Николай Гоголь - Том 6. Мертвые души. Том 1
«Пусть его едет: что в нем проку!» сказал тихо Чичиков Ноздреву.
«А и вправду!» сказал Ноздрев: «смерть не люблю таких растепелей!» и прибавил вслух: «Ну, чорт с тобою, поезжай бабиться с женою, фетюк!»
«Нет, брат, ты не ругай меня фетюком[1]», отвечал зять; «я ей жизнью обязан. Такая, право, добрая, милая, такие ласки оказывает… до слез разбирает, спросит, что видел на ярмарке, нужно всё рассказать, такая, право, милая».
«Ну, поезжай, ври ей чепуху! Вот картуз твой».
«Нет, брат, тебе совсем не следует о ней так отзываться; этим ты, можно сказать, меня самого обижаешь, она такая милая».
«Ну, так и убирайся к ней скорее!»
«Да, брат, поеду, извини, что не могу остаться. Душой рад бы был, но не могу». Зять еще долго повторял свои извинения, не замечая, что сам уже давно сидел в бричке, давно выехал за ворота и перед ним давно были одни пустые поля. Должно думать, что жена не много слышала подробностей о ярмарке.
«Такая дрянь!» говорил Ноздрев, стоя перед окном и глядя на уезжавший экипаж. «Вон как потащился! конек пристяжной не дурен, я давно хотел подцепить его. Да ведь такой… с ним нельзя никак сойтиться. Фетюк, просто фетюк!»
Засим вошли они в комнату. Порфирий подал свечи, и Чичиков заметил в руках хозяина неизвестно откуда взявшуюся колоду карт.
«А что, брат», говорил Ноздрев, прижавши бока колоды пальцами и несколько погнувши ее, так что треснула и отскочила бумажка. «Ну, для препровождения времени, держу триста рублей банку!»
Но Чичиков прикинулся, как будто и не слышал, о чем речь, и сказал, как бы вдруг припомнив: «А! чтоб не позабыть: у меня к тебе просьба».
«Какая?»
«Дай прежде слово, что исполнишь»
«Да какая просьба?»
«Ну, да уж дай слово!»
«Изволь».
«Честное слово?»
«Честное слово».
«Вот какая просьба: у тебя есть, чай, много умерших крестьян, которые еще не вычеркнуты из ревизии?»
«Ну, есть; а что»
«Переведи их на меня, на мое имя»
«А на что тебе?»
«Ну, да мне нужно».
«Да на что?»
«Ну, да уж нужно… уж это мое дело, словом нужно».
«Ну, уж, верно, что-нибудь затеял. Признайся, что?»
«Да что ж затеял? из этакого пустяка и затеять ничего нельзя».
«Да зачем же они тебе?»
«Ох, какой любопытный! ему всякую дрянь хотелось бы пощупать рукой, да еще и понюхать!»
«Да к чему ж ты не хочешь сказать?»
«Да что же тебе за прибыль знать? ну, просто так, пришла фантазия».
«Так вот же: до тех пор, пока не скажешь, не сделаю!»
«Ну вот видишь, вот уж и нечестно с твоей стороны: слово дал, да и на попятный двор».
«Ну, как ты себе хочешь, а не сделаю, пока не скажешь, на что».
«Что бы такое сказать ему?» подумал Чичиков и после минутного размышления объявил, что мертвые души нужны ему для приобретения весу в обществе, что он поместьев больших не имеет, так до того времени хоть бы какие-нибудь душонки.
«Врешь, врешь!» сказал Ноздрев, не давши окончить ему. «Врешь, брат!»
Чичиков и сам заметил, что придумал не очень ловко и предлог довольно слаб. «Ну, так я ж тебе скажу, прямее», сказал он, поправившись: «только, пожалуйста, не проговорись никому. Я задумал жениться; но нужно тебе знать, что отец и мать невесты преамбиционные люди. Такая, право, комиссия: не рад, что связался; хотят непременно, чтобы у жениха было никак не меньше трех сот душ, а так как у меня целых почти полутораста крестьян недостает…»
«Ну врешь! врешь!» закричал опять Ноздрев.
«Ну вот уж здесь», сказал Чичиков: «ни вот на столько не солгал», и показал большим пальцем на своем мизинце самую маленькую часть.
«Езуит, езуит. Голову ставлю, что врешь!»
«Однако ж это обидно! что же я такое в самом деле! почему я непременно лгу?»
«Ну да ведь я знаю тебя: ведь ты большой мошенник, позволь мне это сказать тебе по дружбе! Если бы я был твоим начальником, я бы тебя повесил на первом дереве».
Чичиков оскорбился таким замечанием. Уже всякое выражение, сколько-нибудь грубое или оскорбляющее благопристойность, было ему неприятно. Он даже не любил допускать с собой ни в каком случае фамильярного обращения, разве только если особа была слишком высокого звания. И потому теперь он совершенно обиделся.
«Ей-богу, повесил бы», повторил Ноздрев: «я тебе говорю это откровенно, не с тем, чтобы тебя обидеть, а просто по-дружески говорю».
«Всему есть границы», сказал Чичиков с чувством достоинства. «Если хочешь пощеголять подобными речами, так ступай в казармы», и потом присовокупил: «не хочешь подарить, так продай».
«Продать! Да ведь я знаю тебя, ведь ты подлец, ведь ты дорого не дашь за них?»
«Эх, да ты ведь тоже хорош! Смотри ты! Что они у тебя, бриллиантовые, что ли?»
«Ну, так и есть. Я уж тебя знал».
«Помилуй, брат, что ж у тебя за жидовское побуждение! Ты бы должен просто отдать мне их».
«Ну, послушай, чтоб доказать тебе, что я вовсе не какой- нибудь скалдырник, я не возьму за них ничего. Купи у меня жеребца, я тебе дам их в придачу».
«Помилуй, на что ж мне жеребец?» сказал Чичиков, изумленный в самом деле таким предложением.
«Как на что? да ведь я за него заплатил десять тысяч, а тебе отдаю за четыре».
«Да на что мне жеребец? Завода я не держу».
«Да послушай, ты не понимаешь: ведь я с тебя возьму теперь всего только три тысячи, а остальную тысячу ты можешь заплатить мне после».
«Да не нужен мне жеребец, бог с ним!»
«Ну, купи каурую кобылу».
«И кобылы не нужно».
«За кобылу и за серого коня, которого ты у меня видел, возьму я с тебя только две тысячи».
«Да не нужны мне лошади».
«Ты их продашь: тебе на первой ярмарке дадут за них втрое больше».
«Так лучше ж ты их сам продай, когда уверен, что выиграешь втрое».
«Я знаю, что выиграю, да мне хочется, чтобы и ты получил выгоду».
Чичиков поблагодарил за расположение и напрямик отказался и от серого коня и от каурой кобылы.
«Ну, так купи собак. Я тебе продам такую пару, просто, мороз по коже подирает! брудастая с усами, шерсть стоит вверх, как щетина. Бочковатость ребр уму непостижимая, лапа вся в комке, земли не зацепит!»
«Да зачем мне собаки? я не охотник».
«Да мне хочется, чтобы у тебя были собаки. Послушай, если уж не хочешь собак, так купи у меня шарманку, чудная шарманка; самому, как честный человек, обошлась в полторы тысячи; тебе отдаю за 900 рублей».
«Да зачем же мне шарманка? Ведь я не немец, чтобы, тащася с ней по дорогам, выпрашивать деньги».
«Да ведь это не такая шарманка, как носят немцы. Это орган; посмотри нарочно: вся из красного дерева. Вот я тебе покажу ее еще!» Здесь Ноздрев, схвативши за руку Чичикова, стал тащить его в другую комнату, и как тот ни упирался ногами в пол и ни уверял, что он знает уже, какая шарманка, но должен был услышать еще раз, каким образом поехал в поход Мальбруг. «Когда ты не хочешь на деньги, так вот что, слушай: я тебе дам шарманку и все, сколько ни есть у меня, мертвые души, а ты мне дай свою бричку и триста рублей придачи».
«Ну вот еще, а я-то в чем поеду?»
«Я тебе дам другую бричку. Вот пойдем в сарай, я тебе покажу ее! Ты ее только перекрасишь, и будет чудо бричка».
«Эх, его неугомонный бес как обуял!» подумал про себя Чичиков и решился во что бы ни стало отделаться от всяких бричек, шарманок и всех возможных собак, несмотря на непостижимую уму бочковатость ребр и комкость лап.
«Да ведь бричка, шарманка и мертвые души, все вместе!»
«Не хочу», сказал еще раз Чичиков.
«Отчего ж ты не хочешь?»
«Оттого, что просто не хочу, да и полно».
«Экой ты такой, право! С тобой, как я вижу, нельзя, как водится между хорошими друзьями и товарищами, такой, право!.. Сейчас видно, что двуличный человек!»
«Да что же я, дурак, что ли? Ты посуди сам: зачем же мне приобретать вещь, решительно для меня ненужную?»
«Ну, уж, пожалуйста, не говори. Теперь я очень хорошо тебя знаю. Такая, право, ракалия! Ну, послушай, хочешь, метнем банчик. Я поставлю всех умерших на карту, шарманку тоже».
«Ну, решаться в банк, значит подвергаться неизвестности», говорил Чичиков и между тем взглянул искоса на бывшие в руках у него карты. Обе талии ему показались очень похожими на искусственные, и самый крап глядел весьма подозрительно.
«Отчего ж неизвестности?» сказал Ноздрев. «Никакой неизвестности! Будь только на твоей стороне счастие, ты можешь выиграть чортову пропасть. Вон она! экое счастье!» говорил он, начиная метать для возбуждения задору. «Экое счастье! экое счастье! вон: так и колотит! вот та проклятая девятка, на которой я всё просадил! Чувствовал, что продаст, да уже, зажмурив глаза, думаю себе: „Чорт тебя побери, продавай, проклятая!“»
Когда Ноздрев это говорил, Порфирий принес бутылку. Но Чичиков отказался решительно как играть, так и пить.
«Отчего ж ты не хочешь играть?» сказал Ноздрев.
