Владимир Короленко - Том 9. Публицистика
Скажите, самые «благонадежные» господа, хоть бы даже носящие мундир ведомства просвещения, неужели это не кажется вам полной бессмыслицей?..
Я позволил себе высказать одну сотую этих соображений г. директору… «Кажется, еще недавно такого свидетельства для дополнительных экзаменов не требовалось»… Господин директор, разумеется, не мог рассеять моих недоумений: «Общее правило:.. Требование свыше…»
Я понял: в этом выражается тот «прогресс», который с своей стороны внес в дело средней и высшей школы г. Шварц. Прогресс очень знаменательный. Несколько лет назад, задолго еще до «конституции», обнаружилось как-то, что в гимназиях завелась практика «секретных аттестаций». Кроме официального аттестата, учебная администрация посылала в высшие учебные заведения тайные отзывы. Юноша приезжает в Петербург, Москву или Киев. Аттестат у него в порядке, начальство удостоверило «явно», что поведение у него отличное. И вдруг — отказ в приеме. Это значит, подействовала тайная аттестация директора, произошло лишение прав по усмотрению, быть может, по личным счетам с родителями, — тех самых прав, которые официально удостоверены аттестатом.
Это показалось всем до такой степени… предосудительным и даже гнусным, что, помнится, даже кн. Мещерский приветствовал отмену этих аттестаций, как признак «оздоровления» в области средней школы. Но «оздоровление» было непродолжительно: через некоторое время тайные аттестации вновь водворились у порога средних учебных заведений. Только теперь они выдаются не директорами, а полицией и носят название «свидетельств о благонадежности». Трудно сказать, что лучше. Так как и тут, и там действует «усмотрение», тайно и бесконтрольно лишающее явно приобретенных прав, то многие не без основания думают, что это по существу одно и то же. Всевластное сыскное начало, прогнанное в одну дверь, преспокойно вошло в другую.
А теперь господин Шварц это еще «усовершенствовал». Еще в прошлом году «свидетельство о благонадежности» требовалось от экстерна для получения полного аттестата. Теперь оно нужно и для дополнительного экзамена хотя бы только по одной латыни.
IIДелать, однако, нечего. Приходится отправляться за «свидетельством о благонадежности» в канцелярию г. губернатора. Прошение, гербовый сбор: две марки по 75 копеек.
Вежливый молодой чиновник принимает прошение, пробегает его и говорит с озабоченным видом:
— Таких просьб поступает к нам теперь много. Но… к двадцатому марта мы никак не поспеем; нужны справки…
— Как же, однако, быть экзаменующимся?
— А когда начинаются экзамены?
— Только с первого мая.
— Может быть, можно не к совету, а к экзамену?
Соображение, по-видимому, справедливое: государственная безопасность достаточно обеспечивается, если «отзыв» последует хотя бы к экзамену. В прошлые годы, до конституции и до г. Шварца, это так и делалось: экстерны допускались советом условно.
Теперь «прогресс» и «реформа»: 20 марта состоялся педагогический совет, и всем, о ком отзыва о благонадежности не поступило, в допущении к испытаниям отказано. Допущено всего человек восемнадцать, которые удостоверили свою «благонадежность» к 20-му числу. Позднейшая благонадежность по решению ли г. министра, или киевского попечителя г. Зилова, или же по усердию полтавского педагогического совета оказалась уже недействительной…
Во время одного из своих посещений гимназии по сему, как видит читатель, очень сложному, трудному и мудреному делу я увидел у гимназического крыльца кучку встревоженной молодежи. Это были кандидаты и кандидатки на полные или дополнительные экзамены. Шел взволнованный разговор о «новых барьерах» и неожиданных препятствиях. Говорили о том, как все это сделано грубо, неожиданно и без предупреждения. И во всем видна одна тенденция: допустить к экзаменам как можно меньше. Одним просто отказали («поздно»). Другим указали, что по «новым правилам» они должны держать экзамен «по месту рождения», хотя бы учились и кончили гимназию в Полтаве… У третьих потребовали благонадежности к 20-му, что равносильно отказу… У некоторых собеседниц на глазах стояли слезы. Год потерян — год усилий, лишений, надежд… И к чему это? Для чего? С какой разумною или хоть благовидною целью?
Недоумение разрешил небольшой гимназист, только что вышедший из класса с двумя другими и остановившийся, чтобы послушать, о чем так горестно беседуют экстерны и экстернки. Вникнув в суть вопроса, он толкнул локтем товарища и беззаботно пошел от крыльца, уронив на ходу короткую обобщающую сентенцию: «Подсидели! Здор-рово!»
Это краткое изречение поразило меня своим удивительным значением. Юноша говорил, по-видимому, вполне объективно: ему самому еще долго придется идти проторенным путем от класса к классу, и на сей раз «подсидели» не его и не его товарищей. Но я подумал невольно: что если бы можно было в эту минуту заглянуть в этот юный мозг и отыскать там узелок, в котором формируются представления об «учебном» начальстве, о педагогическом мире, о «наставниках, хранящих юность нашу»? Не оказалось ли бы там совершенно непредвиденное определение: педагогическое начальство вообще — это такие взрослые люди, которые за казенное жалованье «здорово подсиживают» молодежь в ее стремлении к просвещению.
Если это психологический фундамент для радикального успокоения умов в среде учащейся молодежи, то, нужно признаться, фундамент очень своеобразный и едва ли устойчивый.
IIIВ заключение этого бесхитростного очерка не могу отказать себе в удовольствии привести небольшой эпизод из недавнего прошлого, о котором мне приходилось уже упоминать в другом месте[243]. Было это во второй половине 80-х годов, то есть в «спокойное» царствование Александра III. Московское студенчество что-то пошумело, и сотни полторы молодых людей были препровождены в Бутырскую тюрьму. Туда же попало сколько-то петербургских студентов за преступное намерение отслужить панихиду по писателе Добролюбове. Таким образом в Бутырках составилось многочисленное и шумное общество, которому пришлось разрешить некоторые отступления от обычных тюремных порядков. Молодежи отвели отдельный коридор, двери камер не запирались, происходили общие чтения, и даже издавалась рукописная газетка.
Я имел случай видеть несколько номеров этого органа тюремной гласности, и мне запомнились некоторые пародии «правительственных известий», в которых непочтительная молодежь характеризовала тогдашние «реформы» и бессилие правительственного «творчества» в этой области. Так, под видом телеграммы из Петербурга сообщалось: «Министерство народного просвещения, считаясь с назревшими требованиями времени, проводит важную реформу в области среднего образования: отныне уроки греческого языка переносятся на место языка латинского и обратно: латинский язык будет преподаваться в часы, когда преподавался греческий».
Однако в одном из следующих номеров появилось вскоре новое официальное известие: оказалось, что смелая реформа, произведенная министерством народного просвещения, не дала желаемых результатов: и юношество, и общество, и даже педагогический персонал оказались неподготовленными к важной перемене, которая может оказаться благодетельной только при высшем уровне культуры. Ввиду этого признано за благо: уроки греческого языка вновь перенести на место латинского и обратно!
«Хотя, таким образом, — писали в передовой статье, комментировавшей важное известие, — все возвращено опять в первобытное дореформенное состояние, однако нельзя не видеть в этой кипучей деятельности нынешнего министерства признаков чуткости к запросам жизни. Кто, кроме самых крайних разрушителей, решится отрицать, что министерство, которое на расстоянии столь короткого времени провело две столь важные реформы, может быть обвиняемо в чем угодно, только не в косности и застое?»
Не могу поручиться за полную точность цитат. Боюсь даже, что «передовицу» я изложил несколько вольно. Но самые пародии известий привожу точно, так как они тогда же поразили меня своей непосредственной меткостью, как и неожиданное обобщение полтавского гимназиста. Прошло более двадцати лет… Мы видели много «реформ». Но не было ли это все переносом уроков греческого языка на место латинского в «либеральные» периоды и возвращение к прежнему порядку в периоды «здоровой реакции»? Ввели родительские комитеты. Упразднили экзамены. Теперь собираются упразднить родительские комитеты. Ввели экзамены… Да, при добром желании это можно считать двумя, нет, даже четырьмя реформами на расстоянии короткого времени…
Кипучая реформаторская деятельность!
Наконец, пришел г. Шварц, человек науки, бывший профессор. Реформаторское творчество его проявилось тотчас же… постановкой еще нескольких барьеров из того же старого, потрескавшегося от долгого употребления материала. Потребовать свидетельство о благонадежности для дополнительных экзаменов… Дополнительные экзамены по месту рождения… Не пущать евреев, не пущать семинаристов, прогнать вольнослушательниц! О почтенный Мымрецов! Претендовал ли он когда-нибудь на то, что его формула превратится в лозунг российского реформаторского творчества!
