Алексей Писемский - Люди сороковых годов
- Умеют и они одно дело делать, - перебила Мари.
- Какое? - спросил Вихров.
- Интриговать друг против друга - это, я тебе скажу, такое вечное и беспрерывное подшибанье один другого, такая скачка вперегонку за крестами и чинами, что, ей-богу, они мне кажутся иногда сумасшедшими.
- Ну, в России это вовсе не сумасшедшие, - возразил Вихров, - потому что, как в государстве, все еще немножко азиатском, это имеет еще огромное значение.
- Пожалуй, что это так!.. - согласилась Мари. - И, знаешь, этого рода чинолюбцев и крестолюбцев очень много ездит к мужу - и, прислушиваясь к ним, я решительно недоумеваю, что же такое наша матушка Россия: в самом ли деле она страна демократическая, как понимают ее нынче, или военная держава, как разумели ее прежде, и в чем состоит вкус и гений нашего народа?
Вихров усмехнулся.
- Гений нашего народа, - начал он отвечать, - пока выразился только в необыкновенно здравом уме - и вследствие этого в сильной устойчивости; в нас нет ни французской галантерейности, ни глубокомыслия немецкого, ни предприимчивости английской, но мы очень благоразумны и рассудительны: нас ничем нельзя очень порадовать, но зато ничем и не запугаешь. Мы строим наше государство медленно, но из хорошего материала; удерживаем только настоящее, и все ложное и фальшивое выкидываем. Что наш аристократизм и демократизм совершенно миражные все явления, в этом сомневаться нечего; сколько вот я ни ездил по России и ни прислушивался к коренным и любимым понятиям народа, по моему мнению, в ней не должно быть никакого деления на сословия - и она должна быть, если можно так выразиться, по преимуществу, государством хоровым, где каждый пел бы во весь свой полный, естественный голос, и в совокупности выходило бы все это согласно... Этому свойству русского народа мы видим беспрестанное подтверждение в жизни: у нас есть хоровые песни, хоровые пляски, хоровые гулянья... У нас нет, например, единичных хороших голосов, но зато у нас хор русской оперы, я думаю, первый в мире. У нас превосходная придворная капелла; у каждого архиерея - отличный хор певчих.
- Ты и на государственное устройство переносишь это свойство? спросила Мари.
- Непременно так! - воскликнул Вихров. - Ты смотри: через всю нашу историю у нас не только что нет резко и долго стоявших на виду личностей, но даже партии долго властвующей; как которая заберет очень уж силу и начнет самовластвовать, так народ и отвернется от нее, потому что всякий пой в свой голос и других не перекрикивай!
- Как нет личностей! - воскликнула Мари. - А Владимир, а Грозный, а Петр...
- То - цари, это другое дело, - возразил ей Вихров. - Народ наш так понимает, что царь может быть и тиран и ангел доброты, все приемлется с благодарностью в силу той идеи, что он посланник и помазанник божий. Хорош он - это милость божья, худ - наказанье от него!
- Это у всех, я думаю, молодых народов так! - заметила Мари.
- Может быть, - продолжал Вихров, - но все-таки наш идеал царя мне кажется лучше, чем был он на Западе: там, во всех их старых легендах, их кёниг - непременно храбрейший витязь, который всех сильней, больше всех может выпить, съесть; у нас же, напротив, наш любимый князь - князь ласковый, к которому потому и сошлись все богатыри земли русской, - князь в совете мудрый, на суде правый.
Мари хотела что-то такое на это сказать, но приехал Евгений Петрович, и продолжать при нем далее разговор о таких отвлеченных предметах было совершенно невозможно, потому что он на первых же словах обрезал бы и сказал, что все это глупости.
XVIII
ПИРУШКА
В конце мая Эйсмонды переселились в Парголово, или, лучше сказать, одна Мари переехала туда. Генерал же под разными предлогами беспрестанно оставался в Петербурге. Вихров тоже поселился через два - три дома от них. Собственно, он и уговорил Мари взять дачу в Парголове, потому что там же жил и Марьеновский. Герой мой день ото дня исполнялся все более и более уважением к сему достойному человеку. Такой эрудиции, такого трудолюбия и вместе с тем такой скромности Вихров еще и не встречал ни в ком. Он просто заискивал в Марьеновском за его высокие душевные качества. Тот, в свою очередь, тоже, кажется, начинал любить его: почти каждый вечер сходились они в Парголовском саду и гуляли там, предаваясь бесконечным разговорам. В одну из таких прогулок они разговорились о том, что вот оба они стареются и им приходит время уступить свое место другим, молодым деятелям.
- Удивительное дело, - сказал Вихров, - каким образом это так случилось, что приятели мои, с которыми я сближался в юности, все явились потом более или менее общественными людьми, не говоря уж, например, об вас, об Плавине, но даже какой-нибудь Замин - и тот играет роль, как глашатай народных нужд и желаний. Захаревский, вот вы сами говорите, серьезнейший человек из всех своих товарищей... Абреева я сам наблюдал, какой он добрый и благонамеренный администратор был, - словом, всех есть за что помянуть добрым словом!
- Зачем же вы себя-то исключаете из этого числа? - заметил ему с улыбкою Марьеновский.
- Я не исключаю, - отвечал Вихров, сконфузившись. - И знаете что, продолжал он потом торопливо, - мне иногда приходит в голову нестерпимое желание, чтобы всем нам, сверстникам, собраться и отпраздновать наше общее душевное настроение. Общество, бог знает, будет ли еще вспоминать нас, будет ли благодарно нам; по крайней мере, мы сами похвалим и поблагодарим друг друга.
- Мысль недурная! - сказал Марьеновский.
- Значит, вы будете участвовать в такой пирушке, если она затеется? спросил Вихров с разгоревшимися уже от одушевления глазами.
- Всенепременно! - отвечал Марьеновский.
- В таком случае, я на днях же поеду собирать и других господ, говорил Вихров, совершенно увлеченный этою новою мыслию.
Вечером в тот день он зашел к Мари и рассказал ей о затеваемом вечере.
- Но кто же именно у вас будет участвовать на нем и в честь чего он будет устроен? - спросила та.
- А в честь того, - отвечал Вихров, - что наше время, как, может быть, небезызвестно вам, знаменательно прогрессом. Мы в последние пять лет, говоря высокопарным слогом, шагнули гигантски вперед: у нас уничтожено крепостное право, устроен на новых порядках суд, умерен произвол администрации, строятся всюду железные дороги - и для всех этих преуспеяний мы будем иметь в нашем маленьком собрании по представителю: у нас будет и новый судья Марьеновский, и новый высоко приличный администратор Абреев, и представитель народа Замин, и прокурорский надзор в особе любезнейшего Захаревского, и даже предприниматель по железнодорожному делу, друг мой Виссарион Захаревский.
- Складно! - подхватила Мари. - А ты, разумеется, будешь участвовать как писатель.
- Я как писатель, но, кроме того, я желал бы, чтоб в этом обеде участвовал и Евгений Петрович.
- Но ему-то с какой стати? - возразила Мари.
- Как представителю севастопольских героев. Эти люди, я полагаю, должны быть чествуемы на всех русских общественных празднествах.
- Не знаю, согласится ли он, - проговорила Мари и как-то особенно протянула эти слова.
На другой день Вихров зашел к ним, чтобы пригласить самого генерала, но, к удивлению его, тот отказался наотрез.
- Но отчего же вы не хотите участвовать? - спросил его Вихров.
- А оттого-с, - отвечал Евгений Петрович, - что я человек старый, может быть, даже отсталый, вы там будете все народ ученый, высокоумный; у вас будет своя беседа, свои разговоры, - что ж я тут буду как пятое колесо в колеснице.
- Напротив!.. - возразил было Вихров.
- Нет, пожалуйста, оставьте меня в покое! - перебил его резко Евгений Петрович.
Его отговаривала в этом случае Мари: она все утро перед тем толковала ему, что так как он никогда особенно не сочувствовал всем этим реформам, то ему и быть на обеде, устраиваемом в честь их, не совсем даже честно... Тронуть же Евгения Петровича за эту струну - значило прямо поднять его на дыбы. Он лучше желал прослыть вандалом, стародумом, но не человеком двуличным. Мари, в свою очередь, отговаривала его из боязни, чтоб он, по своему простодушию, не проговорился как-нибудь на этом обеде и не смутил бы тем всего общества; но признаться в этом Вихрову ей было совестно.
Прочие лица, приглашенные Вихровым к празднованию обеда, все сейчас же и с полною готовностью согласились - и больше всех в этом случае изъявил удовольствие Виссарион Захаревский.
- Где ж мы будем обедать? - спросил он.
- Да, пожалуй, хоть у Донона можно, - сказал Вихров.
- У Донона так у Донона!.. - подхватил Виссарион. - Но кто ж, собственно, будет распоряжаться этим обедом?
- Я не знаю, если никто не возьмется, так мне, пожалуй, придется, отвечал, подумав, Вихров.
- Я возьму на себя, если только мне это позволите! - произнес скороговоркою Виссарион. - Я в этом тоже кой-что знаю, хорошего мало в жизни сделал, а едал порядочно.
- Сделайте милость, вам все будут очень благодарны! - воскликнул Вихров.
