Владислав Титов - Всем смертям назло
Сергей не считал уже часов и минут до конца смены, не мерил испуганным взглядом тяжелые сантиметры угольного пласта. Работал увлеченно, задорно, радуясь каждой клеткой тела, что трудный период пройден, одержана очень значительная победа, первая в его жизни.
И внешне не узнать стало Сергея. От растерянного, испуганного мальчишки, впервые спустившегося в шахту, не осталось и следа. Теперь это был уверенный в своих силах молодой человек, знающий цену своему труду, понимающий, что дело, которое он делает, очень нужно людям.
Когда окончился срок практики, Сергей, не задумываясь, остался работать в шахте, отбросив соблазнительные мысли о каникулах, отдыхе и прочем. Шахта, как магнит, присосала его к себе. И после, когда пришлось расстаться с ней и сесть за учебники, он долго тосковал в скучной тишине аудиторий по славным ребятам из пятой восточной лазы, по громовому реву забоя, по острому чувству собственной нужности людям и радостному ощущению до конца выполненного долга перед ними.
"А ведь и сейчас такие же, как и я когда-то, безусые юнцы спускаются в шахту, борются, побеждают, может быть, отступают, убеждаясь, что подземная романтика не для них… Это было вчера, сегодня, завтра… А что же осталось мне? Кто даст ответ на этот вопрос? Оставлять человеку жизнь и отнимать счастье? Сейчас моя жизнь в моих руках. Руках… Чтобы свести с ней последние счеты, нужны руки… Есть поезд, машина, несчастный случай… И, по крайней мере, не прилипнет ярлык живых — самоубийца… А все ли испробовано? Умереть легче всего. Даже вот страха нет. Где же та соломинка, за которую цепляются утопающие? Ее нет. Так что же будем делать, Серега? Ныть или бороться? Скажи откровенно. Если бы я был способен хоть на что-нибудь. Надо учиться, приобрести специальность, соответствующую возможностям. И есть ли такая специальность? И учиться-то как? Надо писать, а чем? Ногами?"
Сергей сбросил с ног тапочки, раскрыл рот от удивления, посмотрел на пальцы.
— Но-га-ми, — вслух повторил он и замер от нечаянно пришедшей мысли. Это же идея! Но-га-ми…
Ему захотелось сейчас же найти карандаш, бумагу и немедленно проверить на практике свою догадку. Вспотевший от напряжения, он бестолково топтался по комнате, тщетно пытаясь найти нужные ему принадлежности. На подоконнике лежал карандаш. Обрадованный Сергей бросился к нему и зло выругался. Карандаш не заточен.
Сергей еще не понимал, что даст ему освоение письма ногой. Не смущали его и такие доводы рассудка, как неудобство для глаз и невозможность писать вне дома, когда на ногах обувь. Он увидел именно ту соломинку, о которой только что думал, которую искал и наконец, как ему показалось, нашел. Уцепившись за нее, он не хотел принимать в расчет возражения ума. Впереди маячило солнце труда, и Сергей мысленно рвал уже путы бездеятельности.
Перво-наперво он, конечно, напишет имя Тани и что-нибудь ласковое. Вот она удивится! "Как же ты смог, Сережа?" А он улыбнется и скажет: "Мы еще повоюем, Танечка!" Но надо сделать, чтобы она не заметила. Сюрпризом надо преподнести!
Мгновенно созрел план: когда Таня вернется из магазина, он попросит ее выписать из книги цитату. Потребуется карандаш и тетрадь. Все будет в порядке! Нужные ему предметы после записи останутся на столе, и он использует их, когда она ляжет спать.
Вернувшись с покупками, ничего не подозревая, Таня охотно выполнила просьбу Сергея и оставила на столе все так, как он и предполагал. Длинно потянулся день. Сергей пробовал читать, но, глядя в книгу, видел карандаш, зажатый пальцами ног, медленно ползущий по белому листу бумаги. Несколько раз, измученный ожиданием ночи, Сергей порывался рассказать обо всем Тане, но желание порадовать ее неожиданно было настолько велико, что каждый раз он сдерживал себя. А стрелки часов, словно дразня, медленно ползли по циферблату.
— Что-то ты, Сережа, сегодня на себя непохож? Не заболел ли? — заметив его возбуждение, спросила Таня.
— Нет, нет, Танечка! У меня все в порядке! — поспешил улыбнуться Сергей.
Наконец наступила долгожданная ночь. Бросив обычное: "Не засиживайся долго!" — Таня улеглась в постель и заснула.
Сгорая от нетерпения, Сергей сбросил на пол тетрадь, ногой пододвинул ее к себе и попытался раскрыть. Тетрадь вертелась в ногах, скользила по полу, словно заколдованная, не поддаваясь неумелым движениям. Изловчившись, он все жз заставил ее раскрыться и лечь так, как он хотел.
Следующая операция — поднять ногой с пола карандаш и зажать его пальцами в положении, удобном для письма, — оказалось еще более трудной. Провозившись более часа в тщетных попытках поднять злополучный карандаш, Сергей, разозлившись, пнул его ногой и уронил голову на стол. Пот струйками бежал по лицу, к взмокшей спине липла рубашка, и, будто наперекор бушующему в груди раздражению, в голове стучало: "Поднять, поднять, поднять…" Подчиняясь команде, Сергей подкатил карандаш к столу и снова принялся за работу, "Покорись, покорись, ну, покорись же, проклятый!" — умолял и ругался он, чувствуя, что ноги начинает сводить судорога. И когда подступило отчаяние, неожиданно пришла догадка: а если ртом поставить карандаш к стене, и тогда… Опустившись на колени, Сергей губами схватил упрямца и прислонил его к ножке стула. Но, едва ухватив пальцами правой ноги карандаш, тут же уронил его.
Искалеченная стопа отказывалась подчиняться отчаянным приказам.
Карандаш, стукнув, покатился по полу. Помутневшим взглядом смотрел Сергей на катящийся внизу карандаш, и больше всего ему хотелось в этот момент упасть вниз лицом и расплакаться.
За окном утихал уставший за день город. Смолкали трамвайные звонки, пустели улицы, гасли витрины магазинов, и запоздавшие путники торопливо шаркали туфлями по асфальту, спеша домой на отдых, чтобы завтра с новыми силами стать к станку, спуститься в шахту, занять место у чертежной доски.
Город-труженик засыпал. Городу снились сны. Большие, как мечта, светлые, как сто солнц, ласковые, как руки матери.
А в одном окне в эту ночь до утра не погас свет. Человек хотел жить. Страстно, до боли, до отчаяния. Жить не бездеятельным наблюдателем, а участником жизни, ее творцом, хозяином. Человек вел трудный бой с самим собой, со своим увечьем. Жестокий, беспощадный бой…
Проснувшись утром, Таня не обнаружила Сергея в постели. Тихонько позвала:
— Сережа, — и увидела его.
Сергей спал, неловко склонив голову на стол, согнувшись на стуле, по-детски подобрав под себя ноги. Внизу, на полу, белела раскрытая тетрадь. Лист бумаги был исчеркан неумелыми кривыми линиями и походил на рисунок ребенка, впервые взявшего в руки непослушный, неловкий инструмент взрослых.
"Не получилось… — обо всем догадалась Таня. — И мне не сказал. Не позвал на помощь".
— Сережа! — позвала она. — Перейди на кровать, здесь неудобно…
Сергей приподнял голову, виновато сказал:
— Ничего не получилось, Таня. Ни-че-го… Хотел обрадовать тебя, и вот… Даже надежды не осталось.
— Первые шаги всегда трудны. Разве ты надеялся, что все пойдет легко? Так не бывает. И ты сам себе прибавляешь трудностей. Замкнулся, стал молчалив… Почему тебе не хочется выйти на улицу, сходить в кино, встретиться с друзьями? Или собираешься жить затворником? Один на один со своими думами?
Сергей давно ждал этого вопроса. Ждал и боялся. Боялся даже самому себе признаться в том, что он стыдится своей физической неполноценности, как стыдятся наготы или уродства.
— Я боюсь, — глухо выдавил из себя Сергей.
— Чего? — удивилась Таня.
— Людей… Их любопытства, жалости… Некоторые будут думать: "И зачем путается под ногами?" Есть такие, слышал… Да еще хвастаются: "Вот если бы я! Знаешь, какой я отчаянный!.."
— Ой, Сережка, какой же ты глупый! Разве можно так, за здорово живешь, всех под одну гребенку!.. Услышал какого-то дурака, сам делаешь глупые выводы. Да сколько примеров и в жизни и в книгах, что сильные люди именно те, кто наперекор всему, даже самому страшному, продолжают бороться!
— Не надо, Танечка… И про Мересьева, и про Корчагина… Я не герой, я просто слабак, если не могу с собой сладить…
— А Егорыч! Ты забыл про него? Сережа, ну нельзя же так… Люди не звери, они все поймут.
— Лучше бы не понимали и не жалели. Затворником жить нельзя — это я знаю, но что делать, что делать?!
3
— Мама, а почему у дяди рукава пустые?
— Тише, дочка. Не кричи так громко. У дяди ручек нет.
— Почему нет, мама? У всех есть, а у него нет?
— Смотрите, девчонки, парень без обеих рук! Ой, молодой какой!.. Вот страшно!..
— Чего уставились-то, дикари! Горя человеческого не видели! Выпучили глаза!.. Ох и народ!
А он, втянув голову в плечи, неловко приседая на больную ногу, торопился вырваться из шумного потока улицы, скрыться от людских взглядов и слов, что, будто камни, летели ему в душу.
