не их война, считают. Туристов сюда не возят... - И повторил со вздохом: - Какой я падишах, такие они евреи.
Когда послали за второй бутылкой, за третьей - выпили хорошо, Курт поведал: ему перестало везти в жизни с тех пор, когда он в сороковом году подделал свой польский паспорт. Их, новобранцев войска польского, согнали в лагерь военнопленных, объявили заложниками. За убийство немецкого солдата расстреливали десять заложников, за офицера - двадцать пять. Ночью Курт ушел к русским. Те сунули его в переполненный товарный вагон, повезли в сторону Архангельска. Соседи по вагону, советские граждане, обращались к Курту всю дорогу так: "Шпион, дай чая для заварки!", "Шпион, закурить есть?" Объяснили, раз ты родился в Вене, значит, в России будешь шпионом. И похоронят, как шпиона... Снова пришлось бежать. Нашел на вологодском рынке мошенника, который свел в паспорте опасное слово "Вена", заменил на советский город.
- А национальность "еврей" я не свел, - завершил Курт весело. - Из гордости. За что и поплатился. Попал в конце жизни в ваш Кирьят Кадохес.
Дов захохотал, похлопал Курта по спине: не горюй. - Многим нигде ничего не дают, а ты, Курт, единственный. Второго такого в Израиле нет... Будет тебе и дудка и свисток - все как в сказке. Ты откуда сейчас примчал?.. Из Баку?
И тут Дов с изумлением узнал, что из Центра абсорбции выселяют только "олим ми Руссия". Ни одного еврея-репатрианта из других углов земли не трогают, - ни американцев, ни аргентинцев, ни албанцев, ни тамилов. Только русских.
- Что такое?! - вскричал Дов. - Открытая дискриминация? Не может быть!
- Не может, - согласился Курт. - Открытого в Израиле ничего нет. Все шито-крыто...
Выяснилось, аргентинские, албанские и прочие общины имеют в аэропорту Лод своих посланцев, те сообщают прибывшим землякам на их родном языке: "Зеленую бумажку не подписывай." В той зеленой бумажке как раз и сказано, что если олим не выедет из Центра абсорбции через шесть месяцев, его вправе выселить по суду без участия в суде самого оле. А российские своих представителей в Лоде не имеют. Пытались, говорят, туда пробиться, и Щаранский, и многие другие, да не смогли. И русские евреи подписывают бумаги, не читая: на иврите бумажки.
- Потому нас вышвыривают на улицу на законном основании, - заключил Курт с горестной усмешкой. - А мы не вы. Вы герои, борцы с КГБ, сионисты, ораторы, а мы алия-90, недобитки, приспособленцы и вообще "поддиванные", как заявил недавно один знаменитый борец.
- Простите, то есть как вышвыривают на улицу, - Саша Казак привстал со стула. - Всех?! И с костылями? И детишек? И ничего не предлагают взамен?
- Я ж сказал, у кого нет шекелей на сохнутовскую гостиницу, гуляй на все четыре стороны!..
Глава 6. "ГЛАВНОЕ - СОХРАНИТЬ СОБСТВЕННОЕ Я..."
- Господин Герасимов! Эли! - прокричала уходившей кожаной спине дежурная по отелю "Sunton", в которой расселили олим из России. - Вас ищет господин Дов Гур! Пожалуйста, вот телефон!
- Элиезер... который австралиец? - хрипло басила трубка. - Ты уже всю Святую землю подмел? Или что осталось?
- Тут грязищи еще на два поколения, - раздраженно ответил Эли. Из трубки донеслись хлюпающие звуки, вроде там плакали или смеялись.
- Ты, значит, Элиезер Оптимистенко?.. Почему так думаю? Обетованную до прихода Мессии не отскребешь, а ты - два поколения! - И снова в трубке похлюпало: - Элиезер... как тебя? Гераськин? Герр Асим? Или как еще?
- Герасимов! - сердито поправил Эли.
- Извини, Элиезер, - продолжала трубка весело. - В Нью-Йорке, на "Острове слез", все длинные фамилии обрубили. Все Рубинштейны с тех пор Руби, а Геффеншеферы - Ге.
- Я приехал не на "Остров слез"! - отрезал Эли, который не терпел амикошонства. А, тем более, "тыканья" работодателей, которых надо сразу ставить на место. - Если у вас ко мне дело, слушаю вас, господин Дов Гур... Если угодно, зовите меня, как все, Эли!
- Эли, - пророкотала трубка сдержаннее. - Мне про тебя говорил мой брат, Наум Гур. Знаешь Наума?
- Однажды имел честь полемизировать. Дов ответил не сразу. Наконец, произнес удовлетворенно:
- Годится!.. Что годится? Человек, видать, интеллигентный. С Наумом собачился, клочья летели, а говоришь "полемизировали..." Так что, все годится! И то, что ты Оптимистенко, годится, и то, что интеллигентный... Работа нужна?
Эли скрестил два пальца на руке: "Теперь спросит "Эйзе гил?", и все! Целый год на том все разговоры о работе кончались: "Какой возраст?" Вроде как раба нанимают - мышцы щупают..." Пронесло, не спросил.
- Года на два-три работа, ежели выживешь, - продолжал Дов Гур. - А если н-не выживу? - воскликнул Эли радостно ("На два-три года все же!").
- Похороны за счет фирмы "Дов Гур инкорпорейшен". Эли повертел трубку около уха, привыкая к заманчивому предложению, и бросился к лифту, обрадовать жену.
Увы, по адресу, записанному на листке, не оказалось ни редакции, ни издательства - чуда не было! Эли потускнел, глядя на полинялую вывеску строительной фирмы, которую отвинчивал какой-то араб в белом бурнусе. Морской ветер обдавал неуютной зимней сыростью.Косой дождь стучал по стеклам безрадостно. Араб подставил под капли ладонь, улыбался. Подтвердил, Дов Гур - тут-тут!
"Что будет, то будет, - решил Эли. - Пойду хоть арабом. Нет, арабом не возьмут: "Эйзе гил?"
Навстречу Эли поднялся из-за письменного стола, заваленного мятыми кальками, плотный мужичина. Краснорожий. "Ну, и бурбон!" За свое журналистское мотание по России Эли не раз встречался с подобными экземплярами; вряд ли б удивился, если бы из-за стола вылез крокодил и в костюме-тройке. Но никогда еще номенклатурные крокодилы не спешили к нему так весело, не тащили за рукав к креслу.
- Ты в тюрьме не сидел, случаем? - одушевленно начал хозяин офиса, поздоровавшись с Эли. - Не-эт? - протянул разочарованно. -Понимаешь, сравниваю свое сидение при Сталине и Брежневе с нынешним, - как поверить? Голодовки по датам. По красным числам, а?!. Перед кем выламывались? Ох, дурачки замороченные!.. А ты, верно углядел Наум, лицом чисто Гоголь с памятника Опекушина. Носатенький. Только рыжий, костер на голове. Что я тебе скажу, Эли!
- Прошу прощения, господин Гур, лучше называть меня на "вы". Для пользы дела.
- Занозистый, значит? Годится! В иврите нет "вы". Это, извините, не английский. Но коли для пользы, готов работать с господином Эли хоть в лайковых перчатках, ежели не треснут они на клешнях, - он приподнял над столом бурые от въевшейся окалины и пыли лапищи. - Кстати, как у вас с ивритом, господин Эли? Терпимо? Где учились?
- У жены. Её зовут Галия.
- А-а... израильтянка? Галия, волна, значит - сабра, тут родилась?
- Сабра... из Воркуты!... Нет, не шучу. Ее папочка переселился в тридцать втором из Тель-Авива на родину социализма. Где он оказался затем?
- О-ох, можете не продолжать, Эли!
- После Гулага, естественно, женился. Дочь назвал Галией.
- А, это волной прибило вас к нашим берегам! Допилила женушка? О-ох, бабы - народец!
