Алексей Писемский - Комик
Проговоря эти слова, Аполлос Михайлыч опрокинул вазу, из которой посыпалось около сотни целковых; потом, опять поставив ее на поднос, поднял все это и своими руками подал Рымову.
- Примите, мой бесценный, в память нашего приятного удовольствия, которое в сердцах любителей останется навсегда запечатленным, - произнес Дилетаев и поцеловал комика, который стоял как ошеломленный. Сначала он покраснел, потом побледнел; руки, ноги и даже губы его дрожали, по щекам текли слезы.
- Господа! Помилуйте... я не стою-с... может быть, вы желаете мне, как бедному человеку... я и так благодарен... к чему это... - бормотал он себе под нос.
- Сделайте милость, примите, - проговорили многие из мужчин.
- Пожалуйста... мы все желаем, - сказали некоторые дамы.
- Вы всех нас богаче, - заговорил опять хозяин, - у вас на миллион таланту. Все наше - это лепта, которую мы хотим принести на алтарь искусства.
Рымов, наконец, взял, но решительно не находился, что ему делать с подарком.
- Позвольте, я вам помогу, - подхватил хозяин и, проворно уложив в вазу все деньги, велел Юлию Карлычу отнести ее в залу и поставить на накрытый для ужина стол.
- Пусть она, - произнес он, - за нашим артистическим ужином будет напоминать Виктору Павлычу наше уважение к его таланту.
Руководствуясь правдивостию автора, я должен здесь сказать, что, при всем видимом единодушии, с которым была поднесена комику эта ваза, при всем том, что каждый из гостей пожертвовал по крайней мере рубль серебром, а некоторые даже до десяти и более целковых, но при всем этом произнесено было много насмешливых и колких по этому случаю замечаний. "Он бы лучше его самого послал с тарелочкой сбирать", - говорил один. "Даст же он завтра себя знать в трактире на эти денежки", - заметил другой. "Желательно знать, что будет он делать с этой вазой? - спрашивал третий. - Должно быть, ерофеич настаивать или пунш варить", - отвечал он сам себе. "Что это за глупые выдумки - дарить вазу какому-то чудаку. Аполлос Михайлыч совсем из ума выжил; я, как подписывался, так и не понял ничего", - говорил один помещик, разводя в недоумении руками. Но нет, мне грустно передавать то, что было еще произнесено, и скажу только, что более всех восстал Никон Семеныч. Он увел даже хозяина в кабинет и имел там с ним очень крупный разговор. Многие гости слышали, как Рагузов восклицал: "Как вы позволили назвать меня? Я ваш не мальчик и не лакей - вы прежде должны были об этом мне сказать". Слышавшие все это гости догадались, что Никон Семеныч не желал, по своему самолюбию, подносить вазы Рымову и что Аполлос Михайлыч наименовал его от себя, без спросу. Трагик и хозяин вышли из кабинета очень красны: первый был в совершенном волнении и во всеуслышание сказал, что вазы он не подносил и никогда бы не поднес, потому что Аполлос Михайлыч скоро заставит кучерам своим дарить вазы. Эти слова трагик говорил так громко, что комик, хотя и сидел в гостиной, но, вероятно, их слышал, потому что, разговаривая в это время с Фани, которая уселась уже около него, он вдруг, при восклицании Рагузова, побледнел и остановился, Никон Семеныч, расстроенный и взбешенный, сел к столу и начал играть ножом.
- Вероятно, ему самому хотелось вазы, - заметил один господин.
- Должно быть! - отвечал разговаривающий с ним. - Горяч - косой заяц, прибавил он.
Перед ужином, как водится, была подана водка. Лакей поднес ее, между прочим, и к Рымову. Комик смотрел несколько времени на судок с нерешительностию; наконец, проворно налил себе самую большую рюмку и залпом выпил ее. Сели за стол. Рымов очутился против Никона Семеныча. Ужин до половины шел как следует и был довольно молчалив. Хозяин первый заговорил во всеуслышание:
- Я думаю написать и напечатать о нашем спектакле подробный критический разбор. Это необходимо: мне по преимуществу хочется это сделать для вас, Виктор Павлыч! Я полагаю, что после моей статьи вас непременно вызовут на столичную сцену, потому что я прямо напишу, что у нас есть европейский талант, которому необходимо дать ход.
Но Виктор Павлыч на эти лестные слова хозяина не обратил должного внимания, а занят был в это время довольно странным делом: он беспрестанно пил мадеру и выпил уже целую бутылку. Хозяин заметил, переглянулся с Юлием Карлычем, который очень сконфузился.
- Вдруг мы слышим, - продолжал Аполлос Михайлыч, снова обращаясь к комику, - что наш господин Рымов дебютировал и что аплодисментам не было конца. Недурно бы было, а?
- На шутовские роли и без того там много, - проговорил вполголоса трагик.
- На какие шутовские роли? - заговорил вдруг Рымов, обращаясь к нему.
Лицо комика уже совершенно изменилось: он был красен, и глаза его налились кровью.
- На ваши роли, - отвечал Никон Семеныч, не поднимая головы.
Комик посмотрел на него свирепо.
- Вы, что ли, играете нешутовские? - произнес он, доставая себе, новую бутылку мадеры.
- Пейте лучше мадеру, - сказал насмешливо трагик.
- Конечно, выпью-с, - ответил комик и, налив себе стакан, вдруг встал. - За здоровье нашего бездарного трагика, - произнес он и залпом выпил.
Аполлос Михайлыч побледнел, некоторые фыркнули. Трагик вскочил.
- Милостивый государь! - проговорил он, сжимая столовый нож в руке.
Комик откинулся на задок стула.
- Испугать меня хотите своим тупым ножом. Махай, махай, великий Тальма, мечом кардонным! - продекламировал Рымов и захохотал.
- Виктор Павлыч, сделайте милость, что вы такое позволяете себе говорить, - заговорил наконец хозяин. - Никон Семеныч, будьте хоть вы благоразумны, - отнесся он к трагику.
Никон Семеныч пришел несколько в себя и сел. Но Виктор Павлыч не унимался. Он еще выпил стакан и продолжал как бы сам с собою рассуждать:
- Актеры!.. Театр... Комедии пишут, драмы сочиняют, а ни уха ни рыла никто не разумеют. Тут вон есть одна - богом меченная, вон она! - произнес он, указывая пальцем на Фани.
Хозяин только пожимал плечами. Он решительно растерялся. Трагик старался улыбнуться. Некоторые из гостей, подобно хозяину, пожимали плечами, а другие потихоньку смеялись. Мишель, в досаду дяде, хохотал во все горло. Юлий Карлыч чуть не плакал.
- Господин Рымов, замолчите! - вмешался, наконец, откупщик. - Вы забываете, в каком обществе сидите; здесь не трактир.
- А вам что угодно? - произнес Рымов совершенно уже пьяным голосом. - И вам, может быть, угодно сочинять комедии, драмы... пасторали... Ничего, мой повелитель, я вас ободряю, ничего! Классицизм, черт возьми, единство содержания, любовница в драме!.. Валяйте! Грамоте только надобно знать потверже. Грамоте-то, канальство, только подписывать фамилию умеем; трух, трух, и подписал! - проговорил он и провел зигзагами рукою по тарелке, вероятно, представляя, как откупщик подписывается.
Тот, конечно, вышел из себя.
- Извольте идти сейчас же вон! - сказал он. - Аполлос Михайлыч, извините меня: он мой подчиненный, я его сейчас велю вывести.
- Господа, помилуйте, сделайте милость, - начал Аполлос Михайлыч плачевным голосом. - Господин Рымов, образумьтесь, почувствуйте хоть по крайней мере благодарность к обществу, которое вас так почтило. Это ни на что не похоже. Юлий Карлыч, уговорите его: вы его нам рекомендовали.
Но Юлий Карлыч, обращаясь то к тому, то к другому, ничего уже не в состоянии был и говорить.
- Что? Благодарность? За вазу, что ли? - заболтал опять комик. - Ох вы, богачи! Что вы мне милостинку, что ли, подали? Хвалят туда же. Меня Михайло Семеныч[14] хвалил, меня сам гений хвалил, понимаете ли вы это? Али только умеете дурацкие комедии да драмы сочинять?
На этом месте Дилетаев не выдержал. Он встал из-за стола, подошел к откупщику и, переговорив с ним несколько слов, ушел в кабинет. Через несколько минут двое лакеев подошли к Рымову и начали его брать под руки.
- Вам что надобно, скоты! - проговорил он, совершенно уж пьяный; но лакеи проворно подняли его со стула. - Прочь! - кричал он, толкаясь. Актеры! Писатели! Всех я вас, свинопасов, презираю... Прочь!.. - Но лакеи тащили, и далее затем слов его уже не было более слышно, потому что он был выведен на улицу. Такое неприятное и непредвидимое обстоятельство до того расстроило хозяина, что он более получаса не в состоянии был выйти из своего кабинета. На гостей оно подействовало различно: одни смеялись, другие жалели Аполлоса Михайлыча и, наконец, третьи обвиняли его самого и даже оскорблялись, как он позволил себе пригласить подобного человека в их общество. Последние выговаривали даже Юлию Карлычу, который первый рекомендовал комика. Трагик смеялся над хозяином злобным смехом. Ужин кончился кое-как. Аполлос Михайлыч, наконец, вышел к гостям и начал просить извинения в случившейся неприятности, которой, конечно, он никак не мог ожидать, и вместе с тем предложил на обсуждение общества вопрос: что делать с вазой? По последнему своему поступку Рымов, как человек, не только не стоил подобного внимания, но даже должен быть презрен, а с другой стороны, как актер, он заслужил ее, и она ему была уже подарена. Некоторые говорили, чтобы пренебречь и отдать ему вазу, которая была уж его собственность, другие же отрицали, говоря, что этим унизится общество. Аполлос Михайлыч обратился к откупщику. Тот объявил, что ему все равно, но что он сам накажет Рымова тем, что выгонит его из службы.
![Айзек Азимов - Роботы утренней зари [ Сборник]](/uploads/posts/books/59876/59876.jpg)