А Зарина - Скаредное дело
Два заплечных мастера встретили пришедших низкими поклонами.
- Приведите-ка, молодцы, скоморохов, коих вчера забрали: сыск малый сделаем, - распорядился Сипунов и стал залезать на скамью, позади стола.
- Садись, боярин, пока что, - пригласил он Терехова, который с трудом уселся на конец скамьи.
Дьяк покашливая сел на табурет, у края стола, приготовил бумагу и очинил перо.
В это время до них донеслось бряцание цепей, заскрипела дверь, и в сарай друг за другом вошли со скованными руками три скомороха.
Они вошли, упали на колени и в голос завыли:
- Смилуйтесь, бояре, во имя Христа! Ни в чем не повинны! Ни татьбою, ни убийством не занимались! Отпустите, Бога ради! Ходим мы нищи и ноги: с того, что дадут, только и живы!
- Ну, вы! - закричал на них дьяк, - волчья сыть, молчать! Правьте лучше ответы боярину!
И при этом они хитро подмигнули ближайшему к нему скомороху. Тот, маленький, подслеповатый, словно сразу понял знак дьяка и смиренно замолчал.
- Сказывайте имена ваши, - сказал Сипунов. - Пиши Егорий Егорьевич, если взялся за дело!
- Ну, вы! - окрикнул их снова дьяк и ткнул пальцем на первого. - Тебя как?
- Иван, а прозвищем Наливайко!
- А тебя?
Красивый, лет девятнадцать, парень, тряхнув головой, бойко ответил:
- Антошка Гусляр!
- Тебя?
Третий парень, лет тридцати, стукнул в землю лбом и жалобно сказал:
- Емелька Беспутный!
- Чем занимаетесь и откуда пришли? - повторил дьяк вопрос и прибавил: - В Москву идете, што ли?
Иван Наливайко ответил за всех.
- Скоромошьим делом, милостивец! Скоромошьим, да песенным. А пришли прямо из-под Тулы, на Москву идем, милостивец!
Дьяк довольно крякнул, и по губам его скользнула улыбка.
Сипунов взглянул на Терехова, а Терехов только печально вздохнул и потряс бородой.
- Чего ж их спрашивать? Вестимо, ничего не ведают, - тихо сказал он.
- Оставить сыск? - спросил Сипунов. Терехов кивнул. Добродушный Сипунов словно ожил; ему было тяжело пытать людей занапрасно и он, приняв грозный вид, сказал:
- Ну, на этот раз идите на все четыре стороны! Молодцы, будете с них клепы! А наперед, чтобы в нашем городе не чинили буянств. Слышь, вчера до полуночи бражничали.
Скоморохи раз по десять ударили лбом в землю и вскочили на ноги. Молодцы стали сбивать наручни. Сипунов и Терехов вышли.
- Слышь, - обратился Терехов к дьяку, - не откажись сегодня ко мне зайти! Хочу другу отписать, а от этого дела отвык за время. Попишка-то у меня старый еле видит. Писать и некому.
- Рад, боярин, за тебя живот положить, - кланяясь ответил дьяк и веселый пошел к воеводе, торопясь успокоить его.
Угрюмый вернулся Терехов домой и тотчас позвал к себе жену. Та сошла к нему встревоженная, с испуганным лицом.
- Ай, что стряслось, Петр Васильевич? - спросила она, едва переводя дух. И ушел ты сегодня не во время, а теперь меня позвал?
- Садись, жена, - ответил боярин. - Действительно стряслось. Помнмишь, мы за княжего сына свою Олюшку прочили? По рукам ударили?
- Помню, батюшка! Как не помнить! - ответила жена Терехова, - еще на Москве то было. А что? Али полаялись?
- Пустяки, говоришь: дружбы нашей мечом не рассеч! Дело в том, что княжего сына ономедни скоморохи с вотчины скрали!
- Ахти мне! - воскликнула боярыня и даже изменилась в лице.
- Петр Васильевич, - сказала она помолчав, - что ж теперь нам-то делать?
Терехов нахмурился.
- Что делать, про то я знаю. А сказал тебе на тот случай, чтоб про эту помолвку с бабами меньше языком трепала. А теперь иди!
Не успела выйти боярыня, как в горницу спешно вошел Андреев и едва поздоровался с Тереховым, как сказал ему:
- Зачем скоморохов отпустил?
- Коли они из-под Тулы...
- Брешут! Сейчас доподлинно услыхал, что из Москвы. Разговор такой слыхал, что дьяк Егор Егорович их вызволил, а для чего - не возьму в толк. И окромя того, кажись и княжой сын объявился.
- Шутишь? - откинувшись в изумлении, воскликнул Терехов.
- Что за шутки! Ты слушай! Немец-то мой...
- Какой немец?..
- Ах, ты! Да вчерась-то я говорил, что мне из Москвы немца для стрельцов прислали.
- Ну, ну, запамятовал! - успокоил его Терехов. - Дальше-то что?
- Ну, вот и слушай! Сегодня это поучил он нас всех, строй показывал, а потом я его к себе завел. Поместил-то я его у себя пока что. На дворе клеть есть, там он и живет...
- Ну?
- Вот он и стал про себя говорить. А потом и говорит, есть в Москве корчма. Ее какой-то Федька Беспалый держит...
- Федька Беспалый? - повторил Терехов. - Ну, так что ж, что в Москве корчма есть?
- Да постой, дай, кончу! - остановил его Андреев. - Так слышь, к этому Федьке-то скоморохи мальчика привели и продали. Мой-то немец все это видел, а на другую ночь скрал его. Говорит, Федька-то много таких ребят для нищих держал, сарай полный, что мыши...
- Ну?
- Ну, немец-то скрал его, да к другим немцам отвел. Он теперь у них там, на Кукуе.
- Обасурманили мальчика.
- Зачем? Я к тому, что может это княжой сын и есть.
- Княжой? Ах ты, Господи! Слышь, Семен Андреевич, расспроси ты своего немчина, как да что, пошлем до князя нарочного.
- Беспременно. К чему я и пришел к тебе. А только ты мне скажи: зачем ты скоморохов отпустил и к чему дьяк им мирволил?
- Ну, тоже, Сеня, откуда ты знаешь это?
- Откуда? Мой мальчишка видел, как скоморохи уходили. Сели это у нас под садом, один и баит: "Спасибо дьяку, надоумил. Ляпнули бы, что из Москвы, повисели бы на дыбе". Другой ответил: "Надо полагать, Злоба какую ни на есть важную отписку посылал с нами". Ишь куды завернул! Обмерекать надо, боярин. Может здесь и измена какая есть. Лях-то не дремет.
Терехов задумался.
- А что? Пожалуй, кто и мутит. Ну, а как же с князем-то? А? вспомнил он.
- Послать беспременно надо. Хочешь, мы этого немчина снарядем и без отписки всякой?
- А и ладно задумал, Сеня! Накажи ему да и спосылай! Только послание все же напишем, потому князь горячий и неравно его с первого слова на дыбу потянет.
- И то, - согласился Андреев.
- А дьяка этого велю в шею со двора. Неравно правда что недоброе, так беды не оберешься. Как-нибудь сам наскребу.
- Так я пойду, снаряжу его.
- Иди, иди, Сеня! Бог нам его привел, - и Терехов набожно перекрестился. - Ежели да сразу на след напали, прямо чудо Божие.
- Воистину! - ответил Андреев. - Ну, так я пойду, а ты готовь грамотку!
- Ладно.
Андреев ушел. Боярин прошел в свою рабочую горницу, достал перо, бумагу и кряхтя стал составлять послание своему другу.
В тот же день вечером капитан Эхе, снабженный и казной и грамотой, ехал назад из Рязани на своем сильном коне в коломенскую вотчину князя.
15
Князя Теряева узнать было трудно, так он изменился со времени пропажи своего сына. Смуглое лицо его точно почернело, глаза ввалились и горели лихорадочным блеском. Как слуга его Антон, он в знак своей печали отпустил бы волосы, но постоянная служба при царе не допускала этого, и он кручинился еще более.
В то время как жена его у себя, на усадьбе, могла и плакать, и молиться, и горько сетовать, - он все время должен быть ходить с веселым, светлым лицом, тем более, что царские приспешники, братья Салтыковы всегда готовы были истолковать его печаль в дурную сторону.
А нельзя было не печалиться.
Почитай, два месяца прошло, а о сыне ни слуху, ни духу. Сколько за это время боярин Колтовский по приказу боярина Нашокина скоморохов перепытал, - никто ничего не сказал, даже следа не подал.
И Терехов-Багрев безмолствует.
Каждый раз, как наезжал князь к себе в вотчину, княгиня торопливо спрашивала его:
- Ну, что?
И каждый раз, он должен был, потупив голову, только вздыхать в ответ, после чего княгиня начинала горько плакать.
Верно, с силой и властью не все можно сделать.
Князь в суеверном малодушии звал к себе ворожею Ермилиху, сыпал ей деньги и говорил:
- Найди мне сына!
Но и она не могла помочь ему. Хитрая баба брала деньги, смотрела на воду, бормотала о злых людях, о недругах, но не могла указать ни воров, ни на место, где укрыт княжеский первенец.
- Эх, князь, - говорил ему Шереметьев, - положись на милость Божию! Не убивайся так! Бог поможет, - сыщется твой сын.
- Сыщется! - с горечью говорил князь, а каким? Может его ослепили злодеи, может, ног и рук лишили. Ах, кабы знать, где мои враги.
И он злобно грозил сжатым кулаком.
А тем временем капитан Эхе уже приближался к его вотчине с радостной вестью, и однажды, когда князь приехав из Москвы, сидел задумавшись в своей горнице, к нему вошел Антон и, низко поклонясь, сказал:
- Слышь, княже, немчин какой-то с Рязани приехал: от боярина Петра Васильевича грамотка.
Князь выпрямился словно от удара и воскликнул:
- Где? Давай!
Антон подал ему свиток с восковой печатью на тесемке.
Князь дрожащей рукой сорвал шнурок и, развертывая свиток, сказал Антону:
- Гонца в избу сведи! Напой, накорми!
Антон ушел, а князь стал читать каракули боярина, своего друга.
