Самуил Маршак - Статьи, выступления, заметки, воспоминания
Не один московский третьеклассник - тысячи наших ребят с восторгом повторяли каждое меткое слово Димитрова на суде.
Сейчас, вспоминая это время, они говорят Димитрову:
_"Вы были нашим учителем по чтению газет. Приходя из школы, я прежде всего бросался к газете, так как я боялся, что вас убьют или замучают в тюрьме"_.
Зато какая шумная радость была у ребят, когда газеты сообщили о том, что Георгий Димитров уже в Москве!
Каждый из ребят переживал эту радость по-своему:
У пионера Каменева из Гуляй-Поля "от радости сердце перестало стучать".
У десятилетнего Бориса Курганова из Владимира "сердце от радости забегало".
У кузнецких пионеров "сердце забилось, и по телу пробежала дрожь".
Я думаю, что ребята говорят о своих сердцах всерьез, а не фигурально. Сердца у них действительно в эти минуты бегали, стояли и прыгали.
Как не поверить в искренность писем, если в них рядом с торжественными декларациями можно найти самые простые и наивные признания:
_"Дядя Димитров, когда я прочитал газету, что вы выехали в Москву, я с газетой побежал к своему товарищу, но его не оказалось дома. И по радио передавали, когда вы приехали, но перед этим днем нам кто-то перервал провод"_.
Вот сколько неудач в один день! И товарища дома не было, и провод перервали.
Но разве могут такие мелочи испортить человеку "самые счастливые дни в его жизни"?
Об этих днях лучше всего рассказывают ребята из татарской школы. Они пишут по-восточному, несколько цветисто, зато очень выразительно:
_"Мы, ученики школы села Татаро-Башмаковки, уже три дня ходим в редко бывающем восторге и радости. Иногда, сами забывая, в чем дело, мы задаем друг другу вопрос: почему я чувствую себя веселым? Почему у меня сердце прыгает в какой-то радости? И отвечаем друг другую "И у меня, и у меня!" Тогда кто-нибудь из нас напоминает: "А Димитров?" И начинается пляска с криками: "Приехали, вырвались, герои, молодцы!"_
VII
Какое дело Герингу, Геббельсу, Бюнгеру {2} до того, что думают о них советские школьники? Разве может сколько-нибудь обеспокоить их негодование Лени Хватова, ученика 3-го класса киевской школы, или возмущение Лиды Белоус из 2-го класса краматорской школы?
А между тем и Лида Белоус и Леня Хватов пишут так, как будто выносят приговор по делу Геринга о поджоге рейхстага.
Они обвиняют и оправдывают, утверждают и отрицают.
Вот их приговор по пунктам:
_1. "Тов. Димитров! Вы не дали обвинить германскую компартию в поджоге, не испугались фашистского суда и разоблачили его перед всем миром". {Пионеры завода "Шарикоподшипник", Москва.)
2. "Мы, пионеры, знаем, что компартия и Коминтерн террористическими актами не занимаются. Мы учили это на уроках обществоведения". (Полтава, 17-я школа.)
3. "Тов. Димитров, в споре с Герингом вы неустрашимо U мужественно доказали, что он, а не коммунисты подожгли рейхстаг". (Одесса, 49-я школа.)
4. "Тов. Димитров, на суде вы боролись за хорошую жизнь рабочих, еще вы боролись за революцию". (Тася Хренова, гор. Дмитров.)_
Этот детский приговор окончателен и обжалованию не подлежит.
В сущности, это суд будущего поколения, суд истории.
VIII
Письмо к своему герою - для ребят не частное дело, а важное и ответственное выступление. Они стараются писать как можно лучше, торжественнее и умнее.
В некоторых случаях это приводит их к тому, что они, - подобно многим неопытным ораторам и публицистам, - запутываются в пышной фразе. Но они выбираются из словесного лабиринта, как только заговорят о том, что их тревожит и занимает.
Вот начало одного из таких писем:
_"Многоуважаемые тт. Димитров, Попов и Танев, привет вам от учеников 6-й и 7-й группы Архангельской десятилетней политехнической школы.
Ценны вы для нас в историко-культурном процессе тем, что вы были в тяжелом положении в Германии и боролись за освобождение пролетариата за границей"..._
А вот конец того же письма:
_"Дорогие товарищи Димитров, Попов и Танев, сообщите нам, где делся Тельман {3}, почему его не слышно. Мы за последние дни в газете не встречали его имени. Пожалуйста, сообщите по адресу С. Малороссийская-Архангельская, ученику 6-й группы Каяку Михаилу"_.
Очевидно, судьба Тельмана по-настоящему беспокоит ребят. "Где Тельман? Почему его не слышно?" - такими словами люди говорят обычно о своем пропавшем товарище, о близком родственнике, который давно не шлет о себе вести.
А ведь Тельмана никто из них и в глаза не видел. Нужен был целый год тревог и волнений за судьбу человека, чтобы его незнакомое имя стало звучать, как имя друга.
В письмах ребята много рассказывают о том, как жадно ждали они почтальона с газетой, как бегали к приятелям слушать радио для того, чтобы узнать последнюю судебную новость.
"Мы вместе с вами пережили страданья и мученья", - пишут Димитрову ученики одесской 49-й школы.
IX
Что рассказывают наши ребята Димитрову о себе?
Только в письмах самых маленьких упоминается иногда их семья, родственники, товарищи, домработница Люся. Они посылают трогательный привет Димитрову и его маме от себя и от своей мамы.
Школьники говорят в письмах о своем ученье. И говорят с какой-то удивительной честностью, не скрывая даже своих плохих отметок.
Юра Новожилов из Москвы сообщает:
_"Я сейчас имею отметки больше на "удовлетворительно" потому, что я писал очень толсто и каждая буква сливалась с другой и получалось грязно. А теперь я обещаю исправиться и с лучшими пионерами и комсомольцами строить социализм, чтобы прогнать фашизм"_.
Ребята не сомневаются в том, что т. Димитров понимает их условный школьный язык, похожий на телеграфный код.
Наталья Пушкина пишет ему "Я учусь на 8х., 1 в. х. и 1 уд" ("Хорошо", "весьма хорошо" и "удовлетворительно").
А восьмилетняя Р. Пойман с Украины говорит: "Учусь на "добре", обещаю учиться на "дуже добре".
Кое-кто из ребят посылает Димитрову нечто вроде своего послужного списка.
_"Дядя Димитров, я расскажу вам, каким я был во 2-й и 3-й группе и каким я стал в 4-й группе. Когда я был во 2-й группе, то не было ни одной перемены, чтобы я не был в канцелярии за плохие дела (или побью кого-нибудь, или ведро с водой перекину и другие дела). То же самое я делал в 3-й группе. Меня в год выкидывали из школы раз пять, наверно, и принимали. Я давал обязательство больше не делать таких штук, а не выполнял. А когда я перешел в 4-ю группу, я понял, что больше таких штук не надо делать, что нужно себя взять в руки. Теперь я стал ударником и на доске красуюсь. Дядя Димитров, я даю вам слово быть первым ударником на всю школу, какая имеет 840 учеников, и продолжать дело так, как вы продолжали"_.
Все эти сообщения о школьных успехах и неуспехах больше всего похожи на военный рапорт. В рапорте все должно быть точно и честно. В рапорте не должно быть утайки и прикрас.
_"Мы, ученики глухого уголка Ойротии, Турчатского Аймака, Гурьяновского сельсовета, Айнской школы, прочитав в газете, что вы, товарищ Димитров, приехали в Москву, решили написать вам поздравительное письмо. Мы, хоть и с опозданием на 22 дня, а все же узнали о вашем прибытии! Нас в школе 34 человека, 3 группы. Все мы дети колхозников и трудящихся единоличников. Скажем вам, как мы учимся.
В 1-й группе учится плохо Дмитриев Коля и Загороднева Маня, во 2-й группе - Казанцева Нюра, в 3-й группе учится плохо Дьянкова Валя, Полосухин Игната, Караваев Миша. Получают "неуды" по некоторым предметам Касмынин Ваня, Загороднев Ваня и Караваева Тоня. Но мы вам, товарищи, обещаем, в честь вашего приезда к нам, подогнать по всем предметам, наблюдать чистоту, приходить в школу умытыми, чисто одетыми, с вытертыми ногами, за горячим завтраком не шуметь, не шалить, не хулиганить"_.
Дальше следует еще двадцать два обещания.
Но какое отношение имеют все эти школьные отметки, горячие завтраки и опрокинутые ведра к лейпцигскому процессу, к товарищу Димитрову и его соратникам?
Такое же, какое имеет дисциплина в одном отряде к боевой готовности всей армии.
ПОВЕСТЬ ОБ ОДНОМ ОТКРЫТИИ
В этом альманахе печатается научный очерк М. Бронштейна, написанный для детей старшего возраста, но интересный - я полагаю - и для взрослых.
Научный очерк для детей рядом с художественной прозой и стихами для взрослого читателя - это сочетание может показаться необычным и странным.
Все так давно привыкли к тому, что детская литература помещается на особой полке - самой нижней в шкафу.
С незапамятных времен "детская" литература так же, как и ее сестра литература "народная", была вне поля зрения людей, обладающих хорошим вкусом, вне суда и закона литературной критики.
Под пестрыми обложками дореволюционных книжек для детей и для "народа" можно было найти все что угодно: и безыменные слащавые стишки про ангелов и птичек, и бойко состряпанную смесь из чудес природы и фокусов со спичками, и даже - иной раз - повесть Н. В. Гоголя, на обложке которой фамилия автора была обозначена так: "В. М. Дорошевич" {1}.
