Владимир Маяковский - Футуристы. Первый журнал русских футуристов. № 1-2
И любовь его там, где
Сумасшедшая людскость бульвара,
Толпобег по удивленной мостовой,
Где
Толпа гульлива, как с шампанским бокалы,
С немного дикостью кричат попури,
А верхние ноты, будто шакалы,
Прыгают яростно на фонари,
И эспри
И его любовь — жуткая пытка, боль от конца до начала:
Я руками взял Ваше сердце выхоленное,
Исцарапал его ревностью стальной,
И, вместе с двойником фейерверя тосты,
Вашу любовь, до утра грызли мы,
До-сыта, до-сыта. До-сыта,
Запивая шипучею мыслью.
И весь мир для него — перевернутая кинемофильма, и только с «очками для близоруких на душе» он может войти в кинемо, и вот признанье поэта о своей роли в этом кинемо:
Я дивлюсь и вижу удивленно в кресле;
Все это комично; по детски; сквозь туман
Все сумасшедшие; и мне весело,
Только не по Вашему, когда я гляжу на экран.
И в этом кинемо
Счастье перегорает, как электролампа,
И добрые мысли с мещанским бантом
Разгуливают по кабинету, важны, как герцог!
О, бархатное, протертое сердце!
И остается «Только тоска». А за всем зорко следит Дьявол «Сухопарый, скрестярукий, неспешный в созерцании факта», единственный страж и блюститель королевы-жизни, перезрелой кокетки, где висит истерический крик:
Пожалейте, проклятые, меня, не вашего,
Меня — королевского гримасника.
А как сделаны эти стихи, кричащие о боли строчки! Ритм? Это не продолжение работы, начатой символистами в области свободного стиха, это самостоятельно разработанный ритм остроугольных рисунков и переламывающихся линий. И быть может ничто другое, как этот жесткий ритм, обостренный жестокими диссонансами. Кстати, здесь о рифме «Флаконов». Вадим Шершеневич давно, уже с «Carmina» исключительный мастер рифмы, а в Флаконах и это изощренное мастерство достигает своего апогея. На каждом шагу новые экскурсы в эту область, и экскурсы, почти всегда удачные, полные интереса не только новой игрушки, но и ценного нового приобретения.
Ю. Эгерт
КОНСТАНТИН БОЛЬШАКОВ. СЕРДЦЕ В ПЕРЧАТКЕ. К-ВО «МЕЗОНИН ПОЭЗИИ». М. 1913. 45 к.
Книга К. Большакова несомненна интересна. Интерес ее не в некоторых довольно безобидных бутадах, но в самих устремлениях автора. Поэт, как нам известно, еще очень молод, эта книга — первая, появившаяся на витринах, так как предыдущая была конфискована. Нам кажется, что в дебютанте самое главное не достижения, а достигания.
Со многими приемами автора можно не соглашаться; так, нам кажется слишком внешним приемом поломка грамматики в тех строках, которые автор хочет выделить.
…Сымпровизировать в улыбаться искусство
…Чтоб взоры были, скользя коленей, о нет, не близки…
Конечно, автоматическое внимание задерживается на таких стрелках и поэт достигает желаемого, но едва ли это чисто-художественный метод, а не измененный курсив в стихах.
Также можно оспаривать — принадлежит ли к поэзии пьеса «Весна», написанная почти исключительно неологизмами без определенного значения, вроде, «Эсмерами, вердоми труверит весна».
Конечно, можно легко понять, что «Эсмерами, вердоми» творительный множественного и расшифровать построение всех строк, но все же это скорее словесная музыка, чем она кажется и претендует быть.
Можно указать на некоторую тяжеловесность расстановки слов (над стихов амурицей), можно оспаривать удачность некоторых неологизмов, напр. «Медлительность ручная». Кажется, что второе слово произведено от «река». а оказывается от «речь».
Однако, все эти недостатки искупаются несомненной индивидуальностью автора. Трудно требовать от первой книги большей самостоятельности и наивности, причем эта наивность не Северянинская, а самостоятельная.
Отдельные влияния и позаимствования очень редки. Можно указать на случайную строку ют Бальмонта (Я в этот миг вошел, как в древний храм), на некоторую зависимость от Северянина, и от автора этих строк.
Кроме индивидуальности, оригинального переплетения изысканного с «непоэтическим» и самостоятельности исканий, следует отметить отличную инструментовку стиха. В доказательство, кроме вышеупомянутой Весны, можно процитировать, напр., такие строки:
…Едва странно ванну душить духами…
..Вы растрелили пудреное сердце…
…На шуме шмеля шутки и шалости…
…Сюда, сюда, где с серым на севере
Слилось слепительно голубое олово.
Много интересного заметили мы в ритмике, в образах, в хорошем понимании ассонанса, их которых некоторые отличны. Свободный стих кажется нам еще не вполне самостоятельным, но и в нем есть определенные достоинства.
«Сердце в перчатке» обнаружила в К. Большакове бесспорное знание прежней поэзии, указала на отчетливо-пройденные без чужой помощи ступени и дала много не только в смысле обещаний.
Вадим Шершеневич.
ЧЕМПИОНАТ ПОЭТОВ. С.-ПБ. 30 к.
МАРКОВ и ДУРОВ. КАБЛУК ФУТУРИСТА. М. 35 к.
Все знают, что во время предрождественной горячки торговцы из Охотного ряда подсовывают растерявшимся, засуматошившимся покупателям всякую тухлую дрянь. Точно таким же «принципом» руководились авторы вышеназванных книг. Публика раскупает сейчас футурные издания, не разбирая, кто плох, а кто хорош. Критика окончательно разуверившаяся, что может зазвать кого-нибудь в киоск Куприных или Арцыбашевых, стала рекомендовать, как талантливых футуристов, скромного символиста Д. Крючкова, почему-то сотрудничавшего в «Пет. Глашатае». В сутолоке несколько ловких бездарий выпустили «Чемпионат поэтов», где от футуризма столько же, сколько в строчках Эльсвера или Бунина.
Два других издали «Каблук футуриста». Чтобы дать представление о «футуризме» этих гимназистов третьего класса, еще не вполне осиливающих этимологию и букву ѣ, процитирую пару строк, — оставляя орфографию подлинника:
И вся толпа в безумье гнева
Со злобой выла как артист
Толпа, ты рождена для хлева
Оставь меня, я футурист
Я не могу сказать, что г. Дуров способнее г. Маркова, но г. Марков бездарнее г. Дурова. Книга, вероятно, будет иметь материальный успех, так как на обложке слово «футуристы» напечатано отчетливо, да еще с прибавкою безграмотного «Stihi».
Г. Г. -
БОРИС ПАСТЕРНАК. БЛИЗНЕЦ В ТУЧАХ. К-ВО «ЛИРИКА» М. 1914. 50 к.
СЕРГЕЙ БОБРОВ. ВЕРТОГРАДАРИ НАД ЛОЗАМИ. К-ВО «ЛИРИКА» М. 1913. 1 р. 50 к.
В номере гостиницы русской литературы, который только что покинула «тяжкая армада старших русских символистов», остановилась перепочивать компания каких-то молодых людей. И вот они уже собирают разбросанные их предшественниками окурки, кучно сосут выжатый и смятый лимон и грызут крошечные кусочки сахара. Больше ничего и не осталось, и от этого в номере такая тоска и уныние, что зеленеют от скука видавшие и пышный пир русской поэзии обои. Читатель, Вы, наверное, уже догадалась, что я говорю о «лириках», т. е. о молодых людях, выпускающих все чаще и чаще никому ненужные книжки, на которых неумело-незатейливо написано: книгоиздательство «Лирика». И вот передо мной еще одна такая книжка полной тоски и переливания из пустого в порожнее. Иному в голову не придет сознательно критиковать предисловие в ней, никто не понесет ее сознательно домой насладиться стихами, и только быть может мне, по случной обязанности рецензента, пробежав строчки глазами со скоростью американского экспресса, приходится сказать ее автору, что не нужно называть себя символистом, когда для составления своих стихов пользуешься и строчками В. Шершеневича («Романтическая пудра») (стр. 19, 20) и пытаешься надушиться Северянинскими духами (стр. 30, 33, 37), причем это выходить у Пастернака куда лучше, чем то, под чем более бы приличествовала подпись Андрея Белого (стр. 13, 14, 11, 12), А Блока, В. Иванова, В. Брюсова (стр. 31, 32), Козлова, Подолинского, А. Одоевского или какого другого второстепенного поэта пушкински эпохи (стр. 15, 16) и др., и добавить, что ни В. Шершеневич, ни Игорь-Северянин никогда не рифмовали «причудник — спутник» или «поножь — гонишь» уже по одному тому, что это даже не ассонансы, и что недостаточно еще присутствия в книжке таковых и упоминаний об обсерваториях, вокзалах, проспекта и городе, чтобы она могла войти в современную русскую поэзию.
У «Лирики» есть еще одна книжка стихов, правда вышедшая значительно раньше выше цитированной, что впрочем ничуть не делает ее интересней.
