Александр Туркин - Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2
— Это идиотство! — кричал он. — Это непонимание элементарнейших приемов тактики!..
— Барин! А, барин!.. Вас спрашивают, — уже несколько раз говорил ему какой-то мужик, притрагиваясь к его плечу.
Наконец, Кленовский с досадой обернулся и увидел конюха. Тот стоял перед ним, испуганный и бледный, с растерянными, виновато бегавшими глазами.
— Чего тебе?
— Спрашивают вас… там… папенька, что ли… не знаю.
— Кто?
— Так что тятенька ваш, стало быть… требуют вас… туда-с…
— Куда?.. Зачем?.. Какой тятенька?.. Тятенька — вон он стоит… что ты врешь?..
— Не знаю-с… позови, говорят… вас спрашивают…
— Ну ладно, отстань!.. Ну-тя к черту!.. Это идиотство, игнорировать требования самого народа! — возвращаясь к спору, опять закричал Кленовский. — В этом вся суть, вся сила, почва и опора!.. Какая глупость!..
— Барин, — не отставал конюх, — сделайте милость, пожалуйста… будьте настолько добры… надо-с… пожалуйте, барин! — уже настойчиво, почти грубо заговорил он.
— Фу-ты, черт!.. Вот привязался!.. Чего тебе? Отстань, сделай милость!..
— Барин, никак невозможно… пожалуйте, как хотите…
— Ах!.. Ну хорошо… Я сейчас, господа… куда?..
— За мной пожалуйте.
— Куда ты меня ведешь? К кому? — спрашивал Кленовский, спускаясь вниз по тропинке.
— Вон туды-с… сию секунду-с…
Сойдя с горы, Кленовский заметил поджидающего их человека в военной форме. "Каким образом здесь офицер? — мелькнуло у него в голове. — Откуда? Зачем?"
— Вы господин Кленовский? — вежливо, прикоснувшись к фуражке, обратился к нему военный.
— Да. Что вам угодно?
— Николай Николаевич?
— Да.
— Весьма рад, давно желал познакомиться, — задушевно и чрезвычайно просто сказал офицер и назвал свою должность и фамилию.
"Вот так клюква! Что это значит?" — подумал Кленовский, чувствуя неприятные мурашки по всему телу.
— Не беспокойте себя, — продолжал успокоительно офицер, — не тревожьтесь.
— Я не беспокоюсь, но в чем дело?
— Не угодно ли следовать за мной?
— Куда?
— О, пока весьма недалеко. Несколько шагов.
— Но что это значит? Зачем? Пока вы не объясните, я не тронусь с места.
— Очень жаль. Но к чему такое недоверие? Даю вам слово, что это необходимо.
— Я не пойду… Зачем? Кто вы такой? Что вам надо?..
— Маталасов! — позвал кого-то офицер, и тотчас же из кустов выступили три жандарма и молча обступили Кленовского. Кленовский постоял с минуту в нерешительности, пробормотал ругательство и, не сопротивляясь более, пошел с ними.
— Пожалуйста, будьте спокойны, — все так же вежливо и ласково говорил офицер, — дело обыкновенное-с… с молодыми людьми часто случается.
Через минуту они скрылись в тени кустов. Вскоре колокольчики залились веселым малиновым звоном и смолкли в лесу.
В тот же вечер столь же таинственно исчезли с пикника еще два студента и один гимназист, но отсутствия их никто не заметил. Веселье шло своим чередом. Была уже полночь. Луна стояла высоко. Костер догорал. У большинства мужчин головы кружились от вина. Языки развязались: теперь уже все чувствовали себя совершенно непринужденно. Подали шампанское, стали провозглашать тосты за науку, за генерала, за Россию, за процветание края, за уральскую горную промышленность. Кто-то из молодых инженеров предложил тост за народ, и он был встречен дружными аплодисментами и криками "ура".
VIII
К Конюхову среди шума несколько раз прокрадывался какой-то рыжий, невзрачный молодой человек, в коротеньком сюртучке, и таинственно докладывал ему о чем-то. Конюхов говорил с ним вполголоса, по обыкновению отвернувшись в сторону, что-то приказывал, и молодой человек так же незаметно исчезал.
— Ну? — спрашивала Анна Ивановна, озабоченная встревоженным видом мужа.
— Прозевали! — отвечал он, хмуря брови:- Захватили народищу тьму, а депутацию проморгали. Ищут теперь, дурачье, по всему лесу… ослы!..
— Какая досада!..
— Забрали сейчас одних болванов, да не тех… Жалоба должна быть у Барсукова, а его-то и нет… Подлецы!.. распугали народ, шуму наделали… кособокие!.. Вообще выходит безобразие!..
— Ну, ничего… не волнуйся… Бог даст, устроится…
— И это называется: негласно… тьфу!.. вот наши дурацкие порядки!.. До генерала дойдет — сущий скандал!
— Этого не может быть!.. А если бы и так, то что ж? Мы тут ни при чем, мало ли производится дознаний и прочее. Наше дело сторона.
Снова откуда-то вынырнул рыжий молодой человек и, почтительно переждав разговор, подошел к Конюхову.
— Осип Павлович вас просят, — доложил он:- туды-с.
— Хорошо, — сказал Конюхов и пошел за ним.
В укромном местечке их поджидал Осип Павлович, тучный, упитанный человек, с бритой головой и красным лицом, затянутый в мундир.
— Здравия желаю! — проговорил он хриплой октавой. — Многая лета!..
— Здравствуйте. Ну что?
— Слава богу… Готово-с
— А бумага?
— Готово-с.
— Дайте-ка мне.
— Невозможно. Она там… приобщена к делу.
— Но мне нужно непременно. Что написано? Кто писал?
— Писали господин Кленовский.
— Как?!
— Студент-с, а не господин лесничий, конечно-с.
— Ага!.. Вот мерзавец!.. Я так и знал.
— Уже и они… ау! До свиданья!..
— Когда? Что вы толкуете! Я сейчас его видел.
— Никак нет-с… ау-с!.. изъяты из обращения.
— Туда и дорога!.. А жалоба мне нужна…
— Да вы не беспокойтесь, Петр Саввич: она приобщится к делу и дальше не пойдет, а другой, надеюсь, не напишут… Нет, уж теперь погодят… Если угодно, я копию сниму.
— Пожалуйста.
— С полным удовольствием. Имею честь кланяться. Многая лета!..
Конюхов вернулся к обществу, все такой же деревянный, но проницательная Анна Ивановна заметила, что настроение его изменилось.
— Ну, что? — спросила она шепотом.
— Все хорошо. Накрыли.
— Видишь, я говорила. Слава богу.
Молодежь между тем снова образовала хор. Мало-помалу к ним присоединились и старшие. Ожегов, по-мужицки схватившись за голову, пел с большим чувством. Пел Веретенников, пели инженеры, и песня всех хватала за сердце, будя золотые воспоминания о минувшей студенческой жизни. Даже Конюхов, вытянувшись, как жердь, подтягивал козлиным тенорком:
Волга! Волга! Весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля…
Когда запели "Забытую полосу" и дошли до куплета: "и шагает он в синюю даль", то всем до слез стало жаль неизвестного пахаря, идущего по Владимирке "за широкий, за вольный размах" и вспоминающего свою заброшенную полоску.
Голос Светлицына покрывал весь хор.
— Какой чудный бархатный бас! — заметил генерал. — Не споет ли молодой человек что-нибудь один?
Тотчас же все приступили к Светлицыну с тою же просьбой. Он согласился и, поднявшись на небольшой камень, как на эстраду, шутливо раскланялся с публикой. У ног его, точно алмазная пыль, светилась роса, покрывавшая бугры седого мха, а внизу, в глубине пропасти, сквозь синеватую мглу темнела река и серебрился кустарник, отбрасывая от себя короткие черные тени. "Надо что-нибудь мощное, смелое", — подумал он и запел "Утес".
Е-есть на Волге уте-ес…-
начал он и заробел, чувствуя, что голос его, не имея опоры, бессильно расползается в пространстве. Он прибавил звука, и, когда пробудилось дремавшее в горах эхо и запело вместе с ним, голос его окреп и зазвучал уверенно и могуче.
Ему много и дружно аплодировали и требовали повторения, но он отказался и сошел вниз. Потом еще пели "Проведемте, друзья", "Вперед без страха и сомненья" и другие песни. Генерал находился в самом благодушном настроении.
— Меня в особенности трогает, господа, ваше дружное, согласное общество, — говорил он:- Вы как будто, одна семья, связанная кровными узами. Это так редко и потому так приятно. Я вижу здесь не начальников, не подчиненных, а добрых товарищей одного большого, общего и полезного дела. Это хорошее товарищеское отношение, говорят, распространяется и на младших сотрудников ваших — на рабочих, и я этому охотно верю, потому что вообще допускаю такую возможность… Я верю в дружеский союз тружеников, ибо в единении сила. Я поднимаю свой бокал, господа, за единение, за силу союза и его благие результаты…
— Ура-а! — диким голосом закричал Ожегов и полез к генералу целоваться.
— Урра!.. Урра-а! — дружно подхватили восторженные голоса.
— Ах, ваше превосходительство!.. Как вы хорошо сказали! Как выразили… Мы в самом деле, как одна семья… кровная, задушевная семья! — захлебываясь, говорил Ожегов. — Ей-богу! Мастеровые — наша семья. Живем, слава тебе господи… ладно живем. Наш меньшой брат — товарищ, сотрудник — совершенно верно…
— Могу засвидетельствовать, что для населения делается все возможное, — также очень растроганный, сказал Конюхов:- князь не щадит средств… Придите на помощь, дайте нам железную дорогу, и тогда мы оживем…
